Карен Стрит - Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр Страница 51

– Документы? – сказал он.

Дюпен подал ему наши бумаги. Мсье Тюссо кивнул в знак одобрения, но не подал виду, что встречался с нами прежде. Он подал каждому из нас номерок.

– Оружие необходимо оставить здесь, вместе с плащами.

При нем уже скопился богатый арсенал – пистолеты, кинжалы, шпаги… Но Дюпен не стал расставаться со своей тростью, в которой был скрыт клинок рапиры. Напротив, по пути к лестнице, ведущей в залы грандиозной выставки мадам Тюссо, он даже изобразил легкую хромоту.

Взойдя по лестнице наверх, мы словно перенеслись в иной мир. Призрачная музыка звучала сверху, с балконов, на которых был укрыт оркестр, а помещение, где мы оказались, было залито небесно-голубым светом, так как роскошная люстра была снабжена шарами из сапфирового стекла. Эффект усиливали небесно-голубые драпри на стенах. Эта небольшая передняя была отделена от просторного зала занавесом цвета синего кобальта, украшенного великолепным драконом, взмывающим ввысь. Зеркала, золоченые орнаменты в стиле Людовика XIV и несколько синих оттоманок остались на своих местах, но восковые фигуры были убраны. Их места заняли гости в масках, скрывавших лица. Некоторые маски были искусно сработаны из перьев экзотических птиц или расшиты стеклярусом, некоторые отличались элегантной простотой, некоторые придавали владельцам демонические черты… Но, несмотря на все это, костюмы оказались гораздо причудливее масок. Большая часть дам была одета в простые белые платья и красные шали, а горла их были перехвачены алыми ленточками из шелка или бархата. Еще непривычнее были их прически: очень коротко остриженные волосы едва достигали шеи, отчего ленточки на горле особенно бросались в глаза. Несколько дам носили красные ленточки на манер пояска, пересекавшего спину на уровне поясницы.

– Это la toilette du condamné[59], – объяснил Дюпен, заметив мой взгляд. – Женщин перед казнью стригли коротко, чтобы волосы не мешали лезвию.

– А красные ленточки поперек шеи означают отрубленную на гильотине голову?

Дюпен кивнул.

– Как я уже говорил, le Bal des Victimes устраивается в память жертв Террора для их потомков, но также и для аристократов, избежавших казни. Однако многие из последних вовсе не могут считаться жертвами, так как проявили не меньшую жестокость, чем их палачи. Им куда более пристало носить символ крови не на шее, а на руках. Видите вон тех, с «собачьими ушами»?

Он указал на группу мужчин лет шестидесяти с лишком. Их волосы, коротко остриженные на затылках, свисали по обеим сторонам лиц длинными прядями и вправду напоминали вислые собачьи уши, свойственные некоторым породам. Одеты они были дорого и весьма причудливо: бриджи, полосатые чулки, сюртуки с длинными фалдами и широченными лацканами, шелковые жилеты, пышные кружевные галстуки…

– Мюскадены[60], – пояснил Дюпен. – В юности эти старцы собирались в банды и терроризировали тех, в ком подозревали якобинцев. Многих казнили без суда или забивали насмерть палками прямо на улицах.

Дюпен подошел к элегантно накрытому столу и налил нам по бокалу вина.

– Весьма, весьма, – пробормотал он, пробуя напиток. – Из лучших погребов Франции…

Я не смог уловить, ностальгия это или гнев, но почел за лучшее отвлечь его от избытка любого из этих чувств и указал на чуть раздвинутые занавеси.

– Может, посмотрим, что там, дальше?

Мы прошли в следующий зал, и оказалось, что он залит солнечным светом – по крайней мере, впечатление было именно таким. Здесь стены были обтянуты лимонно-желтой тканью, а столы – покрыты скатертями того же оттенка. С потолка свисали огромные китайские фонарики из желтого шелка. Они сияли, точно маленькие рукотворные солнца, а висевшие на стенах зеркала в золотых рамах множили их отражения до бесконечности. Здесь я увидел мужчин, также одетых по старинной моде, но с длинными завитыми локонами вместо короткой стрижки приговоренного к гильотине или прически в виде собачьих ушей.

– А каковы убеждения этих? – спросил я Дюпена.

– Эти – или их предки – были наемными убийцами, охотившимися на якобинцев за деньги. Если мюскаденов можно назвать «горячими головами», то это – хладнокровные рационалисты. Их жажда мести понятна, но их методы мне претят.

Дюпен внимательно оглядел зал.

– Вы знаете Вальдемара, обокравшего вашу семью, в лицо?

– В юности я видел его портрет. Он обладал весьма запоминающейся внешностью. Уверен, я узнаю его.

– А Деламара, хозяина бала?

– О нем я не знаю ничего.

– Не пора ли пройти дальше?

Мне не терпелось обойти и осмотреть все залы. Безусловно, мсье Деламар знал толк во внешних эффектах.

