Анджей Савицкий - Апозиопезис Страница 33

Вот только, понимаете ли, мне делается плохо от сования взяток.

— Плохо от самого факта вручения взятки или от суммы, которую вам приходится отдавать? — спросил Данил.

Бурхан понимающе усмехнулся.

— А вы мне нравитесь, — сказал он. — Вы уже торгуетесь, еще до того, как прозвучали какие-либо суммы. Понятное дело, что мне претит выбрасывать деньги на взятки, но, как вы наверняка догадываетесь, платить необходимо не одним только таможенникам в Варшаве, но и пограничникам, а потом еще австрийским чиновникам. Один транспорт обходится мне где-то в тысячу рублей.

— Это вы пошутить изволили, — басом вмешался Алоизий. — Если это несколько сундуков, то расходы наверняка превысят тысячу рублей.

Бурхан Бей готов был испепелить джинна взглядом, но вместо того широко улыбнулся Данилу.

— Замечательно. Предлагаю вам пять тысяч за разработку способа перевозок, а после того — тысячу двести рублей за каждую удачную перевозку.

Данил встретился взглядом с Алоизием. Джинн отрицательно покачал головой, тем самым давая понять, что оплата слишком низкая. А вот турку такое изобретение было явно крайне необходимо, и он готов был заплатить за него бешеные деньги. Инженер какое-то время вел внутреннюю борьбу с собственной жадностью и собственным чувством приличия. Перед глазами его встал банковский исполнитель и хитрая мина чиновника, с которым Довнар подписывал договор ипотеки. В банке все еще ожидали выплаты первой рассрочки на общую сумму тридцать тысяч рублей плюс проценты.

— Вначале я должен увидеть этот товар, — осторожно начал Данил. — Стоимость может зависеть от специфичности перевозок, которые, в свою очередь, будут зависеть от параметров и общих характеристик материала.

— Вот нравится мне такой научный язык, — обрадовался Бурхан. — Если вы уже закончили завтракать, тогда прошу пройти вниз, на склад.

Данил отложил наполовину съеденную булку и встал из-за стола. Алоизий тоже поднялся и с достоинством надел свой коротковатый еврейский лапсердак, как будто бы надевал элегантный фрак. По лестнице все спустились в склад, по которому бегала пара приказчиков, а один мужчина в годах явно исполнял роль их начальника. Пожилой, не говоря ни слова, поклонился турку и делал вид, будто не замечает его необычных гостей. Бурхан повел Данила с Алоизием в другое помещение, где стояли футляры с виолончелями, скрипками, мандолинами и гитарами. Турок остановился возле фортепиано, поднял его крышку и, закусив губу, тщательно наиграл одним пальцем простенькую мелодию. Как только отзвучала последняя ее нотка, что-то стукнуло, загрохотало, и в кирпичной стене с шипением возник замаскированный проход.

Из отверстия вырвались клубы пара, в который Бурхан вошел первым. Алоизий пропустил хозяина, после чего, склонившись, и сам втиснулся в проход. Все трое очутились на верхней площадке лестницы, ведущей в подвалы. Турок щелкнул пальцами, и в отверстиях, расположенных вдоль стены, загорелись огни газовых ламп. Данил осмотрел изнутри паровой механизм, обслуживающий скрытые двери, и удивленно хмыкнул. Похоже, Бурхан любил технические новинки и частенько вкладывал в них средства. Быть может, не поскупится он за идею относительно транспортировки. Когда замешательство с неоправданным обвинением в шпионаже наконец-то закончится, пригодится каждая копейка. Ну а если обвинение все так же будет оставаться в силе, сотрудничество с турком может оказаться единственным способом скрыться из Варшавы.

Все трое спустились вниз, где в очередной двери стоял могучий толстяк, словно две капли воды похожий на встреченного наверху Ферди. В руках у него была короткая плетка, в ремешок которой на конце был вплетен деревянный шарик. Он склонился перед Бурхан Беем и пропустил прибывших с хозяином дальше.

Похоже, что этот подвал помнил еще времена шведских войн. На старинных каменных стенах выступали капли воды. Сырой воздух был пропитан запахами сгнившей древесины, земли и страха, откуда-то тянуло неприятным холодком. Ряд овальных пещер, исчезающих далеко в темноте, должно быть, раньше служил для сохранения запасов пищи или бочек с вином. Теперь же каждую пещеру запирала железная решетка, за которой жались по две-три молодые женщины.

Данил остановился будто вкопанный, несмотря на прохладу, чувствуя волну расходящегося в груди жара. Алоизий высился за ним словно статуя. Громадная ладонь негра опустилась на плечо хозяина, как будто бы джинн хотел остановить Данила или же только успокоить. На него самого вид мрачной тюрьмы не произвел особого впечатления, народы Востока относятся к женщинам по-иному, чем европейцы, и единственное, что Алоизий почувствовал, это туманные воспоминания давних времен.

