Карен Стрит - Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр Страница 28

– Филадельфийцы вели бы себя в той же манере? – спросил Дюпен.

Я оглядел соседей – они беззаботно болтали, выпивали и пели, чтобы убить время, создавая тем самым странную атмосферу веселья.

– Раньше – возможно. Теперь же – нет. Филадельфия – город квакеров, поэтому там очень спокойно. Смертной казнью карается только убийство, и повешения совершаются при закрытых дверях, а не на глазах у толпы.

– А как обстоят дела в других городах Америки? Там так же брезгуют публичными казнями?

– Вовсе нет. В Ричмонде и в Балтиморе публичные казни совершаются до сих пор, и любителей посмотреть на них собирается не меньше, чем здесь.

– Но вы никогда прежде не бывали на подобных мероприятиях?

– До сего дня мне удавалось ловко скрывать свою тягу к подобным пышным зрелищам.

Дюпен улыбнулся.

– Вы будете удивлены, но единственная сцена повешения, которую мне прежде довелось видеть, была отлита из воска.

Я с ужасом вспомнил сцену казни в музее мадам Тюссо. Интересно, какое впечатление она произвела на Дюпена? Может, и Мэкки рассчитывает, что я буду потрясен этой казнью? Может, в нем куда больше трусливого хитроумия, чем кажется на первый взгляд?

– Но взгляните на наших почтенных соседей, – совершенно спокойно продолжал Дюпен. – Им этот спектакль доставляет удовольствие, словно театральное представление – вдобавок и за вход платить не нужно.

Это, без сомнения, было правдой. Группа хорошо одетых людей рядом с нами громко шутила, время от времени взрываясь хохотом. Оборванцы с землистыми лицами приставали к трем миловидным сестричкам в платьях из лавки старьевщика и засаленных шляпках, отвечавшим на их поддразнивания в той же грубовато-пошлой манере. Юные денди в брюках в черно-белую «пастушью» клетку и раздражающе ярких зеленых, бирюзовых и масляно-желтых козловых перчатках, расположившиеся неподалеку, курили сигары и спорили о каких-то пустяках. Поодаль находилась компания честных рабочих с женами – они спокойно смотрели в сторону эшафота, попивая чай. В общем ликовании перед приближающимся повешением было что-то ужасающее.

– А знаете ли вы, что здесь присутствуют, среди прочих, мистер Диккенс и мистер Теккерей? Случай с Курвуазье изрядно всколыхнул лондонское литературное сообщество.

Очевидно, Дюпен пытался безраздельно завладеть моим вниманием, и это ему удалось.

– Признаться, я был так поглощен нашим расследованием, что не читал о Курвуазье ни слова.

– Лондонская полиция прекрасно показала себя во время расследования его дела. Замечательный образчик прикладной аналитики. Я опишу обстоятельства – тем более что здесь должна быть какая-то связь с этим приглашением на казнь.

В этот момент на эшафоте появился рабочий. Он начал готовить виселицу к приему жертвы, и это весьма неприятно дополняло рассказ Дюпена.

– Франсуа Бенджамин Курвуазье из Швейцарии был нанят в лакеи лордом Уильямом Расселом. Жил при доме нанимателя – Парк-лейн, Норфолк-стрит, четырнадцать – вместе с прочей прислугой – кухаркой и горничной. Шестого мая сего года лорд Рассел был убит в своей постели. Курвуазье поднял тревогу и заявил, что лорд Рассел убит вломившимся в дом грабителем. Полиция тщательно осмотрела дом и нашла, что беспорядок на месте преступления устроен нарочно, чтобы создать впечатление, будто грабитель искал что-либо ценное. Но они абсолютно точно определили несколько фундаментальных ошибок, допущенных убийцей в попытках отвести от себя обвинения.

– Например?

– Для видимости на месте преступления был оставлен сверток с частью украденного, но вещи, обнаруженные внутри, грабитель мог бы преспокойно рассовать по карманам. Из прихожей и гостиной не было украдено ничего, однако из спальни лорда пропали ценности, запертые в ящиках стола и ларце, от которых у Курвуазье имелись ключи. Постороннему – в отличие от швейцарца-лакея – было бы неизвестно, где хранятся эти ценности. Далее, Курвуазье заявил, что грабитель взломал дверь кладовой, чтобы проникнуть в дом, но осмотр двери показал, что она взломана изнутри.

– И это только навлекло подозрения на Курвуазье?

– Да, – подтвердил Дюпен. – Подозрения обострились после того, как под плинтусом на кухне были найдены десятифунтовая банкнота, медаль Ватерлоо, медальон, пять золотых перстней и пять золотых монет. Далее за передней панелью умывальника были найдены карманные часы лорда, лежавшие в ночь убийства возле его кровати. Все это, опять-таки, вещи мелкие, и вор мог бы попросту унести их в карманах.

