Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота Страница 30

Тремба и Недашковский уже несколько окрепли, могли отходить от телеги за нуждой. Но, возвращаясь, укладывались всё же на животы.

— Ну, как себя чувствуют ясновельможные паны? — спросил атаман.

— Кепсько, ясна пани... — сказал Тремба.

— А вольно же вам было соглашаться на такую службу! — сурово сказал Лука. — Разве истые шляхтичи следят за паненками?

— То веление Кесаря, — сказал Недашковский. — Нам за то обещана великая награда...

— И что за награда?

— Слична пани, — с чувством сказал Тремба. — Великий Кесарь за то нам обещал, что повенчает нас надлежащим образом в Ватиканском соборе и дозволит в знак крепости брака трижды обойти гробницу Папы...

— Вот до чего людей доводит любовь, — вздохнул понимающе атаман. — И какова же ваша задача? Должна я донести золото до Рима или как?

Тремба и Недашковский мгновенно зажали друг дружке рты.

— Понятно, — сказал Радищев. — Брат Амвоний, ты бы попользовал их раны!

Панычи, не стыдясь сличной паненки, обнажили секомое.

— Ой-ой! — запричитал брат Амвоний. — Плохи ваши дела! То ведь не мухи над вами кружатся — то смерть ваша...

Панычи зарыдали, что им суждено помереть невенчанными.

— То-то, — сказал брат Амвоний. Видно, милосердие у него было особым. — Вы у чертей своих рогатых помощи просите, а Тот, Кто Всегда Думает О Нас, на вас презрение положил...

— Но, брат монах, ведь Кесарь же ясно дал понять в своей последней энциклике... — начал Тремба, прекратив умирать.

— В какой такой энциклике? — елейно спросил Амвоний.

— В ежегодном послании. Там же всё прямо сказано!

— И что же там сказано, чёртовы детки?

— Вам по-латыни или как? — спросил Тремба.

— Борзостей латинских не текох, — гордо ответил брат Амвоний.

— Тогда я переведу. «Сказал поэт: „Добро должно быть с кулаками“. А я вам говорю, что не только с кулаками, но и с копытами, с рогами, с хвостом! Ибо и бесы веруют...»

— Ну, раз они веруют — они вам и помогут, — сказал брат Амвоний и пошёл прочь, сочтя своё милосердие исчерпанным на сегодня.

— Ничего, мальчики! До свадьбы заживёт! — игриво сказал Радищев и пошёл следом за Амвонием: его собственная жалость тоже быстро иссякла, особенно когда он понял, о чём панычи не дали сказать друг другу.

Если с ним и с золотом ничего не случится, то господа легаты прикажут господам наблюдателям, а те своим солдатам — не то мадьярам, не то баскам...

Впрочем, не мадьяры это были и не баски, а натуральные датчане, судя по песне:

"В родимой стороне

Ты помни обо мне!" -

Зловещий призрак папы произнёс.

А жизнь твердит сама,

Что Дания — тюрьма,

И быть или не быть — вот в чём вопрос!

Не пей, Гертруда!

Не пей вина!

Ступай отсюда!

Уж ты пьяна!

Пускай погибнет

Твой сын Гамлет,

А только пьянству

Мы скажем: «Нет!»

Распухнет голова -

Слова, слова, слова.

Но ты их все, конечно, знаешь сам.

А в небе и вокруг

Есть многое, мой друг,

Что и не снилось нашим мудрецам!

Не пей, Гертруда... и т.д.

Ударил только раз -

Пока не Фортинбрас,

Но у меня всё это впереди.

А ты, моя Офель,

Греби скорей отсель,

А лучше — сразу в монастырь иди!

Не пей, Гертруда... и т.д.

— Что затуманилась, зоренька ясная? — спросил Тиритомба.

Лука хотел было двинуть арапа в ухо за «зореньку», но передумал и ответил:

— Тревожусь я: как-то там Аннушка?

ГЛАВА 32

И не зря тревожился атаман в сарафане.

Не он один томился по Аннушке.

Не спал ночей из-за неё и банкир Филькинштейн. Ворочался во сне, кряхтением тревожил супругу. Иногда внезапно вскакивал, хватал счёты и гремел до утра костяшками.

Он похудел, потерял вкус к еде и прочим жизненным удовольствиям. Он, может быть, и сладостные вирши начал бы кропать, кабы умел. Он даже впервые в жизни допустил ошибку в своей тройной бухгалтерии, чем внезапно обогатил государственную казну.

Последнее настолько огорчило банкира, что он среди ночи вскочил, оделся и, не отвечая на расспросы жены, выбежал, из дому.

Вскоре он уже колотил кулаком в ворота султанского посольства. Там его, впрочем, знали и не удивились — государственный деятель не может ходить к чужеземным послам среди бела дня и без конвоя.

