Даррен О'Шонесси - Город смерти Страница 10

Тео обожал этот лифт. Несколько раз он рассказывал мне о нем, а как-то обмолвился: выбирай он сам, где умереть, он умер бы в одном из великолепных лифтов «Парти-Централь». Тут к моему горлу подкатил комок, и я еле заставил себя опомниться; спору нет, я хотел по-настоящему оплакать Тео, но в то же самое время сознавал, что, возможно, мне осталось жить всего несколько минут, и на траур по мертвецам их транжирить не стоит. Если я выживу, для Тео время найдется. Наивному постороннему наблюдателю моя позиция показалась бы бессердечной, но сам Тео не ждал бы от меня ничего другого.

— Вечер добрый, мистер Тассо, — проговорил лифтер, широко улыбаясь. — Какой этаж?

— Пятнадцатый, — буркнул Тассо.

— Без проблем, сэр. Сей момент. — Захлопнув дверь, он произнес в микрофон громкой связи: — Пятнадцатый этаж. Мистер Тассо.

— Пароль, — отозвался холодный, смоделированный на компьютере голос.

Форд подошел к микрофону и представился. Маленькая панель под микрофоном отъехала в сторону; Форд вставил пальцы в отверстия и надавил. Еще чуть помедлив, лифт начал подниматься; я и не ожидал, что он движется так быстро и плавно. Как и фасад здания, он выглядел со стороны реликтом былых, неуклюжих времен, но под его личиной скрывалась суперсовременная мощь. Этакое верткое чудовище в ветхой маске.

Пятнадцатый. Этаж Кардинала, потому и охраняется так строго. Его личный кабинет, растянувшийся на весь этаж. Блин. Никаких шестерок — мне уготована встреча с самым главным начальником.

Лифт остановился. Мы вышли. Лифт уехал назад, вниз.

Двое охранников с автоматами на изготовку дежурили у дверей — один справа, другой слева. Еще трое выстроились у противоположной стены, также готовые встретить незваных гостей. Однако, кроме них, на этаже никого не было.

Кондиционеры поддерживали в помещении приятную прохладу. Ковры были надушены — но лишь слегка, запахом свежевыстиранного белья, хлопающего на ветру. Я потоптался на месте, ощущая пальцами ног пышный ворс. Ущипнул себя за руку, проверяя — а вдруг все-таки сплю?

Форд Тассо зашагал вперед, но я еще не был готов куда-то идти. Форд остановился. Оглянулся. Задумчиво выгнул бровь.

— Ну?

— Что, собственно, творится? — спросил я. — Час назад — даже меньше — я ехал на «стрелку», которая должна была стать для меня одним маленьким шагом вверх. Теперь мой дядя мертв, мое будущее — под вопросом, а я сам — на пятнадцатом этаже «Парти-Централь» и с минуты на минуту предстану, если я верно понял, перед самим Господом Богом нашим Кардиналом. Почему? — Этот вопрос казался мне резонным.

Форд Тассо равнодушно пожал плечами.

— Не знаю, сынок, — ответил он, — это я тебе как на духу говорю. Кардинал сказал тебя привезти; вот я и привез. Зачем ты ему сдался, я не знаю и знать не хочу. Не мое это дело — гадать, почему Кардинал ведет дела так, а не сяк. Может, он хочет тебя замочить — или взять на работу, или покататься на тебе, как на лошадке, до самого рассвета. Для Кардинала ничего невозможного нет. Несколько лет назад я привел с улицы пьяного бомжа. Здесь он провел неделю, а вышел командующим Контингента. И до сих пор командует. Других я привожу, чтобы никогда больше не увидеть.

— Но неужели он и словом не обмолвился? Должна же быть какая-то…

Тассо покачал головой.

— Если поживешь подольше, сынок, узнаешь: Кардинал делает то, что делает, и никакие причины ему для этого не нужны. И оправдываться он точно ни перед кем не должен. Ни перед такой мелюзгой, как ты. Ни перед таким солидным партнером, как я. Он — сам себе анархия, сынок, и против этого не попрешь. Ты еще спроси, почему меняется погода и срываются с орбит планеты. Пошли: я тебя представлю.

Он повел меня по длинным коридорам, мимо военных штабов, парадных залов и компьютерных лабораторий: в компьютерах Кардинал собаку съел. Пятнадцатый этаж был, в сущности, целым административным зданием, автономным и самодостаточным, подогнанным под нужды Кардинала, призванным свести к минимуму его вылазки за пределы этажа. По помещениям, которые мы видели, ходили люди — но двигались они медленно и скованно, точно призраки. Повсюду чувствовалось, что находишься в каком-то святилище.

Форд привел меня в комнату с табличкой «РЕЗИДЕНЦИЯ». В предбаннике, проворно барабаня по клавишам, сидела секретарша. При Кардинале всегда дежурили секретарши, чтобы записывать под диктовку. Трудился он неусыпно, часто круглые сутки, поддерживая контакты со своими людьми в самых разных временных поясах по всему миру.

