Мы пришли с миром - Забирко Виталий Сергеевич Страница 30

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Вначале я подумал, что попал в соседний номер, а точнее, в чрезвычайно захламленное подсобное помещение. Все лучше, чем сверзиться на землю со второго этажа.

Половину помещения занимали сваленные в кучу подрамники с картинами, у окна стояло кресло-кровать со скомканным постельным бельем, рядом возвышался мольберт, занавешенный грязным халатом. Пахло масляной краской, настоявшимся табачным дымом. Что-то в обстановке показалось знакомым, но что именно, я понять не мог.

За окном тренькнул трамвай, послышался стук колес на стыках рельс. Я подошел к окну, раздернул пыльные шторы и увидел улицу родного города с высоты четвертого этажа.

Лишь тогда я осознал, что очутился в квартире Мирона, которая в сером свете дарованного мне ночного видения выглядела неузнаваемой и еще более неприглядной, чем в натуре. Да, но каким образом я сюда попал и почему? Вспомнилось, как Буратино ехидничал, выглядывая сквозь дверь. Почему же я не выпал со второго этажа гостиницы, а перенесся в город? Но тут память услужливо подсказала, что на берегу Корстени я тоже очутился, пройдя сквозь стену каземата «Горизонта», однако в тот момент был настолько ошеломлен, что мысль о телепортации в голову не пришла.

— Мирон! — позвал я, но он не отозвался.

«Где его носит среди ночи?» — подумал я и снова выглянул в окно. По покрытой гололедом дороге медленно катили автомашины, по тротуару ходили люди, в окнах домов горел свет. Значит, не ночь, а вечер. А что ответил комендант гостиницы в свернутом пространстве на вопрос «Который час?» Восьмой опосредованный? Гм... И чем же опосредованное время отличается от реального?

Я включил в комнате свет. Творческий беспорядок в квартире Мирона больше походил на бедлам. На рабочем столике вперемешку с красками, кистями, досками с незаконченными иконами громоздились тарелки с остатками пищи, чашки с кофейными разводами. В своей холостяцкой жизни я такого не допускал, но с Мирона взятки гладки. Вкусил все прелести семейной жизни, привык, что о его быте заботятся, но после развода никак не может войти в колею. Хотя, как мне кажется, квартирный бедлам — визитная карточка любого художника.

Раздумывая, ждать мне Мирона или уйти, я прошелся по комнате и остановился у мольберта. Нельзя сказать, что я часто бывал у Мирона в гостях, но, когда бывал, мольберт всегда был занавешен. Последние три года Мирон торговал исключительно иконами, значит, то, что писал на мольберте, было исключительно для души — даже в хорошем подпитии он никогда не соглашался показать.

Я воровато оглянулся и снял с мольберта халат. Картина была выдержана в мрачных серо-коричневых тонах. По центру на троне величественно восседала укутанная в саван Смерть, опираясь костлявой рукой на древко стоящей стоймя косы со сверкающим над головой отточенным лезвием. С умильной улыбкой оскаленного черепа Смерть наблюдала, как у ее ног маленькие смертушки в балахонах и с миниатюрными косами играют в салочки. Некоторые детали были тщательно выписаны, какие-то — только прорисованы, но даже в таком виде картина производила жутковатое впечатление, которое усиливалось подписью: «Торжество жизни».

М-да... Ну и фантазия у Мирона... Как ему удалось передать материнский взгляд пустых глазниц из-под капюшона савана? Я набросил на картину халат, но «Торжество жизни» продолжало стоять перед глазами. После моего побега сквозь стену евроказемата «Горизонта» десяток, если не больше, таких вот «смертушек» во вполне респектабельных обличьях сотрудников «Горизонта» рыщут по городу в поисках меня, но вовсе не для того, чтобы чиркнуть по горлу косой. Судьба, которую мне уготовили, гораздо хуже... Б свое время я посмеивался над бреднями теории реинкарнации — если человеческая душа после смерти переселяется из тела в тело, но при этом ничего не помнит из прошедшей жизни, то какой смысл в таком переселении? Это все равно будет новая душа, независимо от того, жила она раньше в другом теле или только что появилась. Память — вот что определяет смысл существования сознания. При «реинкарнации» в сумасшедшего Иванов обещал сохранить память, и это было бы самым страшным. Помнить все, но быть при этом дебилом — хуже смерти.

