Сергей Головачёв - Дым небес Страница 7

— Так есть у вас пропуск или нет? — зачем-то вновь спрашивает младший сержант.

— А зачем? — удивляется бригадир чистильщиков.

— Значит, у вас нет пропуска? — тут же заключает старший сержант. В его глазах мгновенно вспыхивает интерес.

— Неужели для уборки мусора нужен пропуск? — недоумевает Кожумяка.

— Ничего не знаю, нам велено проверять все машины, следующие на гору, — говорит старший и приказывает младшему, — иди проверь.

Младший сержант обходит машину и, удостоверившись, что в ней ничего, кроме мусора нет, даёт отмашку.

— Ладно, проезжайте! — разрешает старший.

Прямая дорога

Тропинка приводит Эмму и Мару к старой цветущей груше. У неё широкий, как у дуба, шершавый ствол и огромное сквозное дупло. Как будто груша насквозь была прострелена когда-то пушечным ядром.

Эмма с любопытством заглядывает внутрь. На самом дне дупла она замечает сложенный вдвое листок бумаги.

— Смотри, тут какая-то записка.

— Не трогай ничего, — предупреждает её Мара.

Но поздно: Эмма уже вынула записку и разворачивает её. На листке корявыми печатными буквами написано:

«Если вы не знаете, зачем сюда идёте, лучше поверните назад».

— Странная какая-то записка, — недоумевает Эмма.

— Брось её назад!

Эмма бросает записку в дупло.

— А ты знаешь, зачем идёшь сюда? — как бы между прочим спрашивает её Мара.

— А ты? — вопросом на вопрос отвечает Эмма.

— Я знаю, — уверенно отвечает Мара.

— И я тоже… — с заминкой признаётся Эмма, — знаю.

Они идут дальше вверх по тропинке. Вскоре пологий подъём заканчивается, и девушки выходят на большую лужайку, от которой влево и право убегают узкой полосой два суходольных луга.

С высоты это выглядит, как две половинки широко раскрытых ножниц. Степные полосы как бы разрезают на части покрытую лесом платовидную верхушку горы. Вдоль всего луга, заросшего ковылём, пыреем, люцерной и пурпурной скорнозерой, цветки которой пахнут ванилью, пролегает грунтовая двухколейная дорога, длинная и прямая, как проспект.

— И куда она ведёт? — спрашивает Эмма.

— Она никуда не ведёт, — коротко отвечает Мара.

— Как это никуда?

— Это как бы граница.

— Граница?

— Ну, да. Она отделяет Девичью от остального мира. Это Прямая дорога.

— Что, она так прямо и называется?

— Ну.

— Прикольно, — удивляется Эмма и, как бы невзначай, спрашивает, показывая рукой в сторону вышек, — а Лыбедь ведь в той стороне?

— В той, — кивает Мара. — То место вообще усеяно трупами.

— Как это? — пугается Эмма.

— Там сто лет назад людей вешали, — объясняет Мара, — казнили там всяких преступников. А трупы рядом закапывали. Это была киевская Голгофа. Вон там, где сейчас стоят пять вышек, — показывает она рукой, — раньше стояли восемь виселиц. На одной из них и повесили Богрова.

— Какого ещё Богрова? Который убил Столыпина?

— Ага. Причём Столыпина похоронили в Лавре, а Богрова закопали именно здесь на Лысой горе. Он вообще был гением злодейства. Сообщил охранке, что премьер-министра убьют в оперном театре. Вот его и приставили того охранять. А Богров вместо этого приставил пистолет к его груди. Потом его так и казнили в чёрном фраке, в котором он пришёл в театр. С чёрным колпаком на голове.

— Какой ужас, — сочувственно произносит Эмма и передёргивает плечами, — то есть, получается, это и есть дорога на Голгофу?

— Да, Прямая дорога на тот свет, — кивает Мара, а затем неожиданно спрашивает, — а зачем тебе Лыбедь?

— Да так просто… короче, — вновь запинается Эмма.

— Задумала жизнь себе сделать короче?

Застигнутая врасплох, Эмма признаётся:

— Да.

— Хочешь сброситься там с обрыва?

— А… как ты догадалась?

— Ну, глядя на тебя, догадаться не трудно. Тем более, что место это всем известное. Только зря ты туда собираешься!

— Это почему же!

— Да потому что над Лыбедью нет никакого обрыва. Там густой лес и покатый спуск.

— Да ну? — сомневается Эмма. — А мне сказали, там крутой обрыв.

— Тебя ввели в заблуждение. Это всё сказочки. Может, там, кто и кидается вниз, да только никто ещё не погиб.

— Блин, — с сожалением произносит Эмма, — а я уже так настроилась!

— Ты извини, конечно, но лишать себя жизни из-за какого-то придурка — это бред. Нашла ещё причину! Брось курить — и всё, никаких проблем!

— Но в том-то и дело, что я не могу бросить. Я уже сто раз бросала. А как только у меня стресс, тут же начинаю снова, — она вновь привычно тянется в сумку за сигаретой.

— А у тебя что, сейчас, стресс?

— А ты как думала? — закуривает она. — Только я настроилась идти к этому самому обрыву, а тут такой облом.

Жизни — жизнь!

Поднявшись на гору, бригадир приказывает чистильщикам:

— Сложить всё сюда и построиться!

Парни тут же складывают свои лопаты, мётлы, пилы и грабли на боковую полку мусоровоза и выстраиваются перед своим командиром. Потирая густые усы, Кожумяка обращается к байкеру Муромскому:

— Это все, Илюша?

— Да.

— А где остальные?

— Выбыли из строя.

— Помнится, год назад вас было в два раза больше.

— Я объехал всех, — отвечает Илья Муромский, — но за это время лишь десять человек остались трезвыми, включая меня и Злого. Остальные не выдержали.

— Ясно.

— Трое пристрастились к пиву, — продолжает отчитываться Муромский, — двое закурили, ещё двое соблазнились дурью, а один увлёкся экстази.

— Да, — недовольно тянет бригадир, — с такими темпами ещё через год в нашем городе не останется ни одного трезвого. А твоя девушка как, Алёша? — вздохнув, обращается он к Поповичу. — Удалось её вернуть на путь истинный?

Злой тяжко вздыхает и, потупив глаза, качает головой.

Стоящий с краю Добрыня разъясняет:

— У них любовный треугольник: он любит её, а она любит сигарету.

— А ты кто такой? Новенький? — замечает его Кожумяка.

— Это Никита, — представляет его Злой. — Из моей школы парень. Но все его у нас Добрыней кличут.

— Добрыней? — удивляется Кожумяка. — Это хорошо, что тебя так кличут. Готов, Добрыня, сразиться с трёхголовым Змеем-дурманом?

— Всегда готов, — добродушно пожимает плечами Добрыня.

— Ну, ладно, — вздыхает Кожумяка, — я думаю, всем ясно, зачем мы сюда собрались?

— Всем, — нестройно отвечает отряд.

— Какая перед вами на сегодня стоит задача? — останавливает бригадир свой взор на Злом.

— Очистить Девичью гору от мусора! — чётко отвечает Злой.

— А ещё? — спрашивает Кожумяка, переведя глаза на Муромского.

— Изгнать с горы всех тёмных, — бодро отвечает Илья. — А также тех, кому претит здоровый образ жизни!

— Именно! — кивает Кожумяка. — Чтобы на нашей горе было так же чисто, как у вас и у меня на голове, — потирает он ладонью свою бритую голову, — чтобы Девичья гора стала зоной, свободной от дурмана.

Кожумяка собирает пальцы в кулак и, приветственно подняв его вверх, заканчивает своё напутствие привычной речёвкой:

— Трезвости?

— Да! — хором отзываются бритоголовые парни.

— Дурману?

— Нет!

— Наркоте?

— Крест! — все парни вздымают вверх свои правые кулаки, на которых чернеет косой крест, как знак отказа от дурмана.

— Бухлу?

— Крест!!

— Табаку?

— Крест!!!

— Жизни — жизнь!

— Смерти — смерть! — глухо отзываются парни и перекрещивают перед собой сжатые в кулаки руки. Со стороны их лысые головы выглядят, как черепа перед скрещёнными костями.

— Не дадим этой трёхглавой гадине одолеть нас! — продолжает напутствие Кожумяка. — Ещё недавно Девичья гора была единственным местом, где её не было. Но теперь Змий дурмана добрался уже и сюда. Очистим гору от него!

— Очистим! — дружно отзываются чистильщики.

— А затем спалим Змия в Майском костре. Но, прежде, — добавляет Кожумяка, — необходимо найти одну девушку. То ли она пропала, непонятно, то ли её похитили. Зовут её Зоя, ей 15 лет, одета она в белое платье. Поэтому задача такая: прочесать всю гору и найти девушку. Ты, Илюша, давай дуй сейчас вперёд, объедь все боковые дорожки. Я поеду по главной.

Муромский встаёт на педали и тут же отъезжает. Кожемякин продолжает:

— А вы чуть повыше рассредоточьтесь вдоль всей дороги. И пойдёте цепью. Гой еси, добры молодцы! В путь!

Взмахом сжатого кулака указав путь, бригадир садится в машину, его помощники в комбинезонах запрыгивают на свои подножки, и оранжевый мусоровоз, взревев мотором, трогается с места. Следом за машиной двумя стройными рядами идут добрые молодцы — чистильщики Горы.

Глава 2. Сторожевые псы