Владислав Крапивин - Прохождение Венеры по диску Солнца Страница 35

Мама Лидия оказалась легка на помине.

— Долго вы намерены нежиться? Ну-ка мыть руки и за стол…

— А потом можно посмотреть «Буратину»? — голосом примерного мальчика спросил Вовка.

— С ума сойти! По-моему, это уже мания!

— Ну хоть одну серию?

— Поглядим на ваше поведение… Шевелитесь, господа.

Но мы сидели на тахте еще несколько минут.

— А почему она сказала «мания»? — прошептал Вовка.

— Пошутила.

— Я раньше думал, что «мания» это от слова «мани-мани». То есть «деньги». У многих мания на мани-мани…

— Особенно мания разгорается, когда мани-мани сжирает инфляция… Знаешь, что такое инфляция?

Вовка притворно надулся:

— Думаешь, если я с виду стал младше на год, то на год и поглупел?

Я перепугался:

— Откуда ты взял, что стал младше? Слышал разговоры Тех?

— Ничего я не слышал. Просто знаю, что отмотал год обратно. Это нужно было для скорости…

— Долго я буду ждать? — донесся из кухни голос «железной Лиди».

После обеда я был мобилизован на уборку во всех помещениях, кроме комнаты, где «ребенку полагался отдых» и где с милостивого соизволения Лидии был включен любимый Вовкин фильм.

Затем я пошел на встречу с Махневским.

Затрапезное кафе «Лолита» находилось в пяти кварталах от нашего дома. Оно было хорошо лишь тем, что вызывало память о студенческих временах.

Амбалов при подходе к «Лолите» я не заметил. А Махневский был уже внутри. Сидел в углу за пластмассовым столиком. (Знакомый такой Стас, ну совсем, как прежде; даже что-то шевельнулось под сердцем.) На столике блестел графинчик, явно с коньяком, и рюмки. Минералка, салаты какие-то…

Стас поднялся на встречу.

— Привет, Иван… — И шевельнул плечом, словно хотел протянуть руку.

— Привет, — сказал я, отодвигая стул.

Мы сели. Стас, глядя в стол, тут же наполнил рюмки. Потом посмотрел мне в лицо:

— За встречу?

— Давай, — согласился я.

Мы выпили. Коньячок он заказал хороший, даже удивительно, что такой нашелся в этом заведении. Я начал жевать салат оливье. Потом опять взглянул Махневскому в глаза (а чего тянуть?).

— Ну? — сказал я.

Он откинулся к заскрипевшей спинке.

— Значит так… — Вот дурацкое выражение! Обязательно у них «значит так»! — Как говорят в Одессе, вы, Жора, будете смеяться, но… В общем, я всему этому делу даю откат. Меня грозили пристрелить, но, кажется, теперь пронесло…

— Не понял, — сказал я, хотя вроде бы, понял в основном. Сразу.

— Значит так… Я верну всё. Не только то, что уже вернул, а полностью. Тебе и всем вашим. То есть особняк ваш и оборудование ушло, но я возмещу. Если не за счет «Рынков», то сам…

Я почему-то вылил остатки из рюмки в салат. Размешал это дело вилкой.

— Станислав Юрьевич, а можно вопрос?

— Иван, не надо так… А вопрос давай.

— Стас, а почему?

— Давай еще по одной. За вопросы…

— Давай… — Мы чокнулись. «За вопросы».

— И все же, Стас, почему?

— Опять же, как говорят в Одессе… Вы не поверите снова, но… атавизм такой зашевелился внутри. Отжившее понятие. «Совесть» называется, сволочь… Или сейчас уже не так? Но все равно… — Он сказал это без ухмылки, без рисовки и ёрничества, а с той виноватостью, с какой в детстве признавался друзьям, что испугался прыгать с гаража на сарай через заросший крапивой провал. Ну, испугался, потому что… «вот я какой». И никто не смеялся.

— Давай… — сказал я, берясь за графинчик.

— Давай… А еще… насчет этого атавизма. Начал царапать мне его… один юный засранец. До невозможности. Мой, так сказать, заезжий родственничек…

— Рыжий-конопатый? — сразу спросил я.

— Да! А ты… откуда знаешь?

— Да так… слышал…

— А… ну да… Ну да! Конечно… Тогда тем более…

— Давай, — сказал я опять.

Мы чокнулись вновь.

— Стас…

— Да? — Он вздрогнул и поставил рюмку, едва пригубил.

— Лично мне всего возврата не надо. Другим верни, а мне… Вместо этого сделай одну вещь. Обойдется, я думаю, дешевле…

Он сразу подобрался:

— Я слушаю…

— На западе, в Косом переулке, есть дом. Номер один. Продан на снос. Перекупи. Думаю, много не запросят…

Продолжая смотреть на меня, Стас вынул из кармана джинсовки мобильник. Понажимал.

— Антон? Слушай. Косой переулок, дом один. Старый дом продан на слом… Да… Перекупи. На имя… — Он посмотрел на меня.

