Келли Армстронг - Похищенная Страница 18

— Ты признаешь, что допустил ошибку?!

Он едва заметно улыбнулся.

— Я признаю, что кое в чем недоглядел. Об ошибке можно было бы говорить, если б я предусмотрел возможность и не предпринял никаких действий.

— Если оборотни когда-то входили в совет, то почему в Завете об этом ни слова?

Заветом мы называли книгу с летописью оборотней.

— Не знаю. Допустим, Рут говорит правду, и оборотни когда-то откололись от остальных… Мои предки вполне могли вымарать из Завета тот кусок истории.

— Возможно, у них были на то серьезные причины, — заметила я, осторожно притронувшись к обожженной руке.

Джереми, коротко взглянув на меня, кивнул.

— Вполне возможно.

В коттедже Джереми промыл и перевязал мои ожоги, затем спросил, собираюсь ли я спать или еще задержусь.

— А сам ты не ляжешь?

— Только если ты не ляжешь.

— Я-то спать не хочу, но если ты устал…

— А ты сама уста… — Джереми умолк на полуслове, и на лице его заиграла легкая полуулыбка. Ясно, о чем он подумал: в таком духе мы можем продолжать хоть всю ночь — каждый будет настаивать на своем, лишь бы не причинить другому неудобства. Имея дело с Клеем, Ником или Антонио, я своих желаний и мнений высказывать не стесняюсь — выживают те, кто громче всех заявляет о себе. С Джереми сложнее: столкнувшись с его безупречной вежливостью, я вспоминаю и о собственном воспитании. В результате самая простая ситуация превращается в комический фарс: «Только после вас». — «Нет, позвольте мне вас пропустить. Я настаиваю». Будь здесь Клей, он бы принял решение за нас после первого же обмена репликами, ну а без него приходилось справляться самим.

— Я лягу немного позже, — наконец произнесла я.

— Составлю тебе компанию.

— Ты не обязан.

— Знаю. Посидим на террасе. Ступай, а я пока найду чего-нибудь перекусить.

Я вышла на террасу. Через несколько минут в дверях показался Джереми с двумя стаканами молока и упаковкой печенья.

— От боли ничего сильнее не нашлось, — извинился он, подавая мне молоко. — Придется утешиться простыми радостями жизни.

Он сел рядом со мной, и какое-то время мы смотрели на водную гладь. Хруст печенья в вечерней тишине отдавался эхом. С другой стороны озера тянулся дымок от костра.

— Надо бы костер развести, — проговорила я.

— Спичек нет.

— Вот гадство. И где этот Адам, когда он действительно нужен?

Джереми улыбнулся.

— Как вернемся в Стоунхэйвен, разведем специально в твою честь большущий костер. Уж там-то спички отыщутся. Зефир на костре поджарим… Надеюсь, я еще не совсем забыл, как шампуры из веточек выстругивать.

— Ты и это умеешь?

Он добродушно усмехнулся.

— Что, трудно поверить? Да, в детстве я ходил в походы. Доминик каждый год снимал на лето коттедж и отправлял Тонио с братьями подальше от города, на лоно матери-природы. Они всегда брали с собой и меня.

Джереми смолк. Я судорожно соображала, как бы заставить его продолжить. Он никогда не делился воспоминаниями о детстве. Никогда. Из намеков других я знала, что ранний период его жизни мало напоминал идиллию, но сам он держал рот на замке. Раз уж Джереми приоткрыл это окошко, я ему закрыться не дам.

— И куда же вы ездили? — поинтересовалась я.

— Да все поблизости. Вермонт, Нью-Гэмпшир.

— Наверное, весело было?

Снова легкая улыбка.

— Еще как. Сами по себе вылазки на природу не больно меня интересовали. Этого добра хватало и в Стоунхэйвене. Важнее, что там мы с Тонио могли поиграть в обычных мальчишек… и даже с обычными мальчишками. Конечно, в школе мы постоянно встречались с другими детьми, но ведь ходили-то мы в частную школу. Это было обязательным для всех сыновей Стаи, потому что так приказал Доминик, наш Альфа. Если у кого-то из отцов не находилось денег, то вожак платил за все сам. В результате мы находились под жестким контролем: на выходные и праздники возвращались домой, общение с людьми сводилось к минимуму. А вот на каникулы нам давали свободу — при условии, что мы не будем использовать настоящих имен и так далее.

— Вы пользовались фальшивыми именами? И сколько вам тогда было лет?

— Не так уж и много. Конечно, Тонио был меня старше, но легенду нам всегда придумывал я. Мне это даже нравилось: каждое новое лето становишься кем-то другим. Однажды мы изображали мелкопоместных дворян из Англии. Британский акцент давался туговато. А потом уже притворялись, будто у нас папаши-мафиози. Тонио просто влюбился в эту роль: прекрасная возможность попрактиковаться в итальянском и одновременно запугать всех окрестных хулиганов.

