Александр Рудазов - Арифмоман Страница 43

— Мэтр, а почему реки всегда извиваются? — спросил Еонек.

— А?.. — переспросил Эйхгорн, ломающий голову над загадкой лодки.

— Почему реки всегда извиваются? — повторил паж. — Вот равнина же — чего ей прямо-то не течь?

— Реки начинают течь по прямой, но со временем накапливают все больше искривлений, — ответил Эйхгорн.

— Но почему?

— Потому что если течение где-то по какой-то причине хоть чуть-чуть искривилось, искривление уже не исправится, а будет только расти.

— Но почему?

— Потому что в месте искривления вода из-за центробежного эффекта будет подмывать вогнутый берег и отступать от выпуклого. Таким образом кривизна возрастает. По этой же причине один берег у реки всегда крутой, а другой — пологий.

— А-а, вот оно как…

— Да, и ты бы это знал, если бы лучше учился в школе. Меня вот больше интересует, каким образом та лодка движется против течения.

— Так ее же бурлак тащит, — пожал плечами Еонек.

— Какой еще бурлак, где?..

— Так под водой же. Голем-бурлак. Тут же мелко — голем идет по дну и тащит баржу.

— Голем, — ровным голосом повторил Эйхгорн. — Это такой… глиняный человек?

— Или каменный, — без интереса ответил Еонек. — А может, железный. Хотя железный вряд ли — они шибко дорогие.

— И сколько такой голем стоит?

— Ой, дорого! — покачал головой Еонек. — Самый дешевый — как десять лошадей! У нас тут их и не бывает — это какой-то заграничный купец плывет. Богатый, наверное.

Эйхгорн долго еще провожал удаляющуюся баржу снулым взглядом. Голем-бурлак. Надо же.

Потом он снова углубился в книгу по истории. Хотя Парибулу там уделялось всего несколько страниц — это королевство оказалось незначительным даже по меркам Ста Маленьких Королевств.

Выяснилось, что восемьсот лет назад на месте этой россыпи державок было только одно королевство — Межания. Обширное, процветающее и очень богатое. И таким бы оно и оставалось, если бы король Мешамиэль Добрый однажды не проявил удивительную щедрость — дал в приданое своей дочери полкоролевства. Так страна разделилась на две.

Но на этом дело не кончилось — как сын, так и зять короля спустя поколение последовали примеру Мешамиэля, превратив таким образом два своих королевства в четыре. Так появилась новая традиция — и продержалась она целых двести лет, в течение которых королевства все больше дробились и мельчали, пока их количество не достигло полутора сотен. Первым этот дурацкий обычай упразднило королевство Жриволней, вторым — Кайлан. Только они и сумели не превратиться в неразличимые крапинки, как остальные.

За минувшие шестьсот лет около пятидесяти этих игрушечных королевств были поглощены сильными соседями — Нбойлехом, Тримеей, Малькароне, Мурмуром, Новым Акриллом. Но еще сотня по-прежнему сохраняет независимость — просто потому, что эта шушера никому не интересна. Возможно, когда-нибудь здесь и появится свой Бисмарк, который соберет их в единую державу, но пока что к этому никаких предпосылок.

К полудню Эйхгорн въехал в деревню Пизмосто. В переводе на русский — Голодаевка. Название деревне явно дали очень давно, и оно успело порядком устареть — сейчас ее обитатели выглядели какими угодно, но только не голодающими. Мужики сплошь сытые, щекастые, лоснящиеся. А баб вовсе хоть на самовар сажай — такие все круглые, да румяные.

Вообще, с питанием в Парибуле перебоев не было. Страна насквозь аграрная и очень зажиточная. Сельское хозяйство на подъеме — коровьи стада многочисленны, скотина отличается завидной тучностью. Колосятся нивы — пшеница, рожь, овес, картошка.

Особенно картошка. Столько картошки Эйхгорн не видел даже в Белоруссии. Парибул не знал о таком зле, как колорадский жук, так что урожаи собирал отменные. Единственным опасным вредителем на полях был хомяк, но он предпочитал злаковые.

Во дворах Пизмосто Эйхгорн впервые увидел живых брабулякров. Действительно, одна нога огромная, а вторая крохотная, почти рудимент. Причем у одних правая больше левой, а у других наоборот. Передвигались они прыжками, помогая крыльями.

Какой-то дикий эволюционный вывих. Или магия. Теперь Эйхгорн уже и этому бы не удивился.

