Z – значит Захария - О`Брайен Роберт К. Страница 18

И всё равно я корила себя, и до сих пор корю.

Это происходило вчера вечером. Он надел пижаму; а после того, как молоко вскипело и остыло, выпил кружку; её я, кстати, тоже прокипятила. Я теперь буду кипятить всё, что имеет какое-либо отношение к еде, или прокаливать в духовке[11].

Мой гость пошёл даже на то, чтобы принять пару таблеток аспирина. А потом уснул. Я убрала лампу подальше от постели и закрутила фитиль, так чтобы он еле горел. Не хотелось тушить свет совсем, но также нельзя было допустить, чтобы больной ненароком перевернул лампу.

Я провела часок в кресле у окна, ничем особенным не занимаясь, просто сидела и размышляла. А потом ушла в свою комнату спать. Но раз в час-полтора поднималась и ходила смотреть, как там больной, а заодно поддерживала огонь в камине. Мистер Лумис мирно проспал всю ночь, чего никак нельзя было сказать о Фаро: псу что-то снилось, и он тихонько поскуливал во сне. Чувствует, что у нас беда.

Этим утром, как уже сказано, я сходила в хлев подоить корову, а когда возвращалась, то слышала, как кричал мистер Лумис — он звал меня. Наверно, перед самым пробуждением его опять мучил кошмар, но мистер Лумис ни словом не обмолвился об этом. Вот только глаза у него были расфокусированные, словно подёрнутые дымкой; я даже поначалу подумала, что он меня не узнаёт — так пристально он вглядывался в моё лицо.

После того как я уложила его и накрыла одеялами, он перестал дрожать и проговорил:

— Ты ушла.

Я ответила:

— Мне нужно было подоить корову.

— Пока тебя не было, мне показалось...

— Что вам показалось?

— Ничего, — ответил он. — Это всё жар. Из-за него мне видится всякая дребедень...

Но он не стал рассказывать, что же ему привиделось. Я измерила температуру — она поднялась, теперь градусник показывал сто пять. Очень странно было видеть столбик ртути, доходящий почти до самого верхней точки — как будто держишь термометр не тем концом. Шкала заканчивается на 106 градусах.

— Сколько? — спросил мистер Лумис.

— Ну, — промямлила я, — немножко повысилась.

— Насколько?

Я сказала.

— Плохо, — отозвался он.

— Не думайте об этом. Я принесу вам завтрак.

— Я не хочу есть.

— Надо, хотите вы или не хотите.

— Да, знаю, — сказал он. — Я постараюсь.

И он постарался. Я подложила ему под спину подушку, и он съел почти целое яйцо, кусочек лепёшки и выпил немного молока. Закончив, он сказал:

— Знаешь, чего бы мне хотелось? Чая со льдом. И с сахаром.

Я подумала, что он шутит, но он был серьёзен. Бедный мистер Лумис. Я ответила:

— Но мне неоткуда взять льда.

Он вздохнул:

— Знаю. Мы не успели запустить генератор.

Через несколько минут он снова уснул, а я решила хотя бы попытаться. Чая со льдом у меня не получится, а вот холодный чай — вполне может быть. Ведь наверняка ему попросту хочется попить чего-то сладкого. Когда у людей жар, у них возникают всякие странные желания; мне, например, всегда хочется шоколадного мороженого. В кладовке стояла жестяная банка с чаем в пакетиках — ещё маминым; нельзя сказать, что чай был свежий, но запах у него неплохой. Я вскипятила воды, налила в графин и опустила туда два пакетика. После того, как чай немного настоялся, вынула пакетики, добавила изрядную порцию сахара и поставила графин в подпол. Через несколько часов напиток охладится, и я сделаю своему пациенту сюрприз.

А вот теперь передо мной встала проблема. Нужно сбегать к ручью за водой, да и в магазин скоро придётся наведаться — у меня заканчиваются припасы, в том числе мука и сахар. Но как я могу уйти, когда больной так боится оставаться в одиночестве? И корову снова пора доить...

Сегодня утром я уходила, пока он ещё спал. Может, если я уйду среди бела дня, когда он бодрствует, и сообщу ему, куда направляюсь, то, думаю, с этим он справится — если только я не задержусь слишком надолго. Надо попробовать, другого ничего не остаётся.

