Княжья доля - Елманов Валерий Иванович Страница 24

Глава 8

Верные слуги на дороге не валяются

Верными считай не тех, кто по твоему слову говорит, но кто противится сказанному тобою неверно.

Встречаться со своими боярами Константин, даже слегка оклемавшись, не торопился. Причиной тому была, с одной стороны, некоторая неуверенность в себе, точнее, в том, сможет ли он командовать ими, как надлежит. С другой — незнание их самих. Какие они по характеру, как себя ведут со своим князем, насколько далеко распространяется его власть над ними, кто ему предан всей душой, а на кого в трудную минуту ни в коем случае нельзя положиться — продаст? Вопросов была масса, а ответов на них…

Знать же все это Константину было необходимо, ведь он прекрасно понимал, что если ему тут придется пробыть достаточно долгое время, то в одиночку ничего не сделать. Хотелось же осуществить очень и очень многое. Стало быть, пришла пора окружать себя хорошими умными советниками, а еще лучше — единомышленниками. Задача простая и ясная, но вот из кого их набирать, а главное — кого из числа уже имеющихся оставить, пусть хотя бы на первое время?

Весенние деньки между тем неумолимо и безостановочно убегали прочь один за другим, а Костя все никак не мог решиться на какой-нибудь смелый шаг. Помощь пришла неожиданно. В один из дней Константин, как всегда поутру, нервно расхаживал по своей светлице, продолжая размышлять, как бы не допустить на первых порах крупных ошибок, могущих впоследствии стать роковыми. Озабоченно поглядывающий на князя Епифан решил даже, что тот вновь приболел, и, что-то смекнув, исчез, появившись уже с обеспокоенной Доброгневой.

— Звал, княже? — встревоженно осведомилась она, едва появившись в дверях.

— Да нет, — озадаченно посмотрел вначале на нее, а потом на Епифана Константин.

Верный стремянной помялся, потом выпалил:

— Гляжу, мечешься, княже, аки рысь по клети. Ну, думаю, приболел сызнова. То ли рана вскрылась, то ли какая хвороба нутро гложет. Вот я и… Сам-то молчишь, а там уже бояре дожидаются. Сколько времени прошло, а не сбирались ни разу на пир твой честной.

Улыбнувшись благодарно Доброгневе, Константин жестом отпустил ее, добавив для успокоения:

— Да здоров я, здоров, — и когда она, пожав плечами, вышла, к удивлению обоих оставшихся не сказав больше ни слова, он осведомился у Епифана: — А что, мы часто собирались ранее? Ты, Епифан, — упреждая его недоумение, сразу решил пояснить Константин, — не дивись шибко. После того как головой меня приложили да потом ещё ногу пропороли, я из беспамятства, конечно, вышел, но не до конца. Не все помню, что ранее было. Из тех же бояр моих всего один в памяти и остался — Онуфрий. Так что давай-ка обскажи мне все — что да как. Да ты присядь, присядь. — Он дождался, когда Епифан все-таки усядется на лавку, сам пристроился напротив и приготовился внимательно слушать.

Польщенный таким нежданным вниманием к своей скромной персоне, Епифан поерзал слегка на лавке, сбираясь с мыслью, а также не желая уронить себя в глазах князя глупой речью, и приступил:

— Да что ж бояре. Онуфрий, вишь ты, в памяти остался из-за того, мстится[6] мне, что он у тебя самый набольший. Когда ты за свой столец[7] усаживаешься, он у тебя всегда одесную[8] восседает.

— А ошую[9] кто? — нетерпеливо поинтересовался Константин.

— Известно кто — Ратьша. Только он уже третье лето к тебе не приезжает. Хворает шибко.

— Что за болезнь такая? Может, лекаря к нему послать? — осведомился Константин. — Доброгнева кого хочешь на ноги поставит.

— Сдается мне, — замялся с ответом Епифан, — что болезнь у него душевная.

— Это как же? В безумстве пребывает?

