Борис Дмитриев - Вам возвращаю ваш портрет Страница 59

Фурманов для безопасности даже выглянул из шалаша, дабы убедиться, что их никто не подслушивает и, переходя на заговорческий шепот, поведал:

– Перебросим Вас за Урал ночью, особенно тайно, а в Разливе посадим стопроцентного двойника. Загримируем Кашкета, воткнем ему в зубы трубку, приклеим усы, научим петь "Сулико" и ни один враг народа с микроскопом не подкопается. Он будет принимать ходоков, выслушивать нарочных, а вечером появляться в армейском клубе, слушать симфонии. Таким образом, весь личный состав продолжит оставаться в полном спокойствии и Вы, как всегда, при делах, в случае победы никто не посмеет упрекать Чапаева в трусости.

Давненько уже Дмитрий Андреевич не испытывал настоящего восторга от собственной дальновидности, подобного тому, которым наслаждался в эту триумфальную минуту. Вот когда в полный рост удалось продемонстрировать комдиву всю свою интеллектуальную мощь, полное торжество партийного слова. На радостях он даже подхватил с топчана пол пузыря зверячьего самогона и залпом осушил его до самого дна. Глаза комиссара чуть-чуть повысовывались из орбит, но он мужественно справился с перебитым дыханием и возвернул их на законное место.

– Как Вам мой план? Честно признайтесь, не ожидали от своего комиссара? – бесконечно любуясь собой, поинтересовался повеселевший герой.

– Что тут скажешь, план ничего, – почесав затылок, согласился Чапай, – только рано пока что перебираться мне за Урал. Вы напрасно считаете, что командир сидел все эти дни в шалаше и бездействовал. Я ведь тоже свой план победоносных маневров для ведения войны разрабатывал. По моему разумению, перво- наперво следует разобраться, чем так заманивают наших бойцов оборзевшие капелевцы, каким это медом завлекают они. Вот для этого я и решил сегодня же вечером отправить своего ординарца в разведку. Пускай под видом пленного красноармейца попадет в расположение к неприятелю и на месте событий выяснит все. Петьку не проведешь, он разнюхает обстановку и выведет капелевцев на чистую воду.

– Дело рисковое затеваете, Василий Иванович. Ведь и Петька может дрыснуть к врагу, а особенно, если девок ядреных подсунут. Не устоит же подлец, враз забудет про революцию.

– Вы это бросьте, Дмитрий Андреевич, – застегивая ворот рубахи, обиженным тоном предостерег Чапай. – Мы с ординарцем не одну макитру соли на фронте слопали, доверяю ему как себе самому. Больше скажу, помяните мое слово, еще какого-нибудь вражеского генералишку к нам в плен языком приведет. В любом случае, вести активные боевые действия до тех пор, пока не разберусь в чем причина, почему красноармейцы бегут из дивизии, я не стану. С такими бойцами не подступиться к врагу. Крикните в шалаш ординарца, прямо сейчас и поставим ему боевую задачу.

Петька, как только забрался в шалаш, начал шарить снайперским глазом, в поисках закупоренного пузыря. Но как только обнаружил под топчаном пустую тару, заметно поник и безучастно спросил командира:

– Зачем вызывали, Василий Иванович?

– Пузырь твой никуда от тебя не уйдет, – немедленно закрыл неуместную тему Чапай. – Мы с комиссаром дело решили доверить тебе очень серьезное. Надо нам, наконец, разобраться, почему бойцы валом бегут в плен к неприятелю, чем это капелевцы так привадили их. Вот для этого посылаем тебя с секретным поручением в разведку. Отправляйся сейчас же на передовую, притворись понарошку контуженным и сдавайся на милость врагу. Поживи там несколько дней, выведай все и возвращайся через неделю в Разлив.

– Так я, Василий Иванович, пока Вы здесь отдыхали, уже пару раз смотался к неприятелю в плен и генерала ихнего на всякий случай с собой приволок, лежит за шалашом, расслабляется. Кашкет ему уже пару кружек воды подогнал в обмен на швейцарские часики.

– И чего ж ты молчишь, каналья, немедленно языка на допрос, запорю и тебя, и подлеца генерала, – взревел враз протрезвевший комдив, так что бойцы за центральным пеньком попадали в перепуге с насиженных мест. – Где моя шашка, где револьвер? Сейчас же все в строй, я вам покажу, как обязана воевать чапаевская дивизия.

– Да погодите Вы, Василий Иванович, – начал урезонивать комдива хладнокровный комиссар. – Пускай ординарец толком все расскажет, как обращаются с нашими пленными капелевцы, действительно ли там так приятно, что домой возвращаться не хочется? Расскажите Петр Парамонович все по порядку, чем Вам запомнилась встреча с противником.

– Честно скажу, – с готовностью отозвался Петька, – неплохо было бы знать их язык. Потому что они сразу же начали называть меня "руссиш швайн", а я до сих пор не могу разобраться – хорошо это или плохо. Потом принесли большой деревянный циркуль, принялись замерять форму черепа, и тут мне малость не повезло, циркуль забраковал мою маковку. Правда, подфартило, что у них печка потухла, а то не видать бы мне своего командира. Там они очень строго дрова экономят, топят, что под руку попадается. Если с формой черепа чуток подгулял, в два счета на растопку отправишься. А так ничего, природа у них больно красивая, почти как в нашем Разливе, и озера, и деревья кругом. Вот только любоваться приходится всем этим через колючую проволоку. Вы не верьте, что слишком много наших красноармейцев в плену собралось. Понимаете, сыро у них на дворе, топить постоянно приходиться.

В жуткой, бессильной злобе исказилось лицо командира. Никогда, даже в самой жестокой сечи оно не приобретало такой бледный бескровный окрас. Петька по опыту знал, что в этих приступах безумного гнева Чапай был действительно страшен и мог в одиночку подавить неприятельский эскадрон.

– Коня мне, – еле звучно потребовал Василий Иванович. – Ординарцу обеспечить общее войсковое построение и ждать, я только на минуту окунусь в свежей водице.

Комдив, не глядя по сторонам, раненым вепрем вывалился из шалаша и потянулся к древнему озеру. На берегу он разделся донага, грохнулся на колени и в раздирающей душу молитве, обратился к Всевышнему: "Господи! Помоги ты мне избавить нашу землю от этой неслыханной нечисти". Потом поднялся с колен, перекрестился, и в хищном, дерзком прыжке послал свое тело в студеное озеро, из которого пили воду еще динозавры. Только парящий высоко в небесах соколок, внимательно наблюдал за россыпью шуганутых ныряльщиком жаб. И озеро накрыло сосредоточенное молчание, нарушаемое только тяжелым сопением комдива.

И СВОЙ ПОРТРЕТ ДАРЮ НА ПАМЯТЬ

Глава первая

Хорошо, когда в ночные улицы ворвется одуревший ветер. