Нэнси Холдер - Антология «Дракула» Страница 2

Однако, греясь в лучах славы «Дракулы» вместо автора, я понял, что сам Стокер гораздо менее известен, чем его творение — одна из величайших когда-либо написанных книг. Люди то и дело спрашивали меня, что за человек был Стокер и почему его так привлекало все оккультное, в особенности вампиры. Это необыкновенная история.

Будучи ребенком, Брэм страдал от недуга, но хоть сколько-нибудь определенный диагноз так никогда и не был ему поставлен. В течение нескольких лет маленький Брэм был прикован к постели из-за полной неспособности стоять, и его мать старалась хоть как-то разнообразить существование мальчика, рассказывая на ночь истории, так или иначе касающиеся эпидемии холеры, которая в 1832 году достигла Слайго. Ее семья закрылась внутри своего обеззараженного дома, пока соседей уносила болезнь, воры разграбляли опустевшие жилища, а гробовщики колотили в двери, предлагая свои услуги. Моя бабушка Энид Стокер вспоминала свою свекровь Шарлотту как женщину грозную. В один из последних ужаснейших дней эпидемии ей довелось узреть руку, просунувшуюся в окно. Схватив топор, она отрубила ее одним ударом. Тогда Шарлотте было всего 24 года. Даже если эта семейная легенда на протяжении лет претерпела кое-какие изменения в трактовке, все равно она демонстрирует, насколько сильный трепет внушала Шарлотта семье и какие высочайшие требования предъявляла она к своим сыновьям, несмотря на то что ее истории на ночь едва ли шли на пользу детскому сознанию. Возможно, на воображение Брэма повлияли ее мрачные рассказки или она лишь помогла проявиться тому, что сидело в подсознании ребенка, но Брэм был жаден до ужасов, и мать поощряла это. Совершенно точно, что это она поведала ему о погребении заживо, наиболее подходящем логическом объяснении вампиризма.

В одном случае речь шла о некоем сержанте Кэллане, который умер от холеры. Он был такого роста, что не помещался в гроб, и поэтому решено было сломать ему ноги. От первого же удара он с пронзительным криком поднялся и, по всей вероятности, впоследствии так и остался хромым. Другая, не менее примечательная история связана с мужчиной, который отвез свою жену в клинику. Позже, когда он приехал навестить ее, ему сообщили, что она умерла. Чтобы не наводить панику и не дать эпидемии распространиться, санитары сбросили все тридцать тел умерших в канаву и посыпали известью. Ища свою жену, чтобы достойно похоронить ее, мужчина заметил под грудой тел ее красный платочек и обнаружил ее еще живой. «Он привез ее домой, и она прожила потом много лет».

Если принять во внимание, что известны по меньшей мере два случая, происшедшие в 1990-х годах, когда женщины, чья смерть была констатирована, оказывались вовремя спасены, то нетрудно представить, насколько быстро и беспрепятственно распространялись слухи в Трансильвании, где крестьяне были суеверны и не было электричества, чтобы рассеивать тьму. Деннис Уитли рассказывал мне, что бедняки испытывали до того сильную нужду, что с приходом ночи решались на разграбление могил в поисках поживы. Случайному свидетелю подобного они могли показаться нежитью. Невежество многое объясняет в легендах про вампиров.

В 1732 году из Белграда была направлена делегация с целью изучить сообщения о вампирах, которые терроризировали семью в отдаленной деревеньке: пили кровь у трех племянниц и племянника. Чиновники подняли крышку гроба и обнаружили мужчину, по всей видимости спящего; его волосы и ногти были невероятно длинными, глаза наполовину открыты. Когда они пронзили его сердце, как и положено, железным колом, из тела хлынули белая жидкость и кровь, однако они, для пущей уверенности, обезглавили его и зарыли останки в землю. Другие тела не казались представляющими опасность, разве что были раздуты, словно воздушные шары, пока их не пронзили.

В 1974 году я разговаривал с красивой цыганкой в долине Куртеа-де-Аргес в Румынии, которая вспоминала, что когда они одевали к похоронам ее умершего отца, то обнаружили, что тело его было мягким. Напуганные соседи забили деревянный кол ему в сердце, не подозревая о том, что трупное окоченение — лишь временное состояние тела.

Помимо этого, многих людей преследовал страх быть погребенными заживо и известно, что писатель Уилки Коллинз строго инструктировал свою семью на предмет мер предосторожности. Другой человек закрепил внутри своего будущего гроба колокольчики для того, чтобы суметь позвать на помощь, если он вдруг проснется и обнаружит себя похороненным.

Впечатление, полученное Брэмом от тревожащих душу рассказов матери, отчетливо передано и в его собственном, таком же не подходящем для неокрепшего сознания сборнике, написанном им для сына Ноэла и других детей — «Под закатом» («Under the Sunset»).

В одной истории повествуется о девочке-сироте, которая предостерегает город о надвигающейся чуме. «Вскоре она увидела вдалеке призрачную, удаляющуюся от края земли Гигантскую Чуму, — вторил он рассказам матери. — Там мы обнаружили утопающие в зелени улицы и пять восьмых населения мертвыми. У нас были весомые причины благодарить Бога, который пощадил нас».

Брэму делали кровопускания. Его болезнь отступила удивительным образом. Ко времени поступления в Тринити-колледж в Дублине он превратился в крепкого рыжебородого атлета. Совершенно неблагоразумно наклеивать какие-либо ярлыки, когда ты не знаешь всей правды, но похоже, что Брэм Стокер страдал раздвоением личности.

