Елена Никитина - Огненный путь Саламандры Страница 40

— Ты уверена, что хочешь использовать амулет ради чужого человека? — очень тихо, но мы втроем даже вздрогнули, спросила Алессандра. Ее голос звучал глухо, хотя внешне ведьма ничем не выдала своего душевного состояния.

— Уверена. — Вопрос меня несколько удивил.

— А вдруг скоро тебе самой очень понадобится помощь?

— Ну понадобится и понадобится. — Я равнодушно пожала плечами. — Значит, не судьба…

— Хорошо. — Ведьма открыла глаза и уставилась на меня так, что я невольно поежилась. — Это твой выбор. Я подумаю, что можно сделать. А сейчас ложитесь-ка вы спать, утро вечера мудренее.

Но уснуть мне не удалось, несмотря на страшную усталость. Я ворочалась на довольно мягкой перине, словно она была набита сухим горохом, в голову лезла всевозможная муть, а сна не было ни в одном глазу. На топчане у двери уже давно без зазрения совести дрых Полоз, на широкой лавке сладко сопел Мираб. Ему, как самому мелкому и дотошному, уступили тепленькое местечко на печке, но он с галантностью истинного кавалера уступил его мне. Не то чтобы я жуткая неженка, привыкла уже за последнее время спать и не в таких комфортабельных условиях, но тут, как нарочно, бессонница заявила о своих правах на меня. Количество пересчитанных на сон грядущий баранов уже давно не поддавалось никакому исчислению, а я не впадала даже в легкую дрему. Бока начали немилосердно ныть.

Когда лежать стало совсем невмоготу, я встала и осторожно спустилась вниз. Половица под ногой жалобно скрипнула, будто возмущаясь моими ночными похождениями. Я строго на нее шикнула и сделала несколько неуверенных шагов в сторону соседней комнаты, из-под двери которой пробивался слабый свет. Прислушалась. За дверью было тихо, но в том, что Алессандра не спит, у меня не было ни малейшего сомнения.

— Заходи уже, что стоишь как бедная родственница, — тихо позвала ведьма, и дверь медленно отворилась сама собой. — Если кому-то не спится, это значит, что либо воздух слишком свежий, либо совесть нечиста.

— Да вот… я… что-то… как-то… бодрит ваш воздух… — промямлила я, с опаской входя в небольшую комнатушку, больше похожую на лабораторию какого-нибудь алхимика. Все было заставлено баночками, пузыречками, странными инструментами, смахивающими на пыточные (одни щипцы с зазубренными клешнями чего стоили), и плошками самых разных размеров и форм. Повсюду, где только возможно, висели пучки трав. На странности, очень сильно напоминающие мышиные хвостики, крылья летучих мышей и засушенные черепа разной живности, возможно совсем недавно бегающей, прыгающей или летающей, я старалась даже не смотреть. На небольшом очаге посреди комнаты в котелке что-то булькало, распространяя неприятный сладковато-приторный запах. Я невольно сморщилась и чихнула. Странно, в горнице, где почивала наша неразлучная троица, воздух был абсолютно свежий.

— Что встала? Проходи уже, раз вошла, Саламандра, — невесело усмехнулась ведьма, помешивая в котелке варево и одновременно добавляя туда щепотку какого-то мерзко-желтого порошочка, отчего зелье забурлило еще больше, и по комнате распространился совсем уж удушливый смрад.

— Откуда вы знаете, кто я такая? — осторожно спросила я, стараясь дышать через раз и прилагая максимум усилий, чтобы не задохнуться. Однако на закрытую дверь все равно воровато обернулась. Еще не хватало, чтобы в самый неподходящий момент проснулся тот, кому эти слова слышать совершенно не полагается. — Да и про друзей моих тоже?

— Девочка, я не первый день замужем, — гордо отрезала ведьма, на которую, казалось, вонь совершенно не действовала. — Поэтому и живу одна.

— А что еще… кхе… вы знаете? — решила не отставать я. Даже не из праздного интереса, меня пугала способность ведьмы вот так, с ходу, безошибочно определить истинную сущность каждого из нас. Если есть одна, значит, найдутся и другие такие умельцы, а мне бы совершенно не хотелось с ними встречаться в обозримом будущем.

— Не волнуйся, я прекрасно поняла, что ты хочешь остаться неузнанной, особенно для твоих, как ты их называешь… «друзей», — понимающе хмыкнула Алессандра, не отрываясь от своего вонючего занятия. — Сама разбирайся в той каше, которую заварила, лезть не стану. А что каша с комочками, тут уж не обессудь: что сварила, то и жуй.

— Жаль, выкинуть нельзя, — печально вздохнула я, не решаясь подойти ближе.

— Выкинуть-то все можно, только как бы потом жалеть не пришлось. Люди, да и нелюди тоже, часто вышвыривают на помойку слишком ценные вещи, считая их ненужным хламом, причем как раз перед тем, как они становятся жизненно необходимыми.

