Андрей Калганов - Родина слонов Страница 28

Ловкач был уже и сам не рад, что накануне опоил князя. Выходило — Обадия наслышан про князя. Это меняло все планы. Придется приводить Истому в чувство, а пока надо как-то выкручиваться.

— Его немочь иного свойства. Души убитых воинов явились к нему, и князь сражается с ними, не подпуская к себе никого...

— О!.. — с почтением произнес воин. — Я хоть и не шаман, но знаю, что души убитых воинов посещают только прославленных багатуров. Великий бек, мудростью подобный Бескрайнему Синему Небу, наслышан о силе и благородстве вашего князя. Я верю, что он одолеет духов и предстанет перед Величайшим в силе и могуществе.

— Конечно, одолеет, — поспешил заверить Ловкач, — когда я отправлялся к тебе, князь уже изрубил добрый десяток, а к полудню сила духов ослабнет, и он наверняка прикончит остальных...

Ловкач хотел еще сказать, что дружина подчиняется его приказам, что он знает, как зажечь в воинах волю к победе, и знает, как держать их в узде. И что, даже если Истома падет в битве с духами, войско все равно преклонит колени перед Обадией. А он, княжий ближник, взвалит на себя бремя власти. Но воин перебил:

— Ты скажешь князю, что бек берет его дружину под свою руку. Мои воины сопроводят вас к месту стоянки. Но до того, в честь славных багатуров, оказавших почтение Величайшему, мне приказано устроить пир. Мы прольем реки кумыса и зарежем сотни баранов, а искусные танцовщицы, пришедшие с нами, будут танцевать для воинов могучего князя и услаждать их своими гибкими телами, пробуждающими страсть. — Воин взмахнул рукой, и, повинуясь знаку, из тысяч глоток вырвался боевой клич: «кругх-кругх». Степняк завертел коня, с гордостью глядя на войско. — У всех воинов Величайшего есть свой клич. Будет он и у вас... — Он хлестнул коня и помчался прочь от стана Истомы. Оказавшийся бесполезным толмач последовал за ним. — Скажи, пир состоится на закате... — бросил воин, удаляясь.

Арачын вернулся к войску, позвал Ирсубая и коротко сказал:

— Будь наготове.

Темник почтительно склонил голову.

— И еще, — ухмыльнулся Арачын, — пока я говорил с этой хитрой лисой, духи нашептали мне боевой клич, что будет у пришлых.

Ирсубай, с трудом терпевший над собой сотника Яростных, выдавил почтительную улыбку:

— И что это за клич, господин? Арачын засмеялся:

— «Ай-валяй, ай-валяй...»

Так стонут все, у кого тяжела доля...

Колдун хоть и поведал Ловкачу, что надобно делать для избавления от морока, но, видно, не все поведал — намаялся Ловкач преизрядно. Окуривал князя вонючим дымом, заставлял пить горький отвар, обливал студеной водицей, кричал прямо в ухо заклинания... На меркнущем небосклоне засветились первые звезды, и только тогда Истома начал отличать камень от собаки, а дерево от человека.

Едва Истома очухался, Ловкач сказал:

— Я выполнил твое повеление, князь!

Истома, разумеется, не помнил ни о каких повелениях, но вида не подал, дабы не упасть в глазах ближника.

— Расскажи, что ты сделал!

По тому, как сползлись княжьи брови к переносице, ближник понял, что Истома безуспешно силится вспомнить хоть что-нибудь.

— Утром перед нашим станом возникло войско бека, — льстиво улыбаясь, затараторил Ловкач, — от войска отделился знатный всадник и помчался к нам. Ты приказал мне выехать навстречу и узнать, что ему надо.

— Да помню, помню, — нетерпеливо бросил Истома, — говори, что было дальше. — Князь нервно ходил по шатру и то и дело жадно пил вино из внушительной баклаги. После Ловкачова зелья Истому всегда мучила жажда.

Ловкач заговорщицки улыбнулся:

— Ты поступил мудро, что не отправился сам. Ведь тот всадник был всего лишь знатным воином, а ты — князь и, значит, ему не ровня. Потому ты и послал меня. И я сделал все, как ты велел. — Ловкач помолчал, давая князю осмыслить услышанное, и не торопясь продолжил: — Воин стал выспрашивать, кто мы и зачем пришли, но узнав, что в Каганат явился сам князь Истома, сразу прекратил меня донимать. Воин сказал, что бек наслышан о твоей мудрости и о непобедимости твоего войска.

— Еще бы!

— Воин сказал, что бек давно хотел взять твою дружину под свою руку. — Тут Ловкач так подобострастно взглянул в глаза князя, что даже самому стало противно. — Помнишь, был у тебя сотник Аппах из белых хазар? Так вот, этого сотника бек хазарский послал, чтобы он уговорил тебя уйти в Каганат, так ты ему был нужен.

— Предал меня, собака, — вздохнул Истома.

