Шимун Врочек - Танго железного сердца Страница 17

Керлингтон сбежал, прихватив с собой часть инструментов, чертежи и некоторые материалы; все это он сгрузил на повозку; внутри фургона, скрытый тентом от лишних глаз, сидел механический адам в ожидании евы. Или хотя бы латунного змея в качестве искусителя. Керлинтон спрятался в горах, где продолжал работать над своим детищем.

Новый усложненный зубчатый механизм придал Кипятильнику небывалую умственную мощь и хорошее соображение. Словарный запас достиг ста двадцати слов. Механический человек мог произносить достаточно сложные фразы. «Да, сэр. Нет, сэр. Разрешите предложить другой маршрут, сэр. Плохой план. Приказ выполнен, сэр. Разрешите казнить президента Линкольна, сэр?»

Эта фраза была заготовлена на случай победы Конфедерации. Джон Керлингтон никогда не терял надежды. Об этом свидетельствуют найденные после его смерти детальные планы выпуска механических солдат модели Кипятильник II — разработанных с учетом ослабленной экономики Юга. Дешевые материалы, экономия, упрощенная конструкция и сниженный интеллект — они должны были стать той силой, которая перевернет ход войны. Первый Кипятильник должен был стать командиром механической армии. В 1865 году, в тот самый момент, когда генерал Ли подписывал капитуляцию Юга, у Джона Керлингтона было уже все готово. Оставалось только убедить генералов Конфедерации…

3. Сумасшедший изобретатель

Джон Си Эл Керлингтон родился под счастливой звездой науки и пуританским солнцем, светившим с небес истово и яро. Родители его были из Вирджинии; мальчик рос на свежем воздухе, в окружении коров и простых сельских негров. От негров мальчик научился курить табак, лукавству и терпению; от коров не научился ничему, но и тех и других вспоминал с теплым чувством. Это было его безоблачное детство. Детство, которое стоит придумать каждому нормальному человеку, чтобы потом стойко сносить беды юности и утраты взрослой жизни.

К моменту капитуляции Джону Керлингтону исполнилось тридцать два года.

Эдвард Скотт описывает его так: «Это был человек небольшого роста, с кожей нездоровой и бледной, с круглым лицом, в которое местами въелась металлическая стружка. Истовый пуританин; еще более истовый, чем если бы носил черный глухой сюртук и белый воротничок священника. На нем был выгоревший рабочий комбинезон, такие в ходу у негров, собирающих хлопок на плантациях. В руках, обожженных кислотой до красноты, изобретатель держал старый немецкий мушкет.

— Не нужны мне ваши проклятые бумажки, янки! — сказал он голосом простуженным, но звонким от бешенства. — Уходите или я буду стрелять!

На этом Эдварду пришлось ретироваться. Правильно сделал, заметим, иначе мы бы не имели удовольствия читать его записи. Многие из дошедших до нас источников отмечают взрывной темперамент Керлингтона, свойственный скорее кровожадному мавру, нежели ученому-пуританину. Так, узнав о конце Конфедерации, он стрелял в воздух и кричал:

„Генерал Ли сдался, а я — нет!“»

Тем временем наши герои бегут и слышат за спиной ужасный скрип и тяжкую поступь механического человека. Щелкают курки, барабаны продолжают крутиться. Бабах! Срабатывает очередной капсюль. Свинцовая круглая пуля, закрученная нарезами, вылетает из уютной темноты в жестокий и страшный мир. Пещера озаряется вспышкой. Один из наших героев, высокий шатен с лицом, вытесанным из коричневой пемзы, вскрикивает, хватается за грудь, падает на землю, бьется в судороге, потом затихает и смирно лежит.

Пахнет железом и кровью. В глазах шатена догорают сполохи огня — как эхо Геттисберга и Чаттануги, которые он не застал. Он янки, который приехал из Нью-Йорка, поэтому он янки вдвойне.

Это Эштон Блейки, саквояжник.

Он мертв. И, кажется, больше не участвует в нашем повествовании.

Вокруг мертвеца застыли в молчании четыре человека.

4. Наши герои

Стоит познакомиться, пока всех не убили. Щелк, трескают курки, щелк. Напоминает звук, с каким картежник распечатывает свежую колоду.

Они стоят в молчании — это длится не дольше нескольких мгновений, но мы успеваем их рассмотреть. Первым срывается человек в круглой шляпе, с лицом вытянутым и желтым, как от несварения желудка — и исчезает из нашего поля зрения.

