Юрий Самусь - Укус скорпиона Страница 64

Закрапал мелкий дождик, черный, вперемежку с пеплом. Никогда не думал, что этот бесконечно падающий с неба пепел будет мне так досаждать. Впрочем, что меня нынче не раздражало?

Позади послышался какой-то странный, шкрябающий и дробный звук. Я оглянулся. Следом бежала огромная псина с впалыми боками. Этих породистых и злых собак в последнее время появилось много. Хозяева, уезжая, бросали своих любимцев. Встретившись со мной взглядом, пес вздрогнул, неуверенно вильнул хвостом и шмыгнул в пролом подьезда.

Я повернул за угол и едва не столкнулся с грязной, одетой в какое-то ярко-красное тряпье нищенкой, старательно перекладывающей пустые бутылки в детскую коляску с погнутыми, искореженными колесиками. Зачем ей бутылки, я не знал. У каждого свое помешательство.

Например, мой сосед, живущий этажом ниже, каждый день отправлялся на работу в свой офис, который хааны разнесли в пыль еще полтора месяца назад. Он шел через полгорода постоять над развалинами, а вернувшись домой, заходил ко мне, чтобы в очередной раз с печалью в голосе сообщить, что потерял работу и нового места ему не найти, потому что он слишком стар, чтобы его взяли на новое место, и теперь ему одна дорога – в дом престарелых. Выговорившись, он уходил, чтобы на следующий день прийти снова…

Старуха испуганно вздрогнула, лицо ее перекосилось и она злобно закричала:

– Не тронь! Они мои!

Я попятился, удивленный ее натиском, но нищенка наступала, тесня меня своей коляской.

– Мне ничего не надо, – я попытался успокоить ее, но мой голос еще больше взбудоражил больной рассудок старухи.

Она выхватила из складок своей хламиды что-то черное, отливающее металлическим блеском, и мне в глаза ударила струя газа…

Волна боли отбросила назад, согнула пополам, ослепила, погнала из глаз, носа, рта жидкость. Я обливался слезами, соплями, слюной, чихал и орал от боли. Кто-то навалился на меня сзади, бросил на землю, принялся избивать ногами. А потом сильный удар по голове погрузил меня в омут беспамятства.

Я открыл глаза и увидел, что с неба падают крупные хлопья белого пепла. Он был холодным, этот пепел, а, коснувшись лица, превращался в капельки воды и стекал вниз.

«Снег! – догадался я. – Первый снег. Вот почему мне так холодно».

Я медленно сел, чувствуя как боль отдается во всем теле, и увидел, что совершенно раздет.

В неверном свете сумерек высились передо мной развалины какого-то дома. Висели на обрывках арматурин бетонные блоки, мутно отсвечивали осколки стекла, груды битого кирпича вперемешку с обломками мебели, искореженными листами жести и пластика, гипсовой лепниной потолочных украшений окружали меня. Я огляделся и увидел темные, мрачные, совершенно незнакомые мне здания.

Вспомнилась сумасшедшая старуха с газовым баллончиком, сильные удары ногами, обутыми в тяжелые ботинки. Но что было дальше?

Почему на меня напали, сколько я был без сознания, далеко ли нахожусь от своего дома? – эти вопросы роились под черепной коробкой, словно мухи под потолком общественного туалета, но ни на один из них я не мог дать ответа.

Стараясь не наступать босыми ногами на стекло, я доплелся до ближайшего здания, и принялся заглядывать в окна, надеясь разглядеть хоть слабый отблеск света.

«Не может быть, чтобы меня утащили далеко от Парк-авеню, – пытался успокоиться я. – Да и кому нужен человек без цента в кармане, и даже отдавший пропуск на острова?».

Так вот в чем дело! Видимо кто-то шел за мной от самого эмиграционного Департамента, кто-то, не заметивший, что я отдал бланки женщине, которая, небось, уже и забыла о моем существовании. Могли ограбить меня и озверевшие молодчики, выпущенные из тюрьмы во время тотальной мобилизации, да так и не водворенные на прежнее место, потому что теперь не до них.

Но зачем налетчикам понадобилась моя одежда? Заходи в любой дом – там множество брошенных квартир с кучей барахла, которое прежние хозяева, покидая город, не взяли с собой. Просто у них не было возможности забрать все. Мы же, черт побери, так привыкаем к вещам, к комфорту и роскоши и, словно пчелы, тащим и тащим в свои ульи вещицу за вещицей, будто у нас впереди десять жизней, чтобы сносить, потребить, переварить, использовать все добытое…

Я обогнул очередной из черных домов и увидел огрызок бетонного пальца, упирающийся в небо. По растрескавшемуся фасаду узнал останки Крайслер-билдинга. Значит, досталось сегодня и ему…

Зато я наконец-то знал, где нахожусь и что до дома мне, можно сказать, рукой подать – всего несколько кварталов.