– Прятать краденое в доме пришло бы в голову только тому, кто в нем живет? – предположил я.

– Вы снова правы. Самым очевидным подозреваемым оказался Курвуазье, незадолго до этого выражавший сугубую неприязнь к нанимателю и не скрывавший намерений как можно скорее вернуться в родную Швейцарию.

Звон колоколов отвлек наше внимание от анализа дела Курвуазье – на колокольне церкви Гроба Господня пробили половину восьмого. Ужас перед неумолимо надвигающейся казнью хлынул в меня, точно морская вода в легкие утопающего. Но где же Мэкки? Вправду ли он явился сюда, чтобы встретиться со мной лицом к лицу, или просто в насмешку заманил меня в это жуткое место?

Мое внимание привлекли несколько полисменов в опрятной форме, патрулировавших пространство между тюремной стеной и дощатым ограждением, державшим на расстоянии зрителей и охотников за дьявольскими сувенирами. Их присутствие придало мне уверенности, но совершенно не смущало многочисленных жуликов. На моих глазах мальчик не старше двенадцати запустил пальцы в карман сюртука зазевавшегося зрителя и выудил оттуда белоснежный носовой платок. Затем Дюпен указал мне на привлекательную юную леди, толкнувшую тучного мужчину, кокетливо извинившуюся и удалившуюся – с плутовской улыбкой на лице и золотыми карманными часами толстяка в сумочке.

– Публичные казни явно не отвращают преступный элемент от воровства, – заметил Дюпен.

– Пожалуй, то же можно сказать и об убийцах. Каждый из этих безумцев уверен, что уж он-то ни за что не попадется.

– Совершенно верно, По. Тот, кто убивает расчетливо и хладнокровно, уверен, что его острый ум позволит избежать подозрений. Ну, а горячие головы действуют без раздумий. Такой человек убивает прежде, чем успеет оценить возможные последствия.

– Или же «такая» – думаю, все то же относится и к женщинам-убийцам.

Дюпен приподнял брови.

– Способна ли женщина замышлять убийство с достаточно холодной головой и сердцем? Защитник Курвуазье надеялся исподволь внушить присяжным, будто это горничная или кухарка убила лорда Рассела и инсценировала взлом, но эта идея была отвергнута как смехотворная.

– Объявлять человека виновным или невиновным, не проанализировав всех улик, – это, конечно же, неправильно.

– Согласен, – мрачно улыбнулся Дюпен. – Однако голова лорда Рассела была аккуратно отделена от тела. Достанет ли представительнице слабого пола физических сил, чтобы совершить такое зверство?

– Навряд ли.

– Именно так решили и полицейские. Курвуазье был арестован и настаивал на своей невиновности до вечера, пока у некоей мадам Пиолен, хозяйки отеля «Дьеп» на Лестер-плейс, не обнаружилось краденое блюдо, принадлежавшее лорду Расселу. Лакей немедля признал свою вину, но объявил, что на стезю преступлений его толкнула книга о юном транжире и моте, проигравшем все свое имущество. Затем он заявил, что решился на убийство, посетив представление пьесы, основанной на романе Уильяма Эйнсворта о преступнике по имени Джек Шеппард[46]. Уверен, теперь вы понимаете, отчего этим делом так заинтересовалось лондонское литературное сообщество.

– Ну и лицемер этот мистер Курвуазье! Ссылаясь на ньюгейтские романы, играет на ханжеской морали тех, кто полагает, будто само Искусство может толкнуть человека на преступление!

Дюпен кивнул.

– Мистера Диккенса с мистером Теккереем уже обвинили в писании ньюгейтских романов. Эти голословные обвинения порождают ряд вопросов. Если некто правдиво описывает злых и порочных персонажей, возвышает ли он тем самым в глазах читателя зло и порок? Можно ли вообще судить об авторе по персонажам и темам, о которых он предпочитает писать?

– И можно ли оценить произведение единственно по содержащимся в нем фактам, не учитывая поэтической образности, оригинальности замысла и просто общего впечатления? – добавил я.

Дюпен покосился в сторону эшафота.

– Но самое главное: может ли произведение искусства – неважно, правда или вымысел – довести читателя до убийства? Способен ли писатель создать такое? Очевидно, вопросы, порожденные преступлением Курвуазье, особенно интересны для любого писателя, рассматривающего характеры тех, кем движут темные силы… – Дюпен задумчиво наморщил лоб. – Кроме этого, нам следует подумать о том, отчего ваш враг считает судьбу Курвуазье столь важной, что пригласил вас сюда. Это должно быть как-то связано с письмами.