Даррен О'Шонесси - Город смерти Страница 47

Но он действительно хочет меня убить? Чушь какая-то: взять меня в организацию, обнадежить и спустя несколько месяцев убрать. Может, меня помилуют? Кончита сказала, что я другой, что он убивает не всех, кто числится в списке. Проект. Она назвала это «проектом».

Огорошив меня своей новостью, она больше ничего важного не сказала. А я слишком остолбенел, чтобы допытываться. Правда, я попытался расспросить ее о проекте «Айуамарка», но она лишь отмахивалась и устало бурчала: «Все это мертвецы, конченые люди, кроме тех избранных, кого он оставляет в живых». Она заснула у меня в объятиях. Я долго прижимал ее к себе, чувствуя тихое биение ее слабенького сердца, разрываясь между нелепым отцовским состраданием и тягой добиться от нее правды. Когда я ушел, она даже не пошевелилась на постели.

Итак, о досье «Айуамарка», или проекте «Айуамарка», или как там его, я слышал уже от троих. Это были киллер по имени Паукар Вами, наводящий страх на всех без исключения; загадочная женщина по имени Ама Ситува, утверждающая, что тайно лазает в «Парти-Централь»; и Кончита, больная жена Кардинала. Странная троица. Если не считать «Айуамарки», между ними не было, похоже, ровно ничего общего.

Может быть, Адриан погиб из-за знакомства с Кончитой? Если погиб. А я, часом, не погибну по той же самой причине-? Вчера Кардинал не производил впечатления кровожадного человека. На прощание он пожелал мне всего наилучшего — никак не скажешь, что задумал убийство. Но стоило мне уйти, как он начал принимать зловещие меры по поводу моих отношений с Кончитой: явился к ней, поставил ее перед выбором — порвать со мной или оплакивать мою смерть. Может, он все еще ее любит и ревнует? Может, он меня убьет, чтобы я не крутился около его жены?

От этих мыслей меня отвлекло прикосновение худой руки к моему плечу. Я вскинулся, ожидая увидеть ангела смерти, но передо мной стояла всего лишь Леонора.

— Можно присесть за ваш столик? — улыбнулась она.

— Конечно. — Я встал, пододвинул ей стул. Поблагодарив, она присела. Официант принес нарезанный ананас.

— У вас такой вид, словно вас одолевают какие-то очень тяжелые мысли, — произнесла она. — Я решила к вам подойти.

— Спасибо. Сейчас мне как раз нужен друг.

— Что, сложно ужиться с Дорри?

— Бывает нелегко, — признался я. — Мне и в голову не приходило, что все окажется так сложно. Сначала мне казалось, что спустя несколько месяцев я пообвыкну и дальше все пойдет как по маслу. Мне будут советовать, что делать. Постепенно, как и в любой другой отрасли бизнеса, я всему научусь, сделаю карьеру. Я не был готов к интригам и неопределенности. Ко всей этой свистопляске.

— Погодите разочаровываться, — засмеялась она. — Перед вами тот же лабиринт, как и перед всеми любимыми избранниками Дорри. В этом городе чем выше забираешься, тем все иррациональнее. Такой уж человек Дорри. В утешение вам скажу: все это — знак, что вы выходите в большие люди. Он вас испытывает и изучает, ставит на вашем пути все ловушки, какие только может выдумать, оценивает вашу реакцию.

— Как-знать… Будь это простой экзамен, я бы не волновался, но иногда мне кажется, что меня подставили. Словцо он хочет мной воспользоваться, а затем выбросить за ненадобностью.

— Такое возможно, — созналась она. — На Дорри полагаться нельзя. Мне не верится, что он, планирует такое по вашему поводу, но я ошибалась раньше и могу ошибиться вновь.

— Какое утешение, — саркастически процедил я.

Леонора ласково прикоснулась к моей руке.

— В отношениях с Дорри нет ремней безопасности. Вы это знали, когда вступали в организацию. Жаловаться поздно.

— Да, вы правы. Извините. Нервы у меня уже не те. Тяжелая неделя.

— Привыкайте, — отозвалась она. — Чем старше Становишься, тем чаще сменяются недели. — Положив в рот кусочек ананаса, она окинула взглядом ресторан. По ее лицу скользнула легкая тень сомнения. Затем, отбросив свои таинственные тревоги, она вновь улыбнулась. — Обожаю свой ресторан, — произнесла она. — Меня все спрашивали, почему я так и не расширила дело, почему приковала себя к одному месту. Думают, из-за Дорри — дескать, он не отпускает меня далеко, чтобы контролировать. Это неправда. Дорри никогда не сковывал меня в передвижениях. Он никого насильно не удерживает. Все остаются по собственной воле — или уходят. Иногда он убивает, но оставаться не заставляет никого.

Я остаюсь, потому что мне нравится ресторан. Это мой дом. Я так долго здесь прожила и так счастливо, что не помню другого, прежнего дома. Моя жизнь началась в тот момент, когда я впервые распахнула эти двери. — Она засмеялась. — Звучит жалостно, а? Но я не изменила бы ни единого дня в своей жизни, Капак. Я не расстанусь ни с одним из них даже в обмен на весь мир. На моих глазах через этот зал проходили выдающиеся люди этого города. Я видела, как менялись моды, лица, манеры.

Когда я только начинала, Дорри был скользким типом, — продолжала Леонора. — Люди со сколько-нибудь добрыми именами и носа сюда не казали. Водить знакомство с Фердинандом Дораком было все равно что продаться дьяволу. Затем, чем больше усиливалась его власть, чем дальше доставали его руки, ресторан все больше входил в моду. Внезапно он стал тем местом, где обязательно надо появляться Каждый вечер его двери осаждали полицейские, политики и священнослужители, пытаясь подкупить швейцара и попасть внутрь. Помню вечер, когда он привез сюда вице-президента. Какой у него был счастливый вид, какой обаятельный. С одного боку — самый влиятельный, если не считать президента, человек в стране, с другого боку — Кон…

Леонора осеклась и сделала вид, что прикусывает язык.

— С другого боку — Кончита, — докончил я.

Леонора удивленно вскинула брови.

— Вы знаете историю Кончиты?

— Я повстречался с ней в «Окошке». Мы хорошие друзья.

— Невероятно. А Дорри знает?

— Теперь знает. — Лицо у меня почернело, когда я вспомнил, что она едва не покончила с собой из-за его идиотского визита. — Как они жили вместе, Леонора? — спросил я, переставив стакан, чтобы пододвинуться к собеседнице вплотную. — Он действительно ее любил?

— Настолько, насколько он вообще способен любить, да. — Леонора скорбно вздохнула. — Я думала, Кончита его спасет. В давние времена, когда он только начинал, он был неудержимо жесток. Когда мы познакомились, он был немногим лучше обычного уличного громилы — грязный, вонючий, буйный. Не умел совладать со своим гневом. Никак не мог научиться его сдерживать. Он убивал так, как маленькие дети в дурном настроении кидаются хлебом. Это был звереныш.

Много лет я наставляла его, укрощала в нем зверя, воспитывала из него мужчину. Я видела, какой в нем заложен потенциал, какой крупной фигурой он станет, если выйдет живым из первых схваток. Я задалась целью развить его. Не спрашивайте зачем: я и сама не уверена. Просто в нем что-то было — неодолимая сила притягивала нас друг к другу.

Вначале он держался настороже. До меня он никому не доверял, не подпускал к себе никого. По-моему, он даже не помнил своих родителей. Вырос на улице, спал на задворках гаражей и в заброшенных домах. Не умел ни читать, ни рассуждать, даже говорил несвязно. Я его преобразила. Я выдрессировала его, одела, научила прилично себя вести, говорить, читать. Единственное, чему я не могла его научить, это любить, Люди, обыденная жизнь, друзья, собеседники — все это его не интересовало.

И вот появилась Кончита. — Леонора всей душой погрузилась в прошлое, и я едва решался дышать, чтобы ее не побеспокоить. — Она была просто прелесть. Маленькая, миниатюрная, но сколько в ней было жизни! Она, как и я, никогда не теряла с Дорри терпения, выдерживала его истерики, не обращала внимания на его приступы буйного гнева, держалась с ним, точно с маленьким мальчиком, который страшно изголодался по любви. Вместе они смотрелись, как Красавица и Чудовище из сказки. Он изрыгал проклятия миру, а она смеялась. На людях она щекотала ему живот, терлась носом о его грудь и шею. Люди хохотали бы, если бы смели.

— Она его успокаивала? — спросил я.

— Нет. Она помогла, как помогла и я. Но гнев никуда не делся. Он по-прежнему прихлопывал людей, точно мух. Никогда не путал дело с удовольствием. Когда болезнь повредила ее рассудок и разлучила их, многие ожидали, что он взбесится от гнева, сломается, отыграется за свое горе на городе. Но он не сломался. Сколько бы ни болела его душа, он занимался бизнесом, как обычно.

— А она действительно причинила ему горе? — спросил я. — Он по-настоящему заметил ее отсутствие?

— Думаю, что да. Когда речь идет о Дорри, трудно что-то сказать с определенностью. Да, расставшись с ней, он сделался менее разговорчив — пока они были вместе, он болтал не переставая, как и любой влюбленный юноша, жаждущий покорить любимую краснобайством. Также он иногда начал отвлекаться: прямо посреди переговоров погружался в какие-то свои мысли, а такого раньше не бывало. Но он не горевал по ней. — Леонора взглянула мне прямо в глаза. — На горе он не способен. Не могу сказать, как близок он был к тому, чтобы полюбить Кончиту, но его чувства были так же далеки от любви — той любви, которую можем чувствовать мы с вами, — как наша планета от Солнца. Он ее любил. По-своему. Но не любовью в нашем понимании этого слова. Он не способен ни любить, ни горевать. Он выше этих человеческих эмоций. Вот единственное, чего никто из нас не может изменить.