Андрей Чернецов - Серебряный осел Страница 14

Один Кар не принимал участия в общем разговоре. Весь вечер он был тих и задумчив.

Веет с моря ветерок,С парусом играет.Скоро, скоро в путь далекНаш корабль отчалит.Тихо гладят волны борт,Льнут к нему, ласкаясь.Но едва покинет портСудно, как оскалятВихри-демоны клыки…

Вдохновенный поэт слагал очередной шедевр.

На сей раз это была торжественная песнь, посвященная их отплытию к ахайским берегам. Там, в священных кипарисовых рощах, у напевно журчащего Кастальского ключа великий Феб совершит чудо и вернет своему преданному слуге человеческий облик.

Все это непременно нужно описать в сильных и звучных стихах. Запечатлеть смятение души, терзаемой ожиданием грядущих перемен. Набросать картины морской стихии, пытающейся помешать свершению надежд певца…

Стир с сомнением поглядел за борт.

М-да, вряд ли это можно назвать бушующей стихией. Ленивые волны Ионического моря едва шевелились. А веющий с моря ветерок был всего лишь плодом поэтического воображения. Паруса висели, словно крылья у подбитой вороны, и не думали надуваться.

И как только их «Октавия» отчалит? Правда, капитан клятвенно обещал, что к вечеру ветер должен появиться. Кто его знает, может, и не врет. Не все же время ему врать.

Вот, например, обещал, что стойло, в котором разместят осла «дорогих пассажиров», будет застлано самым качественным душистым сеном. А взамен этого бросил охапку практически несъедобной соломы. И в яслях вместо отборного овса и ячменя что-то гнилое и дурно пахнущее. Вода застоявшаяся.

Нет. в таких условиях совершенно невозможно работать!

Нужно будет пожаловаться Орланде. Вечером, когда путники явятся сюда с багажом и припасами. Пусть приструнит наглеца. Или Кару. Кажется, мальчишке пришлись по душе Стировы песни. Особенно те, для взрослых, которые поэт не решался исполнять в присутствии дам…

— Эй, на «Октавии»! — раздался с берега громкий голос, показавшийся Стиру смутно знакомым. — Есть на борту хозяин?!

Поэт решил полюбопытствовать, что же это там за крикун выискался, и высунул морду в окошко, прорубленное в борту и пропускающее в его «каюту» свет и свежий воздух.

— Чего вам?! — нелюбезно откликнулся вышедший на палубу капитан.

— Куда путь держите? — все так же громогласно поинтересовался прилично одетый парень лет двадцати пяти, лицо которого украшала небольшая клинообразная бородка.

— А кто вам сказал, что я вообще собираюсь выходить в море? — отбрил толстяк.

— Ну меня не проведешь, любезный! Сам не один год под парусом ходил.

— Много вас таких, крыс сухопутных, тут шастает.

— Это кто крыса?! — возопил бородатый. — Ты кого крысой назвал, плебей?! Я вот тебя сейчас в куски изрублю.

Словно из воздуха появился короткий меч, которым парень стал грозно размахивать над головой.

Тут же на его руке повис спутник бородатого, миловидный белокурый юноша.

— Ты что, что ты делаешь?! — зашептал он. — Сейчас этот вызовет береговую стражу.

— И что с того? — тупо уставился забияка. — Имел я их…

— Да, но тогда нам придется объявить, кто мы.

— Ну? — по-прежнему не понимал парень. — Дык елы-палы…

— ОН велел, чтоб все прошло тихо.

— Послушай, милейший, — обратился блондинчик к капитану. — Заработать хочешь?

— Допустим, — осторожно ответил хозяин «Октавии».

— Пять ауреусов, если доставишь нас в Патры.

— Сколько?! — завопили одновременно бородатый и моряк.

— Ты с ума сошел! — возмущенно насел на приятеля бородач. — Да за такие деньги я сам тебя на тот берег доставлю. На лодке, сидя за веслами!

— Во-во! — пошло захихикал капитан, расслышавший их перебранку. — Тебе самое место — гребцом да на галеры.

— Заткни пасть! — взревел крепыш.

— Шесть ауреусов!

— Идиот!

— Хе-хе! — презрительно рассмеялся моряк.

— Семь!

— Дурень!!

— Ха-ха!

Стир с замирающим сердцем вслушивался в перебранку. Ну кто же победит-то, в конце концов?

— Восемь!

— Полоумный!!!

— Хо-хо!

Дойдет ли блондин до нужной цифры?

— Де… — не договорил юноша.

Ладонь бородача намертво припечатала его уста.

— Ни слова больше! — пригрозил он напарнику. — Уходим. Найдем кого-нибудь посговорчивее!

Он сверкнул гневными очами в сторону «Октавии».

— Осел! — попытался вывернуться из цепких объятий блондин.