Именно с Пизмосто он начал свою перепись. Вначале отобедал в доме старосты — тот уж расстарался для придворного волшебника! — а затем принялся скрупулезно пересчитывать дворы, избы, жителей и крупный скот.

Типичный деревенский дом в Парибуле оказался двухэтажным, хотя второй этаж больше напоминал просторный чердак. На первом кухня с очагом, большая жилая комната, кладовая и хлев, а на втором — домашняя мельница и сеновал. Перед домом — двор, позади — садик или хотя бы огород. Дверей толком не запирали — калитки закрывались обычными деревянными задвижками, которые легко было повернуть, просунув руку меж заборных просветов.

Жили вилланы семьями по пять-шесть человек — обычно муж с женой, от одного до трех детей и престарелые родители кого-то из супругов. В том же Пизмосто Эйхгорн насчитал сто восемьдесят два двора и тысячу сорок одного жителя. Спали в одной комнате, вповалку, без кроватей. Если все не умещались — кто-то ночевал в кладовой или на сеновале. Относительно зажиточные хозяева держали одного или двух батраков — эти обычно ютились в хлеву.

Социальное расслоение в деревнях оказалось незначительным. Были крестьяне побогаче, были победнее, но разница между ними просматривалась слабо. На среднестатистическом дворе имелась упряжка рабочих лошадей или волов, плуг, повозка, две-три коровы и десяток-другой брабулякров. Некоторые держали пчельники или виноградники.

За околицей простирались поля. Формально принадлежали они местному лендлорду (Пизмосто располагалось на землях баронессы Суанни, вдовы), но распоряжались всем сами крестьяне. На каждый двор приходился участок площадью в одну пашню (больше тринадцати гектаров), каждый виллан возделывал его по своему разумению, а за пользование землей отделял лендлорду двадцать процентов урожая. Еще десять процентов забирала королевская казна, и четыре — церковь.

Точнее, не четыре, а три целых и восемьдесят пять сотых. Называлось это севигиной — жертвованием на храм одной двадцать шестой части своего дохода. Севигина, в свою очередь, делилась на три равных доли — первая (руга) оставалась у деревенского жреца, вторая (пребенда) доставалась епископу, а третья (божья дань) отсылалась в Астучию — местный аналог Ватикана.

Севигина считалась добровольным пожертвованием — теоретически ее можно было игнорировать. Но тогда церковь исключала тебя из числа прихожан — а в местном обществе это означало уйму проблем. Нельзя будет, например, жениться. Если есть дети — они не смогут ходить в церковно-приходскую школу (а других нет). Похоронить нормально тоже не получится. По праздникам придется сидеть дома — они тут в основном религиозные. И много прочих мелочей, которые в совокупности складывались в серьезный геморрой.

Неудивительно, что все предпочитали платить.

Кроме того, около пяти процентов дохода крестьяне передавали общине. Технически здесь тоже можно было ничего не сдавать, но с таким жадобой переставали здороваться. Из этих запасов подкармливали вдов и сирот, покупали что-то для общественных нужд, а также пользовались, если вдруг случался недород.

Однако почвы в Парибуле были тучные, климат роскошный, в год собирали по два урожая, так что вилланы и после выплаты всех податей оставались с прибылью. По законам Парибула, согнать их с земли лендлорд не мог, увеличить размер оброка — тоже.

Но и крестьяне не имели права продать эту землю или сдать ее в субаренду. Одна пашня — одно хозяйство. Если кто-то не мог или не хотел возделывать свой участок, он мог только отказаться от него безо всякой компенсации, и деревенская община выбирала нового арендатора. После смерти виллана его участок чаще всего доставался старшему сыну или другому прямому наследнику, но община могла передать его и кому-то другому. Решат, скажем, что младший сын — куда более дельный мужик, чем старший, ну и назначат наследником его.

Правда, совсем уж посторонним людям отдавать участок было нельзя — он прилагался к дому.

На хуторах жили по-другому. Парибульские хуторяне оказались настоящими кулаками — очень зажиточными, с десятками батраков. Лендлордов над ними не было — землей они владели сами и платили только пошлину в казну. Правда, не десять процентов, как сельские вилланы, а все двадцать пять.

Объехав несколько деревень, Эйхгорн убедился, что все они устроены по общему лекалу. Так, в каждой деревне непременно есть три заведения — лавка, трактир и храм. Последний служит также церковно-приходской школой и медпунктом. Деревенский жрец по совместительству исполняет обязанности учителя и фельдшера, а в качестве жалованья получает ругу (треть севигины, 1.28 % общего деревенского дохода).