Кир Булычев - Гусляр навеки Страница 22

Удалов принялся считать монеты, двигая их по столешнице.

– Ты заметил, что кошки зашли за ним в дверь? – спросил Грубин.

Он запустил костлявые пальцы в седеющую шевелюру. Он всегда так делает, когда думает. Говорит, что это помогает.

– Пятьдесят восемь, – сказал Удалов. – Я и на это не надеялся. У тебя пожевать чего-нибудь найдется?

– Пиво есть, – сказал Грубин. – Холодное.

– А чем закусываешь?

– Заходи, – предложил Грубин. – А где Ксения?

– Ее в Гордом попросили. Какие-то женские дела, общественность.

– Что-то она с возрастом активной стала, – заметил Грубин.

Удалов зашел к нему, сел за стол, отодвинул неработающую модель вечного двигателя – у каждого из нас есть маленькие слабости!

– Экологией интересуется, – сказал о своей жене Удалов. – Живыми существами.

– Голубей и кошек она всегда подкармливала.

– Она и сейчас подкармливает. Ксения ведь только кажется суровой. У нее суровости на меня и хватает. К остальным она добрая.

Выпили пива.

– Хорошо, что теперь стоять за ним не надо, очередей нет, – сказал Удалов.

– А мне грустно, – ответил Грубин. – Может, немцу это и приятно, а для меня любая очередь была клубом и последними известиями. Какие отношения завязывались! Какая дружба! Какие конфликты. Это как коммуналка, в ней люди сближались.

– Ага, – согласился Удалов, которому пришлось много лет прожить в коммунальной квартире. – Особенно сближались утром в очереди в туалет. Или когда конфорки на плите делили.

– Нет, с тобой каши не сваришь, – сказал Грубин. – Ты видишь в прошлом только плохое. А это неверно. Ты многое забыл. Пионерские костры, утреннюю линейку, первомайскую демонстрацию...

– Самокритику на комсомольском собрании, очередь за вонючей колбасой...

Тут подошла очередь Грубина махнуть рукой.

Наша беда в том, что воспоминания, которые должны бы быть общими – ведь вместе прожили эту жизнь, – на самом деле совершенно разные. Хоть памяти и не прикажешь, организм желает различных милостей от прошлого. Одному запомнилось дурное, потому что хорошее досталось уже в наши дни, а другой высыпал из памяти под обрыв все неприятности и видит там, позади, лишь розовую лужайку в лиловеньких цветах.

– Ты мог бы хоть в мечтах попасть на Канарские острова? – кричал Удалов.

– А я ездил в Сочи по профсоюзной путевке за тридцать процентов!

– Четыре человека в палате, гуляш на обед...

Споря, Удалов увидел, как отворилось окно комнаты Гаврилова и оттуда выскочили две кошки. Они бежали странно, рядом, как лошади в упряжке, и что-то несли между собой, сжав это пушистыми боками.

– И что могло понадобиться честным кошкам от такого бездельника? – спросил Грубин.

– Он ничего не делает бескорыстно, – заметил Удалов.

– Может, зайдем, спросим?

– Сам расскажет. Со временем. Как протратится, придет занимать, тут мы его и спросим.

– Жизнь не перестает меня удивлять, – сказал Грубин. – Казалось бы, столько прожито и столько пережито. А ты пей, у меня еще пиво есть, целый ящик.

Из открытого окна комнаты Гаврилова доносилась нежная песня о любви. Пока что Гаврилов был богат и счастлив.

Тут Удалов не выдержал.

Он через весь двор – из окна в окно – крикнул:

– Гаврилов, ты на чем разбогател?

Гаврилов высунулся из окна. Он жевал. Держал в руке батон, а сам жевал.

Ответить Удалову он не смог. Рот был занят.

Потом отвернулся от окна и принялся заталкивать в рот батон. Странное поведение для молодого человека.

Не добившись ничего от Гаврилова, Удалов решил встретить Ксению.

Не то чтобы он тосковал без жены или сильно проголодался, но он не выносил нерешенных загадок.

Размышляя, Удалов вышел за ворота.

Атмосфера была душной, тяжелой, чреватой грозовым ливнем.

На сердце было одиноко.

Поднялась пыль. Давно пора заасфальтировать Пушкинскую. В Голландии или Японии даже в последней деревне пластик на улицах, а нам перед Галактикой стыдно.

Мимо Удалова медленно и чинно проследовала в скромном «Запорожце» кубическая женщина Аня Бермудская в дорогой прическе, которая в парижских салонах именуется «Продолжай меня насиловать, шалун!»

Рядом с Аней сидел ее восьмидесятилетний поклонник Ю.К. Зритель с бокалом джин-тоника, который Аня употребляла на ходу.

Они ехали к центру. Видно, там чего-то плохо лежало.

