Юлия Зябрева - АнтиСУМЕРКИ. Блог вампира Страница 38

       Эдик старательно прожевал зевок. Увы, он не умел дремать с открытыми, и поэтому глаза закрыл. И даже попытался положить голову мне на плечо.

       --...и я не колыбельную вам тут пою, чтоб вы спали у меня на глазах!

       Удар молнии! Раскат грома!

       Арсений Михайлович пророкотал:

       -- Не спать! -- и хлопнул ладонью по столу.

       Мы дружно подпрыгнули на месте.

       -- Итак, мне всё же было важно дождаться подходящей минуты для того, чтобы заговорить на эту тему.

       Этим Арсений Михайлович разительно отличался от нашего историка: тот никогда не обращал внимания, слушаем ли мы его. Соответственно, никогда не продолжал повествование с повтора предыдущей фразы.

       -- Я считаю настоящую минуту наиболее подходящей для того, чтобы расставить все точки над ё. Вы, конечно, не настроены на долгий разговор... и я могу вас понять.

       Я робко улыбнулась. Если он понимает, что долгий разговор неуместен, может, он всё-таки сократит свою вступительную часть и перейдёт к делу? Но он поставил себя на долгую паузу и замолчал вообще.

       Минуты шелестели одна за другой птичьими крыльями -- в саду под окном просыпались пернатые певички и певцы, осторожно пробовали голоса. Утренне-бледное небо за окном набирало гущину. Недовольным блеяньем огласила окрестности Брахмапутрочка, и тут же отозвались её товарки...

       А Эдик сидел рядом и держал меня за руку, словно боялся, что я исчезну.

       А я боялась, что сейчас проснусь, и окажется это всё очередным дурацким сном. Дурацким только потому, что он -- не явь.

       -- Дети мои... -- заговорил, наконец, Арсений Михайлович. -- Вы успели сознаться друг другу в... в собственном... собственной...

       Брови Клюева-старшего сошлись на переносице, лицо потемнело, а нужное слово так и не находилось. Эдик робко-робко, даже рука, цеплявшаяся за мои пальцы, задрожала, предположил:

       -- Собственных отли...

       -- Молчи уже, Долбоклюев! -- сразу же нашёл нужные слова Арсений Михайлович.

       Я надула губы. Как можно так гавкать на моего любимого? Ну и что, что это его папочка! И я заговорила ещё прежде, чем успела понять, о чём именно буду говорить.

       -- Извините, Арсений Михайлович! Вы не могли бы в моём присутствии не называть так своего сына? Я... знаю его с другой стороны и уверяю вас, на самом деле вы в нём очень и очень ошибаетесь.

       Мужчина стремительно вышел из-за стола, подлетел к нам и взял сына жёсткой сухой рукой за подбородок, легонько тряхнул:

       -- Видишь? Ты видишь? Цени!

       Разжал пальцы и улыбнулся мне:

       -- Прости, пожалуйста, Наденька... ты не против, если я буду так к тебе обращаться? -- я кивнула, и он продолжил:

       -- Так вот... Наденька, должен тебе сказать... Эдик -- вампир.

       Я снова кивнула с лёгкой улыбкой, и Клюев-старший повторил чуть медленнее:

       -- Эдик -- вампир. И я тоже.

       Я радостно улыбнулась и закивала часто-часто.

       Арсений Михайлович сложил брови домиком и попытался как утопающий за соломинку ухватиться за взгляд сына, но тот злопамятно смотрел в окошко.

       -- Э-э... Наденька... -- медленно-медленно, осторожно-осторожно заговорил Клюев-старший, -- мы... знаем, что ты... вампир.

       Нет, я не поняла. Мне что, предлагалось шлёпнуться в обморок, когда он объявил, что они с Эдиком вампиры? Или возмутиться до глубины души последней фразой?

       Я согласно кивнула и тихонько передразнила Эдика:

       -- Ты вампир, и я вампир, оба мы вампиры...

       Реакция Арсения Михайловича таки повергла меня в шок: он радостно захохотал, сграбастал нас с Эдиком в объятья, и заявил:

       -- Ну вот и всё, дети мои! Живите в мире и согласии, пока не разбежитесь!

       -- Мы не разбежимся, -- пробубнил ему в плечо Эдик.

       -- Тогда сегодня едем в лес! Играть! -- отстранил нас на длину вытянутых рук Клюев-старший.

       -- Только не это! -- страдальчески закатил глаза мой любимый.