— Что это вы так побледнели? — Бурхан Бей не расставался с трубкой, вот и сейчас он пыхнул ее ароматным дымом прямо в лицо Довнару. — А вы чего ожидали? Что я вывожу из России незаконно медвежьи шкуры и лесной мед?

— Работорговец… — процедил инженер.

— А вы за словами-то проследите, — возмутился турок. — Не забывайте, что слова могут больно ранить. Моя же благородная профессия — это еще семейная специализация. Род Бурханов торгует живым товаром уже несколько поколений. И не надо корчить подобные мины. Скрежет зубовный и фырканье ничего особо не изменят. Вот сейчас тут вы надуваетесь и шипите, а если я скажу, что предлагаю увеличить в десять раз начальную сумму, сразу разговор будет другим. Пятьдесят тысяч за одну только идею. И что? Не лучше? Эх, ханжество христианского мира…

— Вы похитили этих несчастных женщин? — рявкнул Данил, глядя на перепуганную девочку, прижимающуюся к не сильно старшей подруге. Обе были красивыми, а кроме холода и испуга, похоже, их ничего не беспокоило.

— Не всех, — пожал плечами Бурхан. — Вон те две сами согласились поработать за границей. Их наняли в качестве гувернанток и сиделок, некоторых — в качестве кухарок, остальных — служанок и уборщиц. И так оно на самом деле и будет.

Доберутся до Константинополя, где их продадут турецким вельможам и богачам. Там они очутятся в гаремах, то есть, домах для женщин, где они станут заботиться о детях, которых родят, учить их и вести достойную жизнь, соответствующую всякой женщине. Все они родом из бедноты. Что ожидало бы их в Варшаве? Сами ответьте.

— Публичный дом, воровство или работа на фабрике, — ответил Алоизий, опередив Данила.

— На фабрике сигар или в швейной мануфактуре, по четырнадцать часов в день, за пять, возможно, десять рублей в месяц, — прибавил Бурхан. — Хватит на кусок хлеба и угол в какой-нибудь холодной норе. Все шансы найти хорошую партию и выйти замуж за джентльмена с приличным доходом — на грани чуда. Женщина в Польше, России или Германии может самостоятельно зарабатывать только блядуя, либо пахать как лошадь за несчастные гроши. Без каких-либо прав и шансов на достойную жизнь. В Константинополе же они станут женами влиятельных и богатых господ, их жизнь будет настолько изобильной, что они о такой и мечтать не могли. А самые красивые могут очутиться в гареме даже самого султана! Вы понимаете, что это означает? Каждая из них может сделаться женой падишаха. И если глаз султана на ней и не задержится, все равно, ее обучат и выдадут за кого-нибудь из гвардейских офицеров.

— Но ведь они этого не желают… — возразил Данил. — Вы их похитили, держите за решеткой…

— Да хрен там! — разозлился Бурхан и начал стучать трубкой по решетке, чтобы высыпать пепел. — Они и сами не знают, чего хотят, глупые же бабы! Ведь потом еще благодарить меня будут. Их ждет такая роскошь, которую в Варшаве они никогда не дождутся. Солнце круглый год, драгоценные подарки от любящего мужа, самые лучшие одежды, дорогие благовония, каждодневное купание в бане, сон на шелках и атласе, свежие фрукты, возможность целый день валяться кверху пузом. Этого мало? Я освобождаю их от бедности, холода, голода, польско-российской безнадеги. Да я даю им шанс на лучшую жизнь! А вы называете меня работорговцем и контрабандистом!

Бурхан Бей театрально всплакнул и отвернулся, чтобы вытереть слезы рукавом. Данил почувствовал, что свалял дурака. Он глядел то на трясущихся от ужаса девушек, то на оскорбленного турка… и метался в сомнениях.

— А ведь польки уже не раз попадали в турецкие серали[55], — тихо произнес Бурхан. — И я не знаю ни единого случая, чтобы они сами бежали или же хотели вернуться домой. Вовсе даже наоборот; бывало, что в Турции им везло, они становились самыми важными в Империи женщинами. Самая знаменитая султанша, жена падишаха Сулеймана Великолепного, которую называют Роксоланой, на самом деле звалась Анастасией Лисовской и родом была родом с польской Червонной Руси. Ее тоже захватили силой в ясырь, а она сделалась одной из могущественнейших женщин на свете, влияла на политику Империи, стала матерью очередного султана, так что, благодаря ей, в жилах повелителей из династии Османов течет и польская кровь.