С одной стороны, он представал смелым и грубовато-добродушным, способным нырнуть в Темзу ради спасения утопающего, решившего таким образом свести счеты с жизнью. Доставив мокрого бедолагу домой, он не получил ни слова благодарности от несостоявшегося самоубийцы, зато кучу упреков от его сварливой жены. И только Королевское гуманистическое общество наградило его медалью за отвагу. Когда двое хулиганов пытались ограбить его в Эдинбурге, он сбил их с ног и доставил в ближайший полицейский участок.

С другой же стороны, он был необыкновенно чувствительным человеком, защитником Уолта Уитмена, чье творчество осуждалось студентами-спортсменами Тринити-колледжа за «оскорбление нравственности». Брэм страстно увлекался Уитменом; как-то, читая его стихи под деревом, он нацарапал: «С этого часа я стал поклонником Уолта Уитмена» — и написал ему длинное письмо, которое так никогда и не отправил. В нем он выразил симпатию всему тому, за что ратовал американский поэт, исключая только особые отношения между мужчинами. В этом, я полагаю, Брэм видел прежде всего духовное единение, совершенно далекое от любых физических проявлений.

Мой отец Негли Фарсон разделял отношение Стокера к Уитмену, его также привлекала мужественность стихов. И та непринужденность, с которой Брэм описывал свою увлеченность поэтом, доказывает, что ему нечего было скрывать.

Согласно желанию родителей, Брэм пошел по стопам своего отца Абрахама, в честь которого и был назван, на государственную службу. Спасаясь от конторской скуки, Брэм с удовольствием углубился в чтение новеллы «Кармилла», написанной его собратом по перу, дублинцем Шериданом Ле Фаню, и рассказывающей о штирийской графине-вампирше. Вдохновленный чтением, Брэм предложил журналу «Шемрок» («Shamrock») рассказ ужасов своего собственного сочинения о дьявольском призраке. Однако поворотным моментом в жизни Стокера послужила работа в качестве неоплачиваемого критика для дублинской «Дейли мейл». Благодаря своим статьям Стокер получил приглашение на ужин к молодому, гипнотически притягательному актеру Генри Ирвингу, который был польщен хвалебным отзывом за исполнение роли Гамлета. «В его порывах страсти такой реализм, какой способен передать лишь гений». Сейчас даже тяжело представить себе, насколько сильное воздействие оказывал Ирвинг (а ведь тогда не было такой назойливой рекламы, которая характерна для нашего времени), но молва сделала его буквально идолом, люди боготворили его, как некоторых современных поп-звезд, с той лишь разницей, что он по-настоящему этого заслуживал. После ужина, в своем личном кабинете, Ирвинг с таким воодушевлением декламировал романтическую поэму «Сон Юджина Арама» («The Dream of Eugene Aram»), что Брэм был близок к экстазу. Ирвинг скрылся в спальне и через некоторое время появился, держа в руках подписанную фотографию: «Моему дорогому другу Стокеру. Да благословит тебя Господь! Да благословит Господь! Генри Ирвинг, Дублин, 3 декабря 1876 год». Брэм обрел нового кумира. Годы спустя он записал: «В те моменты наших общих эмоций он тоже нашел друга, и он знал это. Душа глядела в душу! С того часа началась дружба, настолько глубокая, настолько тесная, настолько долгая, какая только может возникнуть между двумя мужчинами».

Сегодня подобная дружба навлекла бы на себя серьезные подозрения и стала бы лакомой приманкой для таблоидов, хотя, я остаюсь уверен в этом, обоих мужчин ужаснул бы любой намек на их гомосексуальность. Джентльмены Викторианской эпохи придавали огромнейшее значение дружеским отношениям, которые зачастую были окрашены такой же, если не большей, близостью, как отношения с женами. Достаточно вспомнить дружбу между Чарлзом Диккенсом и Уилки Коллинзом. Ирония заключается в том, что к этому времени Брэм обручился с моей двоюродной бабушкой Флоренс Бэлкам, прежней возлюбленной Оскара Уайльда. Хотя Оскар и был, вероятнее всего, влюблен в саму идею любви, его восхищение Флоренс казалось искренним: «Мы звонили друг другу дважды в день и делали все те глупости, которые делают настоящие влюбленные». Он нарисовал с нее великолепный портрет, выявивший еще одну грань его таланта, и подарил ей на Рождество золотое распятие, по секрету сообщив другу, что нашел «замечательную молодую леди. Ей всего семнадцать, у нее прекраснейшее лицо, которое я когда-либо видел, и ни гроша за душой». Почему три года спустя она предпочла Брэма Оскару? К тому моменту ей исполнилось двадцать, Оскару — двадцать четыре, а Брэму — тридцать один (Ирвингу в этот момент был уже сорок один). Возможно, она выбрала надежность мужчины постарше и отвергла напыщенное позерство, но за хорошеньким фарфоровым личиком уже тогда чувствовалась сильная личность, и, когда Оскар попросил вернуть ему золотое распятие, она отказала. Оскар возмущенно ответил ей в письме: «Какой бы никчемной ни была эта безделица, она напоминает мне о двух сладостных годах — лучших годах моей жизни. И хотя вы не посчитали нужным сообщить мне о своем замужестве, я всегда буду молиться за вас».