Я сходила за водой и в магазин — понимаю, что, может, не стоило оставлять больного одного, да деваться некуда было. Зато теперь мне несколько дней не нужно отлучаться так надолго. Одно ясно: скоро мне придётся нелегко.

Я пишу это, сидя в гостиной; сейчас ночь, горит лампа. Всё тихо — по крайней мере, в настоящий момент.

А произошло вот что.

Около четырёх часов пополудни я постучалась в его дверь и вошла. Он спал (он теперь спит девяносто процентов времени), но проснулся, судя по виду, в довольно спокойном настроении. Я объяснила, что мне нужно отлучиться; опять-таки — по нему нельзя было сказать, чтобы это его встревожило или огорчило; собственно, он удивился, с чего это я так переживаю. (Он не просил меня остаться и не уходить; это я боялась бросать его одного после того, что случилось сегодня утром. Он, кажется, вообще ничего не помнил.) Поэтому у меня возникло чувство, будто я делаю из мухи слона. И всё равно я сказала:

— Возьму трактор с прицепом — так я обернусь быстрее.

— Напрасная трата бензина, — отозвался он.

Я подумала-подумала, но всё же решила сделать по-своему. Положение было чрезвычайное; вряд ли такое ещё повторится после того, как больной выздоровеет.

Не взирая на его заверения, что с ним всё нормально, я понеслась к амбару и быстро присоединила к трактору грузовой прицеп — к счастью, там простая сцепка, всего лишь шестидюймовый штырь, который надо сунуть в дырку на дышле. Прицеп, собственно, представлял собой двухколёсную квадратную тележку грузоподъёмностью в одну тонну. На прицеп я взгромоздила три пятнадцатигаллоновых[12] молочных бидона — я ими не пользовалась, потому что носить в них воду было невозможно, такие они неподъёмные; но трактору-то всё равно, а нам этого количества воды хватит на пару недель или даже больше. Врубив высшую передачу (предельная скорость у трактора около пятнадцати миль в час), я первым делом направилась через пастбище к ручью. Пустые бидоны громко дребезжали за спиной, подпрыгивая на неровностях почвы.

Я наполнила их — не до краёв, поскольку полный бидон я и поднять-то не могу, но на три четверти каждый; потом поехала в магазин, загрузилась продуктами: консервами, полуфабрикатами, сахаром, мукой, кукурузной крупой, собачьим и куриным кормом. Перед возвращением я заправила полный бензобак. Надо сказать, за всё это время — вспашка, поездки туда и сюда — трактор съел всего два с половиной галлона. Совсем неплохо. Отправляясь в обратный путь к дому, я взглянула на часы: меня не было сорок минут.

Я выжимала из мотора все его силы и была примерно в полутораста ярдах от дома, когда увидела нечто странное. Передняя дверь распахнулась и из неё вышел мистер Лумис — он явно пытался бежать, но еле волочил ноги. Я не могла разглядеть его лица, однако пижама в красно-белую клетку свидетельствовала, что это он. Мистер Лумис пересёк крыльцо, остановился у перил, постоял пару секунд, а потом ринулся вниз по ступенькам, через лужайку к палатке и тележке. К нему, виляя хвостом, подбежал Фаро, но тут же отпрянул и воззрился на нового хозяина с недоумением.

В это время я уже подъехала к усадьбе, завернула во двор и выключила двигатель. Мистер Лумис двигался каким-то странным образом, словно вслепую — как будто зрение ему изменяло. Он кинулся к тележке, откинул угол чехла, запустил внутрь руку, а когда вытащил её обратно, то, к моему ужасу, в ней он держал ружьё — большой карабин. Я спрыгнула на землю и побежала к нему, но не успела — он три раза выстрелил, нацелившись на второй этаж, где располагалась спальня моих родителей. Я увидела, как полетели щепки и облачка белой краски в тех местах, куда ударили пули. Карабин стрелял с оглушительным грохотом, куда громче, чем 22-калиберка.

Я закричала, а может, даже и завизжала, не помню; он обернулся ко мне, развернув и ствол карабина, так что теперь он целился в меня. К собственному изумлению, я не потеряла самообладания.