2. Бедная Раиса Лаубазанц

На улице Советской, которую в свое время не переименовали, а теперь уж никогда не переименуют, у входа в бутик «Шахэрезад» стояла Раиса Лаубазанц, в девичестве Райка Верижкина, с протянутой рукой.

– Граждане, – бормотала она, – подайте, кто сколько может, мне не хватает категорически двадцать две у. е. на приобретение сапог из кожи игуанодона. Большое спасибо, Ванда Казимировна, дай вам Бог любовника неутомимого, ой, спасибочки, Корнелий Иванович, от вас я такого не ожидала, а ты, Гаврилов, можешь идти со своим железным рублем сам знаешь куда; гражданин Ложкин, не приставайте к женщинам со своими лекциями, своей жене давайте советы, где валенки приобретать...

Раисе оставалось набрать всего шесть долларов, когда возле нее тормознул чернооконный десятиместный вседорожник «Альфа-шерман-студебеккер», совместное производство, на котором разъезжал Армен Лаубазанц с охраной. Под ним в Великом Гусляре – все химчистки.

– Только не проговорись Гамлету! – закричала, увидев родственника, Райка.

Армен зашипел на нее из вседорожника:

– Почему?

Армен никогда не вылезал из джипа, кушал в нем и спал, потому что не доверял никому, даже подругам.

– Ты же знаешь наше положение, – сказала Раиса.

– Надо было мне раньше сказать, – заметил Армен, – я бы тебе отстегнул.

– Не надо мне твоих грязных денег! – ответила Раиса. – У тебя проценты бесчеловечные. Не успеешь взять, на всю жизнь у тебя в кабале останешься.

– А разве моя кабала не греет?

Он давно подбирался к полногрудой жене младшего брата, но Раиса не продавалась.

Неожиданно хлынул июньский ливень, посыпался град, молнии прошили воздух, гром разорвал облака в клочья.

Армен захлопнул дверцу и умчался.

Над мокрой головой Раисы раскрылся голубой зонт.

Его держал в руке красивый черный Иван Иванов из Питера. Он служил агентом ФСБ по Вологодской области и расследовал убийство последнего игуанодона в зоопарке колумбийского города Картахена на реке Магдалина. Следы вели в Великий Гусляр, к мастерской по пошиву модельной обуви, принадлежавшей Армену Лаубазанцу.

– Спасибо, Иван Иванович, – сказала Раиса. – А то я бы простудилась.

Ливень бил по зонту так, что он прогибался, и дождевые струи рикошетом отскакивали в стену дома.

Иван Иванов был злобным и подлым человеком. Душа у него была такая темная, что цвет ее проникал сквозь кожу, и многие принимали Иванова за негра.

– Называй меня Ваней, – сказал агент.

И тут случилось непоправимое.

Из старенького «Запорожца», в который был втиснут двигатель «Мерседеса-700», вылезла похожая на бегемотика в черных кудряшках Аня Бермудская, директор сберкассы, живущая, по слухам, на зарплату. К ней даже детский сад водили на экскурсию по теме «Так жить можно».

Райка не обратила внимания на Бермудскую.

А зря.

Аня вошла в магазин, а за ней семенил ее покровитель Юлий К. Зритель.

Стоя под зонтиком Ивана Иванова, Раиса возобновила просьбы.

– Граждане, пожертвуйте мне несколько баксов. Нуждаюсь в вашей помощи. У меня муж ученый, в дерьме моченый, не может содержать молодую жену.

– Я могу принять участие, – прошептал негр Иванов.

– Обойдемся, – резко ответила Раиса.

И тут из бутика «Шахэрезад» вышла Аня Бермудская, неся в руках, без коробки, чтобы весь город мог наблюдать, пару туфель из кожи игуанодона.

Никогда вы не видели такого сказочного золотистого, чуть розоватого, переливающегося утренней дымкой цвета и подобной бархатистой фактуры. Раиса упала в обморок и, как спелая груша, угодила в жадные лапы негра Иванова.

Негр Иванов разрывался между любовью и долгом.

Любовь требовала, чтобы он тут же отнес к себе на явочную квартиру бесчувственную красавцу Райку, а долг призывал кинуть Раису как есть и бежать следом за Бермудской, чтобы конфисковать туфли из шкуры обитателя Красной книги.

– Не теряй времени, – прошептала бесчувственная Раиса, которая не скрывала своего презрения к мужчинам, самцам ублюдочным. Лишь в редчайших случаях она сама решала, кого из них допустить к своему телу, и мужчины могли утешать себя близостью с красивой молодой женщиной. – Не теряй времени, уноси меня, пока я без чувств, а Бермудскую мы с тобой достанем.

Может, она сказала эти слова, а может, произнесла их беззвучно, про себя, но Иван Иванов их почти не слышал. Он был оглушен стуком собственного сердца и пульсацией крови в ушах.

И он побежал по Советской улице, неся на руках Раису Лаубазанц.