Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота Страница 28

— Ты, Аннушка, юшку-то студи, дуй на неё! — посоветовал брат Амвоний. — Разве девушки пасть-то так за столом разевают? По половине каравая разве откусывают?

— Прости, отче, — сказал атаман. — С полудня маковой росинки не было...

— Чего уж тут прощать... Дело житейское... А только что это там давеча полыхало? Уж не постоялый ли двор?

— Да, — сказал Тиритомба. — Там какие-то пьяные мерзавцы с огнём баловались и запалили. Ни себе, ни людям. Ничего, я ужо про них всё пропишу .в поэме «Братья ли разбойники?».

— А я тебя знаю! — обрадовался богодул. — Ты тот самый арап, который...

— Ничего я не тот самый! — оскорбился поэт. — А коли узнал — так помалкивай! Тут дело государево — враз потащат на спрос!

— Да я и помалкиваю, — замолчал богодул. Замолчал и поэт — потому что к нему перешла ложка и жалкий остаток каравая.

— Ничего-ничего, — сказал Радищев. — Это тебе за пироги.

— Так как насчёт помолиться? — напомнил монах. — Чертей заговорить?

Лука устраивался на ночлег и вдруг почувствовал некий позыв. Он запунцовел и пошёл подальше, чтобы не было видно и слышно.

Ничего. Управился. Даже сарафан не замочил.

Когда он воротился к огню, поэт и богодул вовсю спорили.

— Вот я у одного аглицкого афея в Западный Галс брал уроки чистейшего афеизма, — сказал поэт. — И вот что подумал. Ведь вы, монахи, те же самые разбойники получаетесь!

— Это почему же? — оскорбился брат Амвоний за своё гостеприимство.

— Ну, к примеру, похитили злодеи у богатого купца единственного сына...

— Причём тут злодеи и купецкий сын?

— ...похитили и прислали отцу весточку: мол, выкупай, не то мальцу у нас придётся солоно. Отец кряхтит, выкуп собирает. А разбойники, чтобы его поторопить, присылают ему, скажем, сыновнее ухо...

— А при чём тут монахи?

— Вот так и вы. Давайте, мол, денег, не то усопшим вашим в чёртовых чертогах небо с овчинку покажется! И доказательств никаких не приводите! И воровать никого не надо, и уши резать — знай только деньги собирай!

— Да ты на себя погляди, копчёная рожа! — заревел богодул. — Ты же сам и есть первый чёрт!

— Мальчики, мальчики, успокойтесь, — проворковал атаман. — Время ли ныне теологией заниматься?

На землю тем временем опускались черёмуховые холода, и Лука сильно пожалел о сарафанных разрезах. Не застудиться бы!

Тут к ногам атамана упала бурка.

— Возьми, сестра, — сказал Рахит-бек. Как его конь подошёл к костру, не захрустев даже веточкой? — Азамат — добрый конь, — ответил на незаданный вопрос горец. — Эх, сестра, когда мы свои дела сделаем, выходи за меня замуж! Вместе резать будем, грабить будем... — сказал он мечтательно.

— А пока спать будем, — командирским голосом приказал атаман. — Кто в первую стражу?

— Никакого стражу не надо, — зевнул Рахит-бек. — Азамат сам услышит и разбудит. Я поглядел на неверных псов, которые следят. Раскинули шатры, пировали. Всех мог зарезать, как баранов!

— Нельзя, — со вздохом напомнил Лука.

ГЛАВА 29

На рассвете горец ускакал далеко вперёд — ему полагалось делать вид, что к девице с арапом он не имеет никакого отношения.

Долго думали, что делать с братом Амвонием.

— Монах — тот же арапчонок! — доказывал богодул. — Монах не мужчина. Он девице не защита, но духовное окормление... Против этого даже Ватиканцы не возразят!

— А если возразят? — сказал Радищев. Он уже успел переделать все утренние дела: почистить котелок, умыться в ручье и навести кое-какую красоту помимо природной.

Тиритомба же злобно ворчал:

— Не мужчина, не мужчина... Кабы не ряса твоя, я бы тебе показал! Ладно уж, плетись, только всю дорогу молитвы воспевай, чтобы худого не подумали!

Совет пригодился на первом же контрольном посту Совета Европы. На богодула действительно не обратили внимания — он был не первый и не последний. Стражники — не то мадьяры, не то баски — на сильно испорченной латыни задержали путников и велели дожидаться основных наблюдателей. Накормить странников при этом позабыли, да и не их это была заботушка

— Зря их поселяне на валы ночью не подняли, — сказал Тиритомба.

— Ты не забывай про панычей, — напомнил атаман.

Поэт вздохнул и начал пальцами развозить по лицу румяна.

— Чисто окорок подгоревший, — вздохнул Радищев.