Следующее помещение было оформлено в зеленых тонах. Жонглеры, развлекавшие группу гостей, были одеты в тон драпировкам – в костюмы цвета весенней листвы. По периметру зал был огорожен стеклянными витринами, за которыми росли роскошные папоротники. Гобелен, искусно сотканный из одних лишь зеленых ниток разных оттенков, изображал большое дерево, вокруг которого обвился змей, державший в зубах зеленое яблоко. Колоссальная люстра с хрустальными подвесками в виде дубовых листьев свисала с потолка, и ее газовые рожки были заключены в стеклянные шары цвета изумруда.

– Как вы полагаете, в этом убранстве есть определенный смысл или оно – исключительно для красоты?

– Страсть к крикливым декорациям и вульгарной театральности зачастую – признак больного разума, – сказал Дюпен.

– Но это же бал-маскарад. Как же на маскараде без театральности? Возможно также, что декоратор хотел понаблюдать эффект, который произведет на гостей такая смена цветов.

Дюпен окинул взглядом убранство зала.

– Зеленый – не только цвет жизни, но и цвет разложения.

– А еще есть поговорка: «позеленел от зависти», – я указал взглядом на человека в белой маске, тоже окрашенной светом люстры в зеленый цвет. – Однако на гобелене изображено древо познания из райского сада.

Дюпен пригляделся к гобелену.

– Интересно. Очень интересно. Возможно, это и впрямь несет в себе скрытый смысл.

Он быстро двинулся в следующий зал, и я вновь пошел за ним.

Четвертый зал оказался убранным в оранжевые драпри. Здесь царило веселье. Посреди зала стояла огромная золотая жаровня в форме головы дракона. Языки открытого огня вырывались прямо из драконьей пасти. Невидимый оркестр играл жизнерадостную мелодию, и по одну сторону зала от жаровни гости усердно плясали. Напротив располагались столы, обтянутые топазовой тканью и ломившиеся от яств, питий и канделябров с множеством свечей. Вокруг столов расположилась большая группа стариков, евших с таким аппетитом, будто это была их последняя трапеза.

– Буйство и чревоугодие, – заметил я.

– Это уж точно, – согласился Дюпен. – Подойдемте-ка поближе.

Я кивнул на жующих старцев:

– Они и вправду в столь почтенном возрасте?

– Похоже на то.

Протиснувшись к столу, Дюпен распорядился на свою долю вином и тарелкой сладостей. Я сделал то же самое. Пока мы закусывали, Дюпен изучал соседей по столу. Один из них полностью скрыл лицо под маской, и я заметил, что Дюпен внимательно разглядывает его «шевалье» и туфли, но он почти сразу указал в сторону прохода впереди.

– Идемте?

– Не тот?

– Я не смог разглядеть, что изображено на его «шевалье», но камень – скорее сердолик, чем оникс. Что еще важнее, он слишком высокого роста, а каблуки его туфель – низкие. Наш вор не принадлежит к людям толпы, он уверен в собственном превосходстве. Поэтому мы вряд ли обнаружим его за скромной беседой с другими гостями.

Покинув зал Аполлона, мы прошли сквозь занавешенную арку и оказались в царстве холода. Здесь люстра была сделана из матового «морозного» стекла и мерцала, точно лед. Балерины, затянутые в расшитую блестками кисею, плыли сквозь березовый лес в зимнюю ночь. Гости сидели на белых бархатных диванах или больших, точно сугробы, подушках.

– Зима, мороз, лед…

Я никак не мог различить в убранстве залов какой-либо системы. Дамы в белых платьях были бы невидимы на фоне стен, если бы не кроваво-красные шали и ленты.

– Шевалье Дюпен! Je suis ravi de vous voir![61]

К нам приблизилась согбенная дама. Лицо ее было полностью скрыто под странной маской в виде кукольного личика, ярко контрастировавшего с ее серо-стальными сединами, а белоснежное платье – украшено алыми лентами поперек пояса.

Дюпен склонился к ее руке.

– Мадам, мы как раз гадали, куда же вы пропали. Вы ведь помните моего брата Франсуа? Мы с ним близнецы.

Мадам Тюссо подала мне руку.

– Конечно. Рада видеть вас вновь.

– И я рад встрече с вами, мадам, – отвечал я, целуя ее тонкие, прохладные пальцы.

– Что вы скажете о празднике, мои дорогие? Бал удался?

– Весьма эффектное зрелище. Я и не знал, что вы питаете страсть к подобным празднествам, – сказал Дюпен.

– Никогда раньше не устраивала и не посещала подобных балов. Хотя уверена, что тюрьма и ожидание встречи с челюстями гильотины в компании Жозефины де Богарне[62] дают мне на это полное право. – Она коснулась скрюченным пальцем своей седой куафюры. – Мне обрезали волосы, но голову сохранили – за талант в работе с воском. Все-таки хорошо иметь талант, который может спасти жизнь.