— За это бек очень зол на Аппаха, — подхватил Ловкач, — но речь о другом. Ты станешь правой рукой бека, а когда он покорит славян, он сделает тебя Набольшим Князем. Не только Полянским племенем владеть будешь, но и всеми другими, которые покорит бек...

Ловкач врал вдохновенно, как, пожалуй, никогда до сего дня. Он описывал, как долго ждал Истому Величайший, как терзался, что рядом с ним нет такого великого багатура. Ближник едва не ползал на брюхе, а все зачем? Чтобы у Истомы и мысли не возникло, будто Ловкач покусился на его власть. Чтобы думал: червь перед ним, червь, пожирающий отбросы. Пусть думает, пусть презирает. Ловкачу это не важно, вовсе не для того он пошел к Истоме, чтобы снискать его уважение. А пошел за золотом и властью. Теперь же, когда и то и другое само идет в руки, можно и потерпеть. Пусть Истома приблизится к беку, Ловкач сделает так, чтобы князь разочаровал Величайшего. И тогда у Ловкача появится другой господин... Нет, не появится, у него всегда был другой господин, тот единственный, которому он служит. Он могущественнее всех владык, потому что ему покровительствует сам Чернобог. Истинный господин Ловкача умеет оборачиваться волком, у него тайные знания, которыми никто больше не владеет. Скоро он придет в Каганат с посольством от братства лютичей, поклонится Величайшему и заключит с ним союз. И тогда золото, что отсылал Ловкач в братство, услуги, какие оказывал, — все вернется сторицей. Господин приблизит его, сделает правой рукой. А когда Величайший пройдет по славянским весям, Отца Горечи, а не болвана Истому он сделает Набольшим Князем. Главное — дожить, дождаться...

— В твою честь, — лебезил ближник, — бек приказал устроить пир. На нем будут прославлять тебя и твоих воинов.

— Когда пир? — оживился князь.

— Нынче ночью! — воскликнул Ловкач. — Выйди из шатра, ты увидишь, что степь светла от костров.

— Так что же ты сразу не сказал самого важного? Собери дары военачальнику, приведшему хазарское войско!

— Все будет! — воскликнул Ловкач и, униженно кланяясь, выбежал из шатра.

«Дурак, но верный», — донеслось изнутри. Ловкач распрямился и презрительно плюнул. Он еще покажет, какой он дурак!

Ночь обещала быть холодной и ветреной — еще только зажигались первые звезды, а небо уже затянуло. К полуночи непогода разыгралась вовсю: завыл ветер, пригибая к земле редкие заморыши-деревья, полоснул дождь. Казалось, вот-вот костры, вокруг которых пируют воины, потухнут, и степь погрузится в непроглядную темь, а люди превратятся в застылые камни.

Но костры пылали, выбрасывая языки пламени к черному небу, а людям было все нипочем. Они пили кумыс, хмельной мед и брагу, обгрызали мясо с бараньих костей, горланили песни, смеялись, дрались...

В центре пиршества возвышался шатер из белого войлока. Пологом служил драгоценный ковер, сотканный в стране персов. Ирсубай получил шатер в подарок от самого Силкер-тархана и по праву гордился им. Такого не было ни у одного темника. Величайший знак благоволения!

Но благоволение прославленного полководца вовсе не означает его доверия. И это печалило темника, печалило даже больше, чем то, что любимая наложница перестала доставлять былую радость. Впрочем, Силкер-тархан славился своей подозрительностью... Шептались, что мать Силкер-тархана была дочерью простого чабана и потому в лице великого полководца нет того благородства, что присуще тарханам. Напротив, Силкер скорее похож на простолюдина, чем на владетеля. Неудивительно, что старик беспокоится за свою власть, любой бы на его месте беспокоился.

И как выражение этого беспокойства, перед шатром, опираясь на длинные копья, застыли с напряженными лицами стражники — все четверо из тысячи Яростных. Они подчинялись не темнику, а его советнику Арачыну. Эти воины беспрекословно выполняли любой приказ своего командира.

«Выскочка, мальчишка, — часто думал о советнике Ирсубай и боялся своих же мыслей, — разве трава может указывать, как расти дереву, разве джейран говорит, куда лететь стреле?!»

Арачын не уважал старших, не прислушивался к их мнению, напротив, заставлял мудрых делать то, что желает его безрассудство. Ирсубай печалился из-за этого, но повиновался. Ибо неповиновение сотнику Яростных сулило скорую смерть.

Ирсубай обгрызал баранью лопатку, наблюдая, как извивается гибкая молодая рабыня. Она танцевала перед очагом, и пламя ложилось красными сполохами на прекрасное тело. О... если бы не очередная глупость, устроенная его советником, Ирсубай насладился бы этим телом сегодняшней ночью. Темник почувствовал, как начавшая пробуждаться страсть медленно превращается в ярость. Сопливый дурак! Что он о себе возомнил? Разве возможно нарушать обычаи, данные предками? Разве можно нарушать закон гостеприимства? Гость, с которым вкусил пищу, неприкосновенен. Так было всегда. Ирсубай хлопнул в ладоши, и рабыня выскользнула из шатра.