Мне стало не по себе. Такое впечатление, что я всех вокруг обманываю в чисто корыстных и жутко эгоистичных целях. Хотя в какой-то степени, наверное, так оно и есть, если считать неимоверное желание выжить эгоизмом. Но разве можно благоразумное, на мой взгляд, молчание и нежелание на каждом углу вопить, а для глухонемых еще и табличку на грудь повесить, о том, что я — сбежавшая от ненавистного мужа Саламандра, расценивать как обман? Так, маленькая недоговоренность, и всего-то, многие путешествуют анонимно, чем я хуже?

— Не терзай себя пустыми сомнениями и угрызениями совести. — Она что, мои мысли читает? — Ты поступаешь так, как нужно тебе, и только тебе, а насколько верно — будущее покажет. Понимание и прозорливость приходят по мере разрешения проблем насущных, и чем серьезнее проблемы, тем раньше мы становимся мудрее.

— И старее… — добавила от себя я.

— Главное, чтобы ты действовала не наперекор внутреннему зову, а вопреки доводам разума, его заглушающим. — Алессандра будто меня не слышала. — Все проблемы создаются исключительно рассудком, поверь мне. — Она осторожно опустила мой четырехлистник в кипящий котел и медленно подняла глаза — огромные, завораживающие, абсолютно черные, без белков.

Сердце пропустило удар, еще один, но потом будто спохватилось и забилось настолько быстро, что стало трудно дышать теперь уже не от зловонного варева, запаха которого я, надо сказать, уже почти и не чувствовала.

— Подойди, — глухо приказала ведьма, окутывая меня бездонным взором. Я сделала несколько шагов, которые дались мне с огромным трудом, и остановилась по другую сторону стола с кипящим варевом.

— Смотри! Задай свой вопрос и смотри… Смотри…

Голос шелестел внутри головы, будто шальная осенняя муха в пустой комнате. Я послушно заглянула в котел, поверхность которого теперь была абсолютно ровной и такой же ужасно притягательной и черной, как глаза Алессандры. Мне стало страшно. Настолько по-настоящему страшно, как, наверное, бывает только раз в жизни, когда отчетливо осознаешь, что больше от тебя ничего не зависит, а рядом стоит безжалостный Укротитель Жизни со своим неизменным оружием.

— Спрашивай и смотри…

Я попыталась сосредоточиться, но мысли ускользали от сознания настолько быстро и легко, что закружилась: голова. Что спрашивать? Что я хочу знать? Что ждет меня дальше? Как избавиться от навязанного мужа? Как расторгнуть ненужный мне брак? Куда мне идти? Чего искать? Все эти вопросы казались жутко важными, но почему-то бессмысленными. Они не вызывали никаких эмоций, кроме недоумения.

— Воистину желающий увидит… смотри…

Черная гладь манила к себе, голос заставлял забыть обо всем, даже о собственном страхе.

— Сердцем смотри…

Сердцем? Каким сердцем? Для чего? Зачем я здесь? К кому обратиться за помощью? За помощью? Помощь… Сцинна!

И тут я увидела…

— Ну и?.. — первым не выдержал Мираб.

— Что «и»? — рассеянно переспросила я. Общаться совершенно не хотелось. Ночной разговор с ведьмой оставил в душе неприятно-тревожный осадок, от которого отделаться никак не получалось. Несмотря на то что после «сеанса» я мгновенно провалилась в сон, утром чувствовала себя уставшей как никогда, будто на мне всю ночь воду возили. Однако самым противным было то, что я не могла понять, что же меня так гложет. Вроде бы ответ на главный вопрос, за которым мы (а точнее, я, остальные навязались) сюда шли, был получен, но вместе с тем теперь появилось множество новых. На что именно так старательно намекала ведьма? От чего хотела предостеречь? Почему не могла сказать прямо? Да еще и ее странное поведение утром…

— Что все это значит? — В голосе мальчишки теперь слышалось не столько любопытство, сколько плохо скрываемая обида. Его можно было понять. Алессандра в своем вредном старушечьем обличье разбудила нас ни свет ни заря (причем довольно-таки грубо разбудила, надо сказать) и, еще толком не проснувшихся, практически вытолкала из своего дома, напоследок оглушительно хлопнув воротами. Без объяснений, без наилучших пожеланий, без дополнительных наставлений и подробных инструкций. Даже без завтрака, что расстроило эльфыреныша больше всего. Отсутствие последнего ощущалось с каждой минутой все острее и острее, из нас троих со вчерашнего дня во рту и маковой росинки не было ни у кого, поэтому ворчание Мираба было вполне обоснованным. Полоз же шел с непроницаемым выражением лица, упорно молчал, и если испытывал какие-либо эмоции, то ничем не выдавал своего истинного состояния. Лошадей опять пришлось вести в поводу, болото же, что скорости нам, естественно, не прибавляло.