Владислав Крапивин - Прохождение Венеры по диску Солнца Страница 36

— Подсади меня…

Я приподнял его, легкого, как пластмассовый кораблик. Он безошибочно ухватил книгу и затанцевал посреди комнаты, перелистывая страницы.

И… только сейчас до меня дошло, что Вовка не в своей одежде, а в той, что вчера, — в трикотажных обвисших шортах и серой тонкой фуфайке с утенком-флибустьером. Меня поскреб суеверный холодок.

— Ты… чего это так нарядился?

Но Вовку не беспокоили никакие страхи.

— Аркаша мне это отдал насовсем. На память. Мы говорили по телефону… А я ему отдам свою футболку с индейцем, мама Лидия разрешила, только сказала: «Вы заморочили мне голову»… Он со своей мамой уедет на три дня, а потом приедет, и я пойду к нему. Мы будем дорисовывать альбом с бабочками… Я его разгладил утюгом, через полотенце…

— Аркашу? — глупо сострил я.

Вовка обрадованно захохотал.

Вошла Лидия. Принюхалась и сказала:

— Все ясно. Не дыши на ребенка.

Утром, около девяти (Лидия уже ушла), позвонили снизу в домофон.

— Господин Тимохин? Пакет от Станислава Юрьевича…

Появился высокий тип в кожаной безрукавке, с выправкой опытного официанта. Протянул твердый, из картона, конверт. Щелкнул каблуками и отбыл. В конверте были два плоских ключа и листок. Стас писал:

«Иван! Вопросы с бумагами — на той неделе. Всю возню я возьму на себя, но тебе надо будет расписаться в нескольких местах. А ключи — вот. Они от новых замков, хозяин врезал их недавно, сказал, что прежний замок был сломан злоумышленниками. Пока — всё. Будь.

Станислав».

Вовка тянул шею из кухни, где только что расправился с яичницей.

— Смой с любопытной физиономии желток и собирайся в путь.

— Куда? — подскочил он с веселой готовностью.

— До-мой, — веско сообщил я. Он помигал. Кажется, что-то понял.

Но на улице Вовка, разумеется, пристал с вопросами. Пришлось объяснить. Он… ускакал вперед, развернулся и, пятясь, вперил в меня синие смотровые щели. Но тут же глаза распахнулись и сделались… да, наверно, как у Карузы-Лаперузы в момент получения медали.

— И это будет совсем-совсем наш дом?

— Да. Вроде дачи… По сути дела, это будет твой дом. Как и был…

— Нет, наш!.. А мама Лидия знает?

Ох, «мама Лидия» еще не знала о моем безумном поступке. Но… я знал Лидию, и моя интуиция подсказывала, что этот поступок она признает закономерным, хотя сначала и подвергнет сокрушительной критике.

— Мы убедим ее. К тому же дело сделано… А через неделю мы с тобой на несколько дней съездим в Тальск…

— К твоей маме?

— И к Лёльке…

— А как ты объяснишь, кто я?

— Для начала скажем, что дальний родственник Лидии. А потом — что наш приемный сын.

Продолжая пятиться, этот обормот осмелился на замечание:

— Мама Лидия вполне как мама. А ты на папу, наверно, не тянешь. Скорее как старший брат.

— Это не помешает мне накрутить твои ухи за нахальство!

— Крути, — покладисто сказал он. — Такое у старших братьев право. Но когда мы приедем в Тальск, я наябедничаю на тебя твоей маме. И она накрутит ухи тебе.

— Сроду она так не делала!

— Ну и зря… Ой, я хотел сказать, что правильно!

— Вредина.

— Да… То есть нет! Я уж-жасно хороший… Ваня, а что мы будем делать в Тальске? Ну повидаемся. А еще?

— Посмотришь на большую реку, на пароходы… На теплоходы то есть. Покажу те места, где было… ну, многое из того, как в моей истории…

Вовка перестал пятиться. Снова пошел рядом. Показалось мне, что он хочет о чем-то сказать и боится. И все же он сказал, поглядывая нерешительно, как-то по-птичьи:

— То, что было в твоей истории, было не в Тальске, а здесь…

— С чего ты взял?!

— Так… взял, вот и все… Ну да, там тоже было многое, но главное все же здесь. Сейчас.

Я с полминуты морщил лоб, пытаясь найти в Вовкиных словах какой-то смысл или подтекст (ведь говорил-то он серьезно!). Ничего не нашел. И повторил:

— Интересно, с чего ты все это взял?

— Я не взял. Это само… взялось…

— Ну и ладно, — сказал я примирительно.

Мы повернули было с Тургенева на Магнитную, к автобусной остановке, но Вовка вдруг тормознул сандалией и взял меня за руку.