— Могу себе представить.

— Ага, забавно и даже очень, однако скоро другие дети стали предлагать нам свои карманные деньги. Тогда Тонио понял, что пора завязывать. Честность прежде всего, даже если ради нее мы и лишим себя каких-то благ вроде внеплановых обедов. Мы все спорили, стоит ли признаваться, что мы всех разыграли, но тут приехал Малкольм и забрал нас обратно в Стоунхэйвен. Как и всегда, раньше срока.

Малкольм — это его отец. Джереми никогда не называл его иначе как по имени.

— Ему так тебя не хватало? — спросила я.

Джереми рассмеялся — не хмыкнул, как обычно, а именно разразился раскатистым хохотом и так меня при этом напугал, что я чуть печенье не выронила.

— Нет, — проговорил он, наконец овладев собой. — Малкольм по мне не скучал ни в коей мере. Просто он каждое лето так делал — заезжал посмотреть, как мне живется. Если оказывалось, что хорошо, — а так оно оказывалось всегда, — то пора было забирать меня домой.

Я не нашла, что ответить.

Джереми продолжал:

— Я подрос и смекнул, что и его можно перехитрить. Как только Малкольм появлялся на пороге, у меня начинался приступ тоски по дому. О, как мне тут плохо! Заберите меня отсюда! Естественно, тогда он оставлял меня на все лето. Братья Соррентино мне подыгрывали. Они знали, что меня ожидает дома. — Он криво улыбнулся: — Ты, я, Клейтон — живем вместе, и у всех троих поганое детство. И как только мы нашли друг друга?..

— У Клея было хорошее детство.

— Если не учитывать то незначительное обстоятельство, что его сделали оборотнем в пятилетнем возрасте, и следующие несколько лет он скрывался в болотах, питаясь одними алкашами да крысами.

— Я имела в виду после этого. После того, как ты его спас. Он часто вспоминает, как хорошо ему было в Стоунхэйвене.

— Ну, если его не исключали из школы за то, что он препарирует морских свинок из живого уголка.

— Свинка же сама сдохла!

Джереми усмехнулся:

— Как сейчас слышу эти слова. Тридцать лет прошло, а все слышу. Вот представь: Клей впервые допущен на собрание Стаи. Я делаю вид, будто все нормально, никому не говорю про исключение. Тут в комнату влетает Дэниел и объявляет перед всей Стаей: «Клейтона выперли из школы, он распотрошил морскую свинку!» Следом врывается Клейтон, подбегает к Дэниелу, смотрит на него со злостью, снизу вверх — хотя они были ровесники, в росте Клейтон поотстал на целую голову — и орет: «Она сама сдохла!»

— И это объяснение всех удовлетворило?

— Совершенно верно, — кивнул Джереми и покачал головой. — С тех пор и до самого провала затеи с игрушками я часто задавался вопросом, гожусь ли вообще на роль приемного отца.

— Что еще за игрушки?

— Клей тебе не рассказывал?

Джереми допил молоко, подхватил мой стакан и встал. Я дернула его за штанину.

— Расскажи.

— Как вернусь.

Мне оставалось лишь испустить разочарованный стон — и ждать. Ждать и ждать, потому что с молоком он возился подозрительно долго. На эффект играл.

— Стало быть, игрушки, — подсказала я, когда он наконец вернулся.

— Они самые. У Клея были нелады с другими школьниками. Думаю, ты слышала.

Я кивнула.

— Он не был похож на других, да и не старался быть как все. Замкнутый, для своего возраста коротышка. И еще акцент… Когда мы познакомились, меня это очень удивляло. По словам Клея, он прожил в штате Нью-Йорк двадцать лет, а мне показалось — только-только сошел с поезда из Луизианы. Сказал, в детстве его часто дразнили из-за акцента… вот он и решил от него не избавляться. Извращенная логика.

Что угодно, лишь бы не иметь с окружающими ничего общего. После происшествия с морской свинкой я какое-то время воспитывал его в домашних условиях и только в следующем сентябре послал в школу — в другую, разумеется. Директора я попросил, чтобы о любых выходках Клея срочно сообщали мне. Приходилось по три раза в неделю — не шучу! — ходить на собрания родительского комитета. По большей части речь шла о мелочах, но как-то раз один из учителей заявил, что Клей плохо ведет себя на переменах. Другие дети жаловались на него: мол, он все время за ними ходит, подкрадывается втихаря и так далее.

— То есть он выслеживал их, — проронила я. — Выискивал слабости у потенциальной добычи.