Дрожа от холода, я брел дальше теперь уже в кромешной тьме. За эти месяцы мы научились светомаскировке. Мы многому теперь научились. И жить одним днем, и ненавидеть всеми фибрами души, и любить под грохот канонады. Мы научились стоять в очередях и довольствоваться малым. И еще мы научились хоронить людей, сбрасывая трупы, словно деревянные чурки, в общие для всех: женщин и детей, богатых и нищих – ямы, глубокие, но недостаточно, чтобы там поместились все. Мы научились разгребать завалы и бороться с пожарами.

Когда пылали дома – сбегались все, кто жил окрест, тушили огонь подручными средствами, не дожидаясь, покуда приедут пожарные, потому что тем доставалось больше всех: работали они на пределе, и даже сверх того. И еще доставалось полиции. Ночами часто слышались выстрелы, крики, свистки, а утром на площадях появлялись новенькие виселицы, где болталась, высунув языки, мразь, которая не могла уняться даже когда мир катится в тартарары…

Домой я вернулся к полуночи. Приходилось прятаться и от полицейских патрулей, и от каких-то темных личностей, крадущихся вдоль темных стен. И еще я обходил стороной развалины, почему-то считая, что именно там обитают все отбросы общества. Такой уж стереотип выработался у нас за тысячи лет существования цивилизации. Но как бы то ни было, я добрался до дома, ввалился в свою квартиру и в изнеможении упал на кровать, закутавшись в теплое пуховое одеяло.

Так я лежал час, не меньше, без сна и без мыслей. Потом встал, оделся и отправился на кухню. Там заварил остатки кофе, вскрыл банку консервированного тунца и проглотил то и другое. С сожалением покосившись на вторую и последнюю банку с рыбой, я оставил ее на утро, как и последнюю плитку шоколада, и, вернувшись в комнату, включил компьютер.

С минуту я сидел перед экраном, бездумно наблюдая, как загружается 2010-й Windows, а потом вошел в Internet-news.

Тут же на экран вылетела надпись: «Парижа больше нет» с припиской другим шрифтом: «И Сиднея тоже». Я вздохнул, с удивлением поймав себя на мысли, что за последние недели привык к таким вот коротким, словно росчерк молнии на черном грозовом небе, сообщениям, за которыми стояли миллионы имен и лиц, скрывались надежды и устремления, коим не суждено уже воплотиться в жизнь.

Я вошел в меню «Вид» и отметил значком «только не прочтенные сообщения», а потом долго бегал глазами по строкам, леденея от ужаса.

…В России пошли на обесточивание всей энергосистемы, результат – взорвались три атомных электростанции и радиоактивное облако несет на Ближний Восток.

…В Африке – полный бедлам. Сведений, практически, нет. Известно только, что самые мощные на этом континенте египетские ВВС полностью уничтожены.

…В Китае за последние три месяца население сократилось предположительно на полмиллиарда человек. Уцелевшие города стремительно пустеют, люди убегают в сельскую местность, в горы в труднодоступные пустынные районы. Там, где скопление людей – там смерть.

…Европейское сообщество пало. Держались только Мадрид, Лондон, Вена да несколько городов поменьше.

«Лондон, – подумал я, – как там Сюзи, жива или нет»?

Я не сердился на Сюзан. Разве можно было винить одинокую и испуганную девчонку за то, что она из-за меня оказалась втянута в совсем не детские игры?

Нестерпимо захотелось поговорить с кем-нибудь. Не с Сюзи, что я мог ей сказать? Просто тишина пустой квартиры давила, нервное напряжение последнего времени требовало разрядки.

Минут десять я просидел с занесенными над клавиатурой пальцами, а потом вышел на хакерский чат и отстучал пальцами по клавишам:

– Тук! Тук! Тук! Можно?

– Кто это? – ожил ответным сообщением монитор.

– Это я, Растерявшийся.

– Все мы сейчас растеря… – буква за буквой начало было печататься предложение, и вдруг рука печатавшего замерла, но лишь на мгновение, а потом с бешеной скоростью посыпались слова. – Это ты, черт бы тебя побрал? Сколько мы ждали, что ты опять с нами свяжешься! Ты же сбежал, оставив кучу вопросов и ни одного ответа.

– Ты не прав, оператор. Я сказал все, что знал на тот момент.

– Но ты не сказал, где искать вход на свалку.

– Я и сейчас не знаю, где он. Случайно влетел туда, выходя из игры.

– Не врешь?

– А какой смысл?

– Черт! Три тысячи раз черт, черт, черт!

– Ты сам откуда? – отбарабанил я на клавиатуре.