— Не прогневись, княже, на правду, а только за тебя он душой болеет. К тому ж ты сам его от себя удалил, — выпалил Епифан и опасливо покосился на князя, у которого, как он хорошо помнил, расправа в случае чего была коротка. Чем попало по чему попало лупил не глядя.

— Как это понимать? — не сразу понял Константин ответ стремянного. — Почему у него за меня душа болит и за что я его удалил?

— Неужто и впрямь ничего не помнишь? — озадаченно уставился на него Епифан. В его нечесаной с рождения голове никак не укладывалось, как можно было забыть такие важные вещи.

Константин в ответ молча развел руками. Стремянной кашлянул смущенно, пытаясь быстро решить, говорить всю правду, или свое здоровье все-таки дороже? Князь-то в последнее время хоть и присмирел заметно, да вот только надолго ли такие перемены с ним приключились? Затем решился и продолжил, опасливо поглядывая все время на Константина:

— Обидел ты его, княже, последний раз крепко. Крикнул при всем честном народе, что, коль забавы княжьи ему не по нраву, стало быть, и нечего ему тут делать. Пусть свои старые кости на печи греет, а тебе-де молодые гридни[10] нужны.

— Да-а, — покачал головой Константин.

Видя, что князь не только не гневается, но даже и сокрушается по поводу сделанного, Епифан продолжил уже посмелее:

— Вестимо, кому такие слова по сердцу придутся. К тому же он еще батюшке твоему служил — Володимеру Глебовичу. А тот, пред кончиной своей, когда ты еще грудень[11] был, молодому Ратьше заповедал наказ свой посмертный — оберечь и защитить, коль вороги какие на княжье дитя ковы[12] строить учнут.

— Ну и что же, исполнил сей наказ Ратьша?

— А как же. Нешто ты и того не помнишь, как он тобе мальцом в седло усаживал, как мечом рубить учил? — озадаченно уставился на князя Епифан.

— Говорю ж тебе, почти ничего не помню, — раздраженно ответил Константин, но потом, подумав, поправился: — Самую малость, да и то смутно. Как на коня сажали — да, а вот кто? Руки помню, — он поднапрягся, как бы еще сбрехать половчее, и нашелся: — Крепкие такие, надежные.

— Верно, — закивал обрадованно головой Епифан. — Вишь, не все отшибло. А что забылось малость, — тут ему сразу вспомнились пьяные княжьи разгулы с угодливыми боярами, после которых у Константина как-то сразу резко убывало и количество деревень, и лугов, и лесов, и бортей[13] в них, — так это, может, и лучше, а? — И он неуверенно уставился на князя.

— Как знать, — буркнул тот неопределенно, но в гнев не впал, а, напротив, поторопил стремянного: — Далее-то что?

— Известно что, — пожал Епифан плечами. — Удалился тот после речей твоих в деревеньку свою и более не показывается. Наказ твой блюдет, стало быть. И даже от всех твоих даров отказался.

— Вели послать за ним, — негромко, но твердо произнес Константин.

— Неужто снимаешь опалу? — не веря ушам своим, переспросил ошарашенно Епифан и тут же усомнился: — А ежели не захочет? Больно велика обида у кого, княже.

— Нынче же гонца отряди, — подтвердил свое решение князь и добавил: — А насчет того что не захочет… Ну-ка, вели позвать как его, ну кто всеми моими запасами ведает. Совсем голова худая стала.

— Зворыка, княже, Зворыка.

— Во-во, давай его сюда, своего Зворыку.

— Да разве он мой, княже? — вновь не понял Епифан.

— Ото я так, к слову, — досадливо поморщился Константин.

— А-а, ну да, ну да. — И Епифан метнулся к дверям.

Оставшись один, Константин почесал задумчиво в затылке, поглядел на пустой стол и после некоторого раздумья пришел к выводу, что бояр на пир звать рано, надо у Епифана выяснить все и про остальных, кто да что. Хотя бы имена их запомнить для начала.

Размышления прервал вернувшийся Епифан. Из-за его могучего плеча несмело выглядывал неказистый щуплый мужичонка. Опасливо посматривая на князя, он наконец насмелился, вышел из-за спины стремянного и отвесил Константину низкий поклон.