Секретарша опознала нас, не глядя.

— Привет, Форд, — произнесла она, не сбавляя скорости печати.

— Здорово, Мэгс. Он готов нас принять?

— Конечно. Но только гостя. Тебе велено побыть здесь со мной. — Подняв глаза, она подмигнула. — Похоже, он решил нас свести. Мы были бы хорошей парой, тебе не кажется?

Форд хрипло хохотнул.

— С него станется. Ну ладно, сынок, — проговорил он, оборачиваясь ко мне. — Ты слышал, что сказала леди. Валяй, входи.

Я подошел к двери, занес руку, чтобы постучать, замялся, оглянулся на Тассо, ожидая инструкций. И получил их: «Входи», — рявкнул он. Я набрал в грудь воздуха. Потянул на себя дверь. Зажмурился и переступил порог.

hatun росоу

Когда дверь захлопнулась, я открыл глаза и огляделся по сторонам. Чего ожидать, я не знал и потому был, по идее, готов ко всему — и все равно остолбенел от изумления.

В комнате было черно от кукол-марионеток. Они были повсюду: свисали со стен, стояли на подставках, валялись на полу; еще несколько раскинулось, точно пьяные, на огромном столе в середине комнаты. Если убрать марионетки, комната показалась бы голой. На стенах не висело ни одной картины. Ни тебе компьютеров, ни цветов в горшках, ни графинов с водой, ни статуй. Только стол — без малого двадцать футов длиной — да несколько пластмассовых стульев, стоящих строем у стены по мою правую руку.

У окна — еще один пластмассовый стул и пышное кресло: садясь в такое, словно проваливаешься в глубокую мягкую пучину. В остальном — ничего, стоящего внимания.

Если не считать Кардинала.

Он развалился в кресле, скрестив ноги, маленькими глоточками отхлебывая минеральную воду. Взмахнув худой рукой, он поманил меня к себе.

— Садитесь, — приветливо сказал он, указывая на пластмассовый стул напротив своего кресла. Я без вопросов повиновался этому ласковому приказу. — Ну как вам экспозиция? — спросил он, указав на марионетки. — Это мое хобби. Одно из немногих. Я — коллекционер.

Я вновь оглядел марионетки.

— Симпатично, — прохрипел я. В горле у меня пересохло, но я сумел выговорить несколько слов. — Очень… интересный декор.

Он улыбнулся:

— Вы большой дипломат, но глаза вас выдают. Поучитесь их контролировать. А теперь, — заявил он и поставил бокал на подоконник, — поглядите-ка на меня повнимательнее. Знаю-знаю: вы, верно, умираете от любопытства. Попробую сегодня же утолить его, насколько смогу. Начнем с тела. Осмотрите меня, мистер Райми, и выскажите свое мнение.

Воздев руки над головой, он замер, позируя. Он был высокий, не менее шести футов пяти дюймов ростом. Тощий, как дистрофик. Нос крупный, с горбинкой, словно у боксера-неудачника, лыжным трамплином свисающий ко рту. Стрижка: макушка под ежик, виски под ноль. Выпуклый кадык почти не двигался и скорее напоминал на редкость уродливую бородавку. Голова у него была диспропорционально маленькая — узкая, заостренная кверху; рог — чересчур широкий, рот клоуна, совмещающего свою профессию с педофилией. Щеки казались тонкими листками бумаги, туго натянутыми на скулы, а ниже — вогнутыми, как у задушенного. Кожа — тускло-серого оттенка; верно, никогда на улицу не выходит. Закутай его в черный плащ — и выйдет вылитый вампир. Но он был в мешковатом спортивном костюме синего цвета и потрепанных матерчатых туфлях. На правой руке — дешевые электронные часы. Ни перстней, ни цепочек. Пальцы длинные, костлявые, кривоватые. На ногтях следы его же собственных зубов — отвратительная привычка, от которой ему всю жизнь было лень избавиться. Мизинец левой руки искалечен: в районе второго сустава искривляется под углом градусов в шестьдесят. Он выглядел донельзя утомленным — но не старым. Я знал, что ему где-то под семьдесят, но на вид не дал бы ему больше пятидесяти.

Когда я разглядел его толком, Кардинал опустил руки и, обронив «Мой черед», принялся изучать меня так же пристально, как я — его. Его глаза, как и у дяди Тео, прятались под приспущенными веками, но когда он что-то внимательно рассматривал, они широко раскрывались и были видны во всей своей красе: два омута, жидкой смерти.

— Что ж, — заявил он, насмотревшись, — я ожидал увидеть несколько иное. Учтите, ждать слишком многого — не в моих привычках, так что не могу сказать, что я разочарован. Ну а вы? Как я вам показался?