— Чего надо? — хмуро спросил посол Хосрев-Мирза. — Опять какую-нибудь тайну приволок? И когда они только у тебя кончатся, внебрачный сын гюрзы и крокодила?

— Нет, — с достоинством ответил банкир. — Тайнами мы нынче не торгуем. А вот хотим мы добавить в ожерелье славного союзника нашего, великого Абдул-Семита, прекрасную и несверленую жемчужину...

Гарем Абдул-Семита славился во всех басурманских странах. Были в нём и адмиральши, и баядерки, и вольнослушательницы, и галиматейщицы, и досадницы, и ёрзалки, и жалмерки, и заочницы, и изнурительницы, и казуистки, и легитимистки, и моргуньи, и ныряльщицы, и обварщицы, и переглядчицы, и ренегатки, и скалдырницы, и трамбовщицы, и уязвительницы, и фраерши, и хабалки, и чернолапотницы, и шаромыжницы, и щебетухи, и эротоманки, и юбочницы, и ябедницы. Всем находилось место в просторном серале.

— Всё это хорошо, — сказал Филькинштейн, выслушав отповедь посла. — А вот красавицы у вас имеются?

— Обидеть хочешь, двоюродный брат павиана? У нас там что, думаешь, уродок собирают?

— Нет, я имею в виду настоящую красавицу — такую, что... Ну не было у банкира пиитического дара, и он объяснил по-простому:

— ...такую, что даже у жирафа шея вдвое длиннее делается при её виде?

Образ жирафа потряс посла. Кроме того, он знал, что нет ничего более приятного для султана, чем поклониться ему красивой невольницей. Так можно запросто стать из опального посланника в варварской стране даже великим визирем...

— А это законно? — спросил на всякий случай Хосрев— Мирза.

— Это более чем законно! — воскликнул Филь-кинштейн. — Мы ведь заодно сотворим ещё и доброе дело: освободим невинную девушку из заключения!

— А если ваш царь разгневается? Ты на что меня толкаешь, помесь казбича с карагёзом?

— Не разгневается. Её заключили в темницу ещё при старом царе, а нынешний просто забыл её выпустить. Да он и не заметит ничего! Она ему никто! Всё равно в тюрьме никакого порядка нет, особенно если за деньги...

Дальнейший разговор пошёл о деньгах и только о деньгах. А следовательно, никакого интереса для людей порядочных не имел.

Вообще-то банкир особенно не рисковал. Перевоплощением Луки занималась Синтетюриха. Аннушка и заключенной-то, строго говоря, не считалась. Просто Липунюшка пообещал обабленному атаману, что девушку он получит после успешно выполненного похода. А девушка ведь за это время может и другим увлечься. Кто чего сердцу юной девы скажет? Нечего и сказать. Кстати, атамана Липунюшка никак не рассчитывав оставлять в живых. Его, государика, самого впору было бы взять в дело, только денег жалко... . Да ведь Филькинштейн лично и не собирался подкупать тюремщиков. Это вполне могли сделать сообщники атамана, неосмотрительно амнистированные новым государем. Тот же Волобуев, к примеру...

...Самой же Аннушке было глубоко наплевать, кто её освобождает и зачем. После того как тюремщица ей сообщила о позорной, трусливой смерти одного из заключенных, разбойничьего атамана, она впала в какое-то оцепенение, не сумев разобраться в своих чувствах. Она уже почти полюбила бедного Луку, и вдруг такое разочарование...

Только после того, как она, связанная и с кляпом во рту, оказалась в неприкосновенном посольском возке, для неё всё стало ясно, но уж было поздно...

... — Злодея Волобуева зарезали тюремщики, — доложили государю. — А вот за девкой не углядели...

— Бардак, а не держава! — вздохнул Липунюшка. Аннушка его нисколько не интересовала, поскольку сам он во время гона прикидывался лисом и носился по лесам, не тратя время на придворные галантности.

Аннушку вёз сухопутный капудан-паша Хамидулла. По правилам-то сопровождающий красавицу в гарем должен был быть евнухом, но возраст у сухопутного капудана был уже такой, что его сама природа вполне облегчила.

Сопровождали Аннушку с капуданом два десятка янычар, снятых с охраны посольства.

Иногда возок останавливался и пленницу развязывали — а как же иначе? Кого они тогда довезут?

Первая остановка случилась возле пепелища «Приюта богодула».

По пепелищу ползали, копаясь в золе, трое каких-то людей. Люди были сильно обгоревшие и покалеченные: у одного нет руки, у другого — ноги, у третьего — вообще ничего.

Увидев Аннушку, калеки пришли в неописуемый ужас и со всей возможной скоростью скрылись в лес, прихватив третьего — он тоже перепугался, хотя у него ничего и не было.

«Да впрямь ли красавицу мы везём? — подумал старый капудан-паша. — Может, на самом деле это ифритка огнедышащая?»