— Пока на мое, — сказал я.

— На имя Тимохина Ивана Анатольевича… Что «когда»? Сегодня. Сейчас… Что значит «вечер»? Мне тебя учить? Конечно, бумаги потом, но факт — немедленно… Да, на любых… Я понятно сказал? Отбой…

Он убрал мобильник.

— Иван, документы не сразу, но хозяйничать можешь с завтрашнего дня.

— Спасибо, Стас…

— А если не секрет… Это тебе зачем? Строиться будешь на этом месте?

— Да нет, что ты… Может, подремонтирую то, что есть…

— Ольгу Максимовну хочешь сюда перетащить? — Ольга Максимовна была моя мама.

— Нет, она из Тальска никуда… Стас, извини, что не могу утолить твое любопытство. Я и себе толком не объясню. Так, причуды сознания. Что-то вроде тоски по детству… Может, поселю там бесприютных гномов, которые раньше жили в старых вагонах. А? Разве плохая идея?.. Помнишь узкоколейку в Тальске?

— Если бы я не помнил…

— Ну вот… Давай по последней. А то Лидия небось уже в колокола бьет…

— Давай…

Мы глотнули и поднялись.

— Все, что касается дома, я завтра сообщу.

— Спасибо, Стас…

— Иван… Ты будешь опять смеяться, но… это тебе спасибо. Ничего, если я позвоню как-нибудь… не по делу, а так?

— Звони, Стас, конечно…

Он протянул руку. Я — свою…

«Но все же, Стас, извини, но снова менять имя в конце повести я не стану…»

Впрочем, Стас все равно не знал про мою повесть.

9

Когда я вернулся, Лидия на кухне мыла окно, а Вовка лежал пузом на тахте и читал что-то веселое, хихикал. Ну ясно, опять «Понедельник начинается в субботу». Он глянул на меня, извернув тощую спину, и сообщил с ненастоящим покаянием:

— Есть новость… ты только не ругайся. Тебе звонил редактор «Птицелёта»… — Он старательно прогонял со своей рожи лукавство.

— Уши надеру, — беспомощно пообещал я. Внутри противно засосало.

— Ваня, ну я же не виноват. Я… он просил тебя позвонить. Вон, я номер записал на календаре…

— Вечер уже, никакие «Птицелёты» не работают.

— Он все равно просил. Сказал «в любое время»…

— Кто-то из нас большой паршивец, — сообщил я, вовремя проглотив другое слово, сказанное недавно Стасом.

Вовка сокрушенно сопел: знаю, мол, кто.

Я — что делать-то! — позвонил. С великой надеждой, что сейчас получу от редактора отлуп, поглотаю, как куски свиного студня, заслуженный стыд, и на этом все будет кончено.

— Иван Анатольевич! — услышал я предельно доброжелательный (и предельно бархатный) голос. — Прежде всего я хочу поблагодарить вас за то, что не забыли нашу просьбу. А за сим — о деле. Если вы не станете возражать, повесть мы для начала поместим в коллективный сборник «Такое было детство…».

— Что, вы уже прочитали? За один день?

— За два… Я хочу сказать, что эта вещь почти не требует редактуры. Только всякие стилистические мелочи и грамматика. Убрать опечатки… И еще… Если вы, конечно, не станете возражать…

— Слушаю вас… — Я не знал, рыдать мне или улыбаться. Надо бы, конечно, рыдать, но… Все равно я не имел права отказаться.

— Иван Анатольевич, у меня и у моих коллег вызывает некоторое сомнение один эпизод. Где этот чудесный мальчик, Матвейка, оказывается на площади, а потом убегает. Само по себе это написано прекрасно, только… надо ли в наше непростое время акцентировать внимание юных читателей на элементах социальной напряженности? Нельзя ли это сократить?

— Ни в коем случае! — радостно взвыл я. Вот он, повод, чтобы забрать у них текст! Без нарушения данного Вовке слова.

— Вы меня не поняли, Иван Анатольевич! Это ведь не требование, а, так сказать, пожелание. Нет так нет, здесь полная ваша воля… Не смогли бы вы приехать к нам в понедельник для обсуждения условий и подписания договора?

— Не вздумай торговаться об условиях, — сдавленным шепотом сказал у меня за спиной Вовка. Что он, слышал разговор?

— Где вас найти? — обреченно проговорил я.

Редактор продиктовал адрес, я записал. И повернулся к Вовке.

— Доволен?

Он опять изображал раскаяние. Вытянул шею:

— Будешь драть? Уши?

— Провокатор…

— Не-а, — расплылся он. — Вань, а у тебя есть «Обитаемый остров»?

— Не «у тебя», а «у нас»… Вон там, на полке…

— Подсади меня…

Я приподнял его, легкого, как пластмассовый кораблик. Он безошибочно ухватил книгу и затанцевал посреди комнаты, перелистывая страницы.