На долю секунды задерживается его товарищ — он смотрит прямо на нас — от глазниц-бойниц, словно пробитых в кирпичной заводской стене, разбегаются трещинки. Через бойницы льется тусклый голубой свет. Блондина зовут Холден О’Брайен. Он ирландец, а, значит, тоже вполне себе янки. Холден специалист по скоростному выхватыванию револьвера. Рукоять слоновой кости у него под правой ладонью. Это «Кольт сингл экшен арми» — старая модель времен Гражданской войны, переделанная под металлический патрон. Спусковой крючок снят; чтобы выстрелить, нужно ударить по курку ребром ладони. Скорость — второе имя Холдена О’Брайена.

Кажется, именно он первым увидел огромную металлическую фигуру, замершую под углом к стене — как сломанная заводная игрушка. Руки ирландца оказались быстрее головы. В который уже раз, заметим. В доли секунды револьвер вылетел из кобуры, курок уже был взведен, а левая рука, с запястьем, перемотанным черной лентой, начала свой путь…

Другими словами, Эштон Блейки, мертвый саквояжник, здесь вроде бы ни при чем.

Но именно он узнал про золото.

5. Aurum

Любит, чтобы его прятали. В темноте золото становится тяжелее, с годами належивая сумрачный маслянистый блеск; ждет, изготовившись, как свернувшаяся змея. Только тронь спрятанное золото — оно ужалит. Мгновенно и безжалостно. Яд потечет по крови, проникая в артерии и вены, пронизывая тончайшими металлическими нитями легкие и печень. Застилая зрение пеленой. Золото? Золото! ЗОЛОТО!!! И рано или поздно, в местах, где его скопилось слишком много, золото превращается в свинцовый сгусток — сорок четвертого калибра, тридцать восьмого или ноль тридцать три винчестер. С разрывом тканей и выплеском красного.

Скольких оно убило?

Не узнать. Счет идет на проглоченных удавом кроликов — и чем больше, тем лучше. Хотя даже все удавы мира, собранные вместе, не настолько прожорливы.

И вот золото лежит и слышит далекие щелчки кольтов «драгун № 1». Шаги четверых, и прерывистое дыхание. Тяжелую поступь механического человека. И эхо выстрелов, когда беглецы открывают ответный огонь. Бесполезно, думает золото, бесполезно. Щелк, курок, щелк.

Лежит, прикрыв прозрачные золотые веки и никуда не торопится. Рано или поздно люди придут и подставят под золотые зубы беззащитное горло. Обычное дело.

Кроме одного раза.

Змея так пугается, что открывает веки. И долго не может уснуть, слушая выстрелы и глядя в темноту. И щурится от воспоминаний.

Золото тогда попало к людям, которым было на него плевать. В их крови плавился беззаботный жар юности и нахального полуголодного героизма. Мальчишки! Мальчишки-конфедераты, которые об оружии знали больше, чем о лошадях, а о женщинах — меньше, чем о лошадях.

А о золоте знали так мало, что даже лошадьми не могли это знание измерить.

6. Преломление света

Как у многих сильных натур, обуреваемых шекспировскими по размаху страстями, у Джона Керлингтона случались периоды затишья. Изобретатель делался молчалив и отвратительно скучен.

Англичане называют такое явление сплин. Однако же это не совсем верно. Английский «сплин» — когда слабая душа безотчетно тоскует по делам, которые могла бы совершить, будь она сильной. Тоска Керлингтона была иного рода. Его сильная деятельная натура требовала выхода из тупика, а выхода — увы, не было. Поэтому изобретатель валялся целыми днями на старой кушетке, наблюдая явление рефракции солнечного света в оконных стеклах.

Иногда объект наблюдения сменялся — и Керлингтон с тем же угрюмым видом наблюдал за рефракцией света в металлических поверхностях. По большей части — очень пыльных. Кипятильник входил в дом, гулко топая, и проносил густо наперченную бобовую похлебку. Изобретатель опускал босые ноги на пол, садился, через силу съедал пару ложек и отставлял — не хочу. На тарелку лениво опускались мухи, неплохо отъевшиеся за последний месяц.

Как существо мужского пола, убираться в доме механический человек не умел. Зато неплохо кашеварил и рубил дрова. И вообще не ленился. Частенько Керлингтон наблюдал, как Кипятильник ходит по двору, деловито рассортировывая поленья — а иногда, выбрав одно, забрасывает в дверцу на животе. Вслед за этим механический человек на некоторое время замирал, окутываясь паром, на металлическом лице ничего не выражалось. Но Керлингтон думал: блаженствует.

Так тянулось довольно долго — с июня 1866 по июль 1867. Судя по редким записям в дневнике, изобретатель дошел до предела. Несколько раз он усилием воли заставлял себя вернуться к работе, к опытам (в одном из таких просветлений Керлингтон едва не застрелил известного нам Эдварда Скотта), но — тщетно. Темперамент разъяренного мавра сжигал душу изобретателя изнутри, оставляя только пепел и золу.