— Ваня, пойдем пешком! Ну и что же что далеко? Зато интересно…

— Пойдем…

В самом деле, чего маяться в бензиновой толчее, когда погода чудесная и никто нас не торопит…

Вовка потянул меня через Гагаринский сквер, на старую Знаменскую улицу с ее покосившимися особняками и недавно отреставрированной церковью восемнадцатого века. Начинали цвести высокие тополя. Местные власти еще не успели повырубать здесь эти «сорные» деревья, и от них веяло прохладой. Пахли тополя так, словно недавно прошел дождик, хотя с утра не было ни облачка. Вовка отдувал от лица редкие пушинки. За церковью улица стала совсем деревенской, одноэтажной. А рядом с дорогой потянулась заброшенная трамвайная линия — такая же, как недалеко от озера.

Мы перешли с тротуара на эту линию, в лопухи и зацветающий иван-чай.

— Похоже на узкоколейку, — сказал Вовка. — Рельсы лежат широко, но такие же заросшие.

— Похоже, — сказал я.

— А вон совсем похоже …

Слева от линии были сложены штабелем длинные оструганные бревна, они золотились на солнце. На бревнах шеренгой сидели пятеро. Двое — мальчишки лет двенадцати, в подвернутых джинсах и выгоревших сизых майках. Один светловолосый, стриженный ежиком, другой темный и кругловатый. Слева от них — девочка в синем сарафанчике, с короткой стрижкой и решительным лицом. А левее девочки — тощий длинноногий мальчуган в летнем костюмчике, словно сшитом из сине-белой тельняшки, и вплотную к нему смуглая полная девочка с темными косами и в пестром, как восточный ковер, платье.

Кругловатый мальчишка, нагнувшись вперед, убеждал остальных:

— У Портоса фамилия была дю Валлон. Почти как моя. Меня даже в школе так называли. Гад буду, не вру!..

— Дю Валлон, я тебя убью, — сказала девочка в синем сарафане.

Мальчик в «тельняшечьей» одежке тоже нагнулся вперед. Спросил сипловато:

— А может, он и правда поедет по этим рельсам? Тот паровоз…

— Посидим еще, — решил стриженный ежиком мальчик. Похоже, что он был главный.

Мы прошли метрах в трех от штабеля, но ребята не обратили на нас внимания.

— Ну, что? — сказал Вовка.

— Что? — сказал я.

— Сам теперь видишь: если хорошо придумано, значит, есть на самом деле.

— Это просто совпадение…

— В жизни на каждом шагу совпадения, — сообщил Вовка совершенно философским тоном.

Я не знал, что ответить. Судя по всему, Вовка был прав. Но все же я возразил:

— У того… похожего на Карузу, на тельняшке нет медали. И ленточки нет… Ленточка была бы заметна: продольные полоски на поперечных.

— А ее и не может быть. Пока… Потому что Дня флота еще не было… Будет в июле.

— Фантазер, — буркнул я для порядка.

— Ну и что? Ну и пусть фантазер… В августе я пойду по этим рельсам с деревянным мечом и с железной круглой крышкой. И познакомлюсь с ними. Вот увидишь…

— А как же Аркаша? — осторожно напомнил я.

— А что Аркаша? Сперва пойду я, а следом он. Что такого? Разве нельзя? — Вовка слегка обогнал меня и заглянул в лицо. Требовательно так. Чего, мол, споришь?

— Да нет, я не спорю, все правильно, Вовка.

Было ясно, что он образовывает в пространствах новую причинно-временную связь и трогать эту невидимую струну ни в коем случае нельзя.

Мы несколько минут шагали молча. А потом… Потом Вовка испугался. Очень! Он опять обогнал меня и встал на дороге.

— Иван!

— Что? — сразу перепугался и я.

— Я вспомнил!

— Что?

— Я вспомнил, про что говорили Те!..

— Вовка… — выговорил я с упавшим сердцем. — Они много чего говорили. Но ничего плохого… Правда…

Смотровые щели опять были беспощадно синими.

— Я вспомнил. Они говорили, что из твоей жизни уберется столько лет, сколько прожил я!

«Слава Богу, ты, кажется, не услышал, что пуль было две…»

— Чушь какая, — сказал я совершенно беззаботно. — Это надо же, что почудилось ребенку… Хотя в таком состоянии не мудрено…

— Но я же слышал… — повторил он уже не так уверенно…

Я шагнул к нему. Я взъерошил его волосы. Я сказал, как умудренный взрослый маленькому мальчику, испуганному нелепым сном:

— Вовка, я верю, что тебе показалось, будто ты слышал. Это был обычный бред раненого человека. Мало ли что покажется пацану, в которого вогнали две пули. Забудь.

— Значит, этого не было? — Синева была такая, что очень трудно соврать. Но я соврал.

— Этого не было.

— Честное слово?

Вот за… то есть паршивец!