От невеселых мыслей захотелось напиться. Естественное желание обычного человека, попавшего в безвыходное положение. Напиться до состояния дров, и трава не расти. На дворе трава, на траве дрова... Это про алкоголиков. Никогда не напивался до потери сознания, но сейчас очень хотелось. Вдруг в последний раз? В этой жизни...

Пройдя на кухню, я обшарил все шкафчики в поисках спиртного, но ничего не нашел. В призрачной надежде открыл холодильник... и застыл на месте как вкопанный. Холодильник ломился от пластиковых пакетов со съестным, как полки продовольственного отдела супермаркета. Ай да Мирон! Непроизвольно я окинул ошарашенным взглядом убогую обстановку кухни. Выходит, и ему повезло. Как там он говорил — «Бог троицу любит»? Атеист ты наш...

Ни водки, ни коньяка в холодильнике не оказалось, зато вся дверца была заставлена бутылочным пивом. Им, к сожалению, не напьешься.

Я взял бутылку, откупорил, отхлебнул. Надежда, что могу какое-то время отсидеться в квартире Мирона, растаяла без следа. И дело тут не только в набитом под завязку холодильнике. Исходя из элементарной человеческой логики, агенты «Горизонта» в первую очередь будут искать меня у друзей и знакомых. Что же касается Буратино, то он без всякой логики вычислил меня в каземате «Горизонта». Так что деваться некуда...

Я снова отхлебнул из бутылки, поморщился, поставил ее на стол. Не шло пиво в горло, и все тут. Ладно, если уж меня все равно рано или поздно обнаружат, пойду напролом. Наглость — лучшая тактика в безвыходной ситуации.

Прикинув в уме, где сейчас может находиться Мирон, я прошел к телефону и набрал номер «Артистического кафе», в котором всем членам любых творческих союзов раз в месяц презентовали по бокалу бесплатного пива. Хозяин кафе, прозванный за это Меценатом, может быть, что-то и терял в деньгах, зато увеличивал оборот, поскольку благодарные клиенты и в другие дни предпочитали пить пиво у него. Тот еще жук... Хотя, справедливости ради, цены у него были не выше, чем в других кафе. До сегодняшнего дня и я его иначе как благодетелем не называл.

— «Артистическое кафе», — донесся из трубки голос бармена.

— Сережа? — спросил я, хотя сразу узнал голос.

— Да.

— Это Егоршин.

— Слушаю вас, Денис Павлович.

— Мирон у вас сидит? — спросил я.

— Савелий Иванович Миронов? — корректно уточнил Сережа. Меценат строго-настрого наказал персоналу обращаться к клиентам по имени-отчеству. Еще одна «завлекалочка» в кафе — приятно всё-таки, что творческих личностей хоть где-то уважают.

— Он самый.

— Сидит, деньгами сорит. Позвать к телефону?

— Не стоит. По-твоему, он надолго обосновался?

— Если бы мы работали круглосуточно, то, думаю, навсегда.

— Спасибо, — мрачно буркнул я и повесил трубку. Не ошибся я в своих предположениях — и Мирону перепало зелени с денежного дерева. Интересно, ему-то за что?

Я направился к двери, и здесь вышла небольшая заминка. Замок был без защелки, и это означало, что с той стороны без ключа дверь не закроется. Подкладыватъ свинью Мирону, оставляя дверь открытой, не хотелось, и тогда я решился на крайние меры.

В этот раз глаза закрывать не пришлось. Я вытянул руку вперед, и она прошла сквозь дверь, не встретив ни малейшего сопротивления. Оставалась единственная проблема — куда меня может вынести? На всякий случай я осторожно просунул голову сквозь дверь и огляделся. Однако никакой телепортации не намечалось, и я увидел перед собой лестничную площадку, тускло освещенную пыльной лампочкой. Но вместо проблемы телепортации возникла другая. На лестничном марше, крепко ухватившись за перила, стояла старушка в побитой молью шубе и во все глаза смотрела на торчащую из двери голову. В глазах старушки застыл ужас, губы мелко дрожали.