       Я позавтракала вместе с дружной, но очень уж многочисленной семейкой Клюевых. За изогнутым подковой длиннющим столом свободно уселись человек тридцать, не то тридцать пять -- я не досчитывалась, сколько их всего, я сидела рядом с Эдиком, и мне этого было вполне достаточно.

       Клюевы как-то так легко приняли меня в свои ряды, что это даже вызывало некоторые опасения. Ведь на самом же деле не могло всё пройти так ровно и так гладко? Или весь подвох заключался в обещанной игре?

       Арсений Михайлович, сидевший "во главе" стола -- на самой выпуклой его части -- дирижировал наколотой на вилку сосиской и громко рассказывал всем историю, которую, судя по тому, что никто и не думал слушать, все знали наизусть. Даже Эдик, которому всего семнадцать.

       -- ...в тот день я впервые увидел её и понял, что жизнь моя будет напрасна, если я не получу её согласия быть моей, быть вечно моей! О, моя Изабелла!

       Слева от меня сидела сводная сестра Эдика, которую звали Мариной, но она просила всех называть её Энди. Не задумываясь даже о причинах столь странного желания, я согласилась и была вознаграждена очаровательнейшей улыбкой и уверениями в вечной преданности мне, не задающей лишних вопросов и не лезущей в интимные подробности чужой жизни.

       Эдик выразительно вращал глазами, явно пытаясь телепатировать мне некую мысль, но я оказалась невосприимчивой.

       -- И я читал ей стихи, потому что любовь переполняла меня... переполняет меня и сейчас при виде её изумительных глаз -- они могут быть нежными и кроткими, но могут быть опаляющими и страстными!..

       Энди-Марина ворковала в моё левое ухо:

       -- ...и терпеть ненавижу, если кто-то вдруг мне начинает объяснять, что я маюсь дурью, и что уж сколько-сколько времени, но почти триста лет -- а ведь мне уже двести восемьдесят девятый год пошёл! -- это вполне достаточный срок, чтобы определиться, какого пола я хочу быть!..

       Эдик согревал дыханием ухо правое:

       -- Наденька, любовь моя, сейчас будут подавать чай-кофе-молоко, а мы давай сделаем вид, что поможем, а сами сбежим?

       -- ...я пропал, я пропал навсегда!

       Этот блеск, эта жизнь, этот свет!

       И по венам бежит -- не вода,

       И защиты от ярости нет!

       Я пропал... -- вещал Арсений Михайлович, и я слышала, как его дети, каждый, шёпотом повторяют за ним: "Я пропал..."

       Мы с Эдиком под одобрительные взгляды Клюева-старшего и прочих домочадцев присоединились к тем, кто отправился на кухню за напитками. Проверить бы градус одобрительности, когда они поймут, что мы не вернёмся!

       Эдик провёл меня тайными коридорами, открывавшимися прямо в бесшовной глади стен, на улицу, и мы оказались на серых плоских порожках, переходящих в булыжную тропу.

       Я потрясла головой: дорожка эта метров этак через двадцать упиралась в ворота.

       Да, дорожка проходила под арками, образованными стволами лип, до самых ворот! Но ведь каких-то полчаса... ну, хорошо, час назад я была здесь. Я смотрела в сторону забора! И видела только тропически дикое переплетение ветвей!

       -- Эдик, -- строго окликнула я устремившегося к выходу возлюбленного.

       Он, сияя, как солнышко, вернулся ко мне, подхватил меня на руки и понёс к воротам.

       И я тут же растеряла всякое желание что-либо выяснять.

       -- Я увидел, увидел тебя.       Этот взгляд, эти брови вразлёт,       Этот смех, что ласкает, губя,       И волос твоих водоворот.       Я пропал...       Я пропал...       Я пропал, я пропал навсегда!       Этот блеск, эта жизнь, этот свет!       И по венам бежит -- не вода,       И защиты от ярости нет!       Я пропал...       Я пропал...       В небе синем летят облака,       И по кругу бежит и бежит       Голова, так безумно легка,       И мне снова так хочется жить!       Я живу!..       Я живу!..

       Я прижалась к сильному плечу Эдуарда и затаила дыхание.

       Он пел. Тихо, еле слышно, но я знала: пусть эту песню давным-давно посвятил Арсений Михайлович своей Изабелле, пусть поколения семьи Клюевых веками распевали её для возлюбленных, но мой Эдик поёт её сейчас -- для меня, и поэтому она звучит впервые...

       И эта песня словно причисляет меня к династии Клюевых.

  Глава семнадцатая. Страйкбол.

       Мир, огромный, прекрасный, стелился нам под ноги, мы летели, едва касаясь травы ногами, как во сне, как в волшебной сказке... в безумной, волшебной сказке.