Но всё обошлось. Оказалось, что на ночлеге Тремба и Недашковский затеялись лечить мягкие свои ткани особой мазью, но в темноте перепутали склянки и подлечились злой местной горчицей, так что безболезненно подняться всё ещё не могли и довольствовались голосами, доносившимися до их убогой телеги.

Лука и наблюдатели объяснялись на латыни.

Первым делом дон Хавьер обследовал печати на мешке и остался доволен. Потом поглядел на богодула и махнул рукой.

— Ерусланский монах — не инквизитор, — сказал он. — Пусть тешит вас, донна моя, своими убогими сказками. А в Вечном Городе вы нечувствительно уверуете в божественность Кесаря...

Фрау же Карла сразу же бросилась к Тиритомбе.

— Я тебя зваль по всю ночь, — сказала она. — Вот так: «О, майн либе шварце буби! Ком цу мир! Ком цу мир! Дайне блау блюме. Пукт». А ты не приходиль, ферфлюхте кинд!

К сожалению, европейские женщины слишком близко к сердцу приняли ерусланскую поговорку «Не родись красивой», хоть и не знали её. Поэтому Тиритомбе пришлось снова изображать из себя малолетнего идиота, немало поступаясь при этом честью. Поэт агукал, бубукал и пускал пузыри. Фрау Карла всё же умилилась и стала его ласкать по кудрям, грозя стереть всю боевую раскраску.

Тиритомба воспользовался этим и принялся тыкать себе пальцем в рот.

— Ах ты бесстыдник! — хихикнула фрау Карла, но поэт жестоко окоротил её мечтания, сказав явственно:

— Ням-ням!

Фрау Карла разочарованно вздохнула и приказала принести из кареты недогрызенные свиные ножки с кислой капустой, яблочный штрудель и шнапс.

Поэт мстительно сметелил всё, нахально шепнув:

— Я о фигуре вашей пекусь, леди Анна!

Но Лука его не слышал, занятый серьёзным разговором.

— Что с вами случилось на постоялом дворе, донна? — строго спросил дон Хавьер.

— Мы подошли к нему в самый разгар пожара, экселенц, — ответил атаман. — И даже пытались спасти хотя бы кого-нибудь. Но увы! Пожары — истинное бедствие нашей Родины! Знаете ли вы, сколько раз горела даже наша столица? Мы — цивилизация дерева, но не камня.

— Вы, право, как дети, — скривился дон Хавьер.

— Ваша правда, барон.

— Я маркиз, — приосанился наблюдатель Совета Европы.

— Тогда ваша правда, маркиз.

— Даже если ваша миссия закончится благополучно — в чём я весьма сомневаюсь, — нам всё же придётся учинить над вашей державой опеку. Хотя бы прислать вам несколько пожарных команд...

— Ну, это уж как решит мой сюзерен, — сказал атаман. — Но, достойный маркиз, неужели вы так и будете следить за каждым моим шагом? Согласитесь, это весьма неприлично... Сами видите — даже грубые поселяне разбегаются, чтобы не смущать меня...

— Поселяне меня не интересуют. Я жду не дождусь ваших знаменитых разбойников...

— Уверяю вас — не дождётесь. Государи ерусланские истребили всех... А вот в ваших людях я не уверена!

— Помилуйте, моя донна! Они же выбраны всей Европой! Честнейшие из неподкупнейших!

— Да? А по лицам что-то не видно.., Так что всё-таки держитесь подальше. Я не хочу огорчать своего государя. Угождать ему — первейший долг всякого ерусланца... и ерусланки. И ночевать в чистом поле, как нынче, я не собираюсь. Разве в договоре есть хоть слово о том, что мне надлежит почивать под открытым небом? Разве не имею я права воспользоваться сельским гостеприимством, откушать простую пищу землепашцев, покружиться в девичьем хороводе? Да я же попросту простужусь и заболею!

Дон Хавьер смутился.

— Ну... Ну, разумеется... Главное — сохранить золото и... это...

Он смутился ещё пуще.

— А вот это уж не ваша забота. Разве не имею я права, увидев пригожего молодца...

— Не имеете! — строго сказал дон Хавьер, и Лука понял, что слишком уж вошёл в роль. — Принесёте мешок в Рим, а уж тогда, возможно, и я попытаю счастья... Но что это с вашим платьем, моя донна?

Атаман прикрыл предательскую ляжку.

— Мы не на балу, маркиз. Мы всегда так ходим. Ну, конечно, вы не обращаете внимания на то, как одеваются ерусланские дикарки... Кстати, должна же я где-то менять одежду, мыться и стираться? Неужели и это подлежит вашему контролю?

— Я не знаю, — растерялся маркиз. — Нужно спросить у господ кесаревых нунциев...

— И спрошу! — сказал Радищев, направляясь к телеге.

На панычей смотреть было ещё страшней, чем на Тиритомбу и даже на фрау Карлу. Больные места у Трембы и Недашковского покрыты были грубой дерюгой, над дерюгой вились зелёные мухи.