Z – значит Захария - О`Брайен Роберт К. Страница 23

И тут я вспомнила об Эдварде, и сердце у меня ёкнуло.

8 июня

Сегодня утром он открыл глаза, но они были пусты и слепы — глаза новорождённого животного. Он ничего не видел.

Кажется, он попытался заговорить или, во всяком случае, произнести какой-то звук, но вместо этого из его глотки вырвалось хриплое карканье. Я догадалась — он просил воды. Напоила его из ложечки. Он попросил ещё. Я дала ему только полстакана, боясь, как бы его не стошнило, если он выпьет слишком много. Хорошо уже то, что он был в состоянии глотать её, хотя немного воды вылилось из уголков рта и стекло по подбородку.

Я понимала, что он, в общем, ещё не пришёл в себя, но всё же это прогресс, и я воспрянула духом. Немного позже измерила температуру. Мне пришлось сидеть рядом и держать и термометр, и поросший щетиной подбородок больного[14], но всё получилось. Сто три[15] — гораздо лучше, чем было.

Правда, от мистера Лумиса остались только кожа да кости. Теперь, когда он мог глотать — во всяком случае, жидкую пищу — можно попробовать его подкормить. Я сразу подумала о самой питательной жидкости, которую могла бы приготовить. Суп, конечно. А ещё лучше, решила я, заварной крем из молока, яичных желтков, сахара и щепотки соли. Ожидая, пока закипит молоко, я в который раз пожалела, что у меня нет плиты.

И решила: ладно, почему бы не попробовать? У меня теперь трактор на ходу.

Разбирая плиту на части, я намеревалась перевезти их одну за другой в дом на дряхлой ручной тачке. Но потом, когда я... когда мы запустили трактор, стало не до плиты, и я о ней не думала. С помощью прицепа я перевезу все части одним махом за несколько минут. Собрать плиту в кухне тоже не займёт много времени. Я уже точно знала, где установлю её.

Поставив крем остывать, я побежала к амбару, подогнала трактор с прицепом к погрузочной платформе и опустила задний борт. Прицеп и платформа почти одной высоты — и вовсе не случайно; отец именно с этой целью построил что-то вроде земляной насыпи, ведущей к амбару.

Топка уже лежала на мазонитовой плите поблизости от дверей — я сделала это в прошлый раз. Теперь, поднатужившись, я перетащила её на прицеп, а потом перенесла туда и остальные части.

Разгрузить всё это у заднего крыльца дома тоже не составило труда. Крыльцо было на шесть дюймов ниже прицепа; так что я опустила задний борт и использовала его как пандус. Перетащить топку через дверной порог — вот где задачка; но тут я вспомнила мамину уловку: намочила порог мыльной водой, и мазонит легко скользнул поверх него.

Собрать плиту оказалось труднее, чем я думала. Некоторые болты никак не хотели пролезать в предназначенные для них отверстия; вдобавок, решётку я сунула первый раз не тем концом вперёд, пришлось всё разбирать и собирать заново. Я трудилась всю вторую половину дня, иногда навещая своего пациента (и каждый раз приходилось тщательно мыть руки).

Когда крем достаточно охладился, я попыталась покормить им больного. Мистер Лумис на этот раз даже глаз не открыл, но крем глотал, хоть и с трудом. Глотание, похоже — врождённый рефлекс, не требующий вмешательства сознания, чему я очень рада. Я скормила ему около двух унций[16] — для первого раза достаточно. Сначала надо удостовериться, что он сможет это усвоить.

Всё, с плитой я справилась. Теперь нужно только надставить трубу — колено я раздобуду в магазине мистера Клейна — и вывести её в кухонный дымоход. Потом я её начищу — труба была чёрная с никелевой отделкой, выглядеть будет изумительно. Я почувствовала гордость — как за плиту, так и саму себя. Всё равно что получить подарок на Рождество!

Глава 14

15 июня

Прошла неделя — одна из лучших за последнее время.

Сегодня мой день рождения. Мне исполнилось шестнадцать, и на обед у нас запечённая курица и торт — и то, и другое приготовлено в новой печи. Это не первый мой торт, я пекла и раньше, но всегда под маминым надзором. Так что, можно сказать, это всё-таки первый торт, который я испекла самостоятельно, и он первый в этой духовке. Вышел он просто превосходно. Крем — белый, воздушный — тоже получился отлично.

Мы праздновали не только мой день рождения, но и совершенно потрясающее событие — выздоровление мистера Лумиса, хотя он оправился ещё не окончательно. Ходить пока не может — ноги слишком слабые, подгибаются. Я была права — во время болезни нарушилось кровообращение. Думаю, постепенно всё восстановится, но на это потребуется долгое время.

Праздничный обед я сервировала на складном столике для игры в карты, установив его у кровати мистера Лумиса. Столик застелила белой льняной скатертью, поставила тонкий фарфор; даже серебряные приборы начистила и свечи на этот раз не забыла (правда, пришлось обойтись без свечей для торта — я не смогла найти их в магазине мистера Клейна).

Лучше всего было то, что мистер Лумис проспал все приготовления и проснулся как раз к нужному моменту: стол накрыт, огоньки свечей отражаются в начищенном серебре... Больной открыл глаза, посмотрел на всю эту роскошь, закрыл глаза, потом снова открыл. И сказал:

— Это просто чудо какое-то!

Собственно, так и было. Ведь ещё неделю назад мой пациент был близок к смерти, и я почти потеряла надежду. Хотя, скорее всего, он имел в виду стол.

Выздоровление началось, когда замедлился темп его дыхания, хотя я в то время не была в этом уверена. На следующий день, ближе к вечеру, стало ясно, что мистер Лумис пошёл на поправку — он очнулся по-настоящему. Я вошла в его комнату, и он, должно быть, это услышал; глаза его были открыты, сфокусированы, и он, без сомнения, узнал меня. К моему несказанному удивлению, больной заговорил — еле слышно, но всё же! — и первыми его словами были:

— Ты играла на пианино.

Мне хотелось броситься ему на шею, но вместо этого я села на стул у кровати и сказала:

— Да. Я не знала, слышали вы меня или нет.

— Слышал. Смутно, как бы издалёка... — Он не закончил предложения, его глаза закрылись. Опять уснул.

Казалось бы, ничего особенного, и всё же эти мгновения были знаменательными. Он мог видеть, мог снова говорить! Я дала больному поспать часа полтора, а потом принесла большую миску супа и только присела и собралась его кормить, как он мгновенно проснулся. Поначалу он не разговаривал, лишь глотал ложку за ложкой — даже, можно сказать, жадно; видно, суп ему нравился. Он опорожнил всю миску. А потом произнёс:

— Я был... далеко. — У него и голос стал чуть сильнее. — Ты играла... очень тихо, еле слышно. Я прислушивался, как мог... — Он задохнулся и замолчал. — Музыка постепенно уходила куда-то... но я слушал изо всех сил, и она вернулась...

Я проговорила:

— Вы ещё слишком слабы, чтобы разговаривать. Поберегите силы. Но я рада, что вы слышали мою музыку.

Бедный мистер Лумис. Думаю, он хотел сказать, что моя игра помогла ему выжить. Интересно, а моё чтение он тоже слышал?

Слышал.

На следующий день сил у больного прибавилось вдвое. Температура упала до ста одного, а я ведь даже не обтирала его спиртом. Мистер Лумис начал понемногу двигаться, хотя есть самостоятельно по-прежнему не мог. Глаза ему удавалось держать открытыми дольше, и он мог сфокусировать взгляд на предметах обстановки. Когда он снова заговорил, голос его был менее сиплым и дрожащим. Но он по-прежнему всё время возвращался мыслями к минувшим тягостным дням.

— Кажется, я ушёл далеко-далеко от... от всего. И уносился ещё дальше. Там было очень холодно. И трудно дышать. Но тут до меня донёсся твой голос, и я остановился и пока слышал тебя, никуда не двигался. Точно так же было и с музыкой.

— Но сейчас вам гораздо лучше.

— Да. Мне уже не так холодно.

Я кормила его кремом и супом каждые два часа; и с каждым разом он, казалось, становился всё голоднее. Фактически, к нему вернулся здоровый аппетит, и на третий день я перевела своего пациента на твёрдую пищу. Понятное дело, мистер Лумис навёрстывал упущенное за все те дни, когда он ничего не ел. По моим прикидкам, за время болезни он потерял фунтов пятнадцать[17], а то и больше.