— Так ты еще и браниться вздумал! — возмутился здоровяк.

— Да нет же! — рассердился юноша. — Там, на борту, осел! Смотрит на нас из окна и скалится!

— Где? — не поверил атлет. — Ну где твой осел?! Ничегошеньки не вижу!

Блондинчик растерянно пожал плечами:

— Только что был. Вон в том окне.

— Ох, — хмыкнул старший. — Беда мне с тобой. Экий ты чувствительный, право. Словно девка красная. После той ночи везде-то тебе ослы мерещатся.

Так, перебраниваясь, они и удалились с причала.

А у Стира еще долго колотилось сердце.

В этой парочке он узнал тех самых воинов, которые были на лесной поляне вместе с Мерланиусом.

Гавейн и Парсифаль, как их называл старый колдун в леопардовой шкуре…

— Эй, стойте! — кричал блондин, энергично размахивая руками. — Стойте! Куда же вы?! Мы согласны дать пятнадцать ауреусо-ов!!

Со злым недоумением смотрели приятели на удаляющуюся тартану, вытаскиваемую из гавани небольшой буксирной галерой.

— Опоздали, — пробормотал Парсифаль. — Не надо было жмотничать. Уже завтра были бы в Ахайе.

— Ну поганый же город! — заорал Гавейн, брызгая слюной. — Имел я в задницу этот Брундизий, и всех его вонючих жителей, и все его гнилые лоханки!!

— Что ты сказал?! Ты, значит, всех имел? И даже меня?!

Прикусив язык, Гавейн обернулся.

К ним вразвалочку направлялся здоровяк в одеянии стражника.

Будь тут девушки или кто-то из их спутников, они бы узнали командовавшего караулом у ворот франка.

— Э-э, милейший. — Гавейн проклял себя за не сдержанный язык. — Вы не так поняли. Я готов компенсировать…

Он потянулся к мешочку с деньгами.

— Я тебе не милейший, драная британская ты кошка! — взревел франк, вцепляясь в воротник рыцаря.

— Это вот можешь своего дружка постельного, — движение головы в сторону Парсифаля, — так называть в кроватке по утрам! И деньги твои поганые мне не нужны! Ответишь за свои слова!

Тут Перси, решив, что надо бы вмешаться, попробовал оттащить разбушевавшегося блюстителя порядка от приятеля.

Не отпуская Гавейна, франк небрежно отмахнулся, и блондин отлетел назад с разбитым носом.

Словно не замечая веса, страж порядка приподнял над землей совсем не миниатюрного Гавейна и со всего маху швырнул его на жалобно скрипнувшие доски причала.

— Это для начала, вельхская морда, — сообщил он заоравшему от боли рыцарю Круга Стоячих Камней. — А это — на закуску, — добавил он пинок по копчику. — А на третье будет тебе неделя отсидки в нашей кутузке.

На свою беду, стражник совсем забыл про Парсифаля, полагая, что тот надолго выведен из строя.

И напрасно.

Ибо в парне закипала та самая тевтонская ярость — жуткий «furor Teutonic», который когда-то заставлял рыдать и биться головой о стену самого первого из августов, оплакивая порубленные в германских лесах легионы. К тому же перед ним был франк, старый враг его предков.

Утерев стекающую с разбитой сопатки кровь, он подскочил к своему дорожному мешку и, быстро развязав его, извлек не что иное, как фракийский чекан.

Оружие не такое страшное, как секира норманнская или классическая рыцарская, но тоже весьма опасное в умелых руках.

— Нет-нет, не надо!!! — завопил Гавейн, увидев подкрадывающегося к похохатывающему стражнику товарища.

Но франк не обратил внимания на этот крик, вернее всецело отнес его на свой счет.

— Надо, Тео, надо, — и занес ногу для нового пинка.

А уже через пару секунд с топором в черепе рухнул на доски пристани, окрасив их смоляную черноту кровью.

— Что ты наделал, идиот! — завопил Гавейн, вскакивая. — Зачем ты его убил?! Нам же теперь…

— Будет знать, как поднимать руку на потомка Цицерона! — зло процедил Парсифаль, пнув труп щегольским сапогом.

— Люди, что же это делается?! Люди, убивают! Человека убили! — заорал кто-то.

Обернувшись на крик, приятели увидели сидящего в лодчонке старика, метрах в пятнадцати от причала мирно удившего рыбу.

Вырвав топор из мертвого тела, Парсифаль метнул его в невольного свидетеля их преступления, но промахнулся на какую-то ладонь. Оружие, булькнув, скрылось под водой.

Разъяренный рыцарь приготовился прыгнуть в море, чтобы вплавь добраться до деда и ликвидировать свидетеля, так сказать, на корню.

— Ты, болван, что делаешь?! — завопил Гавейн благим матом. — Надо бежать! Бежим!!

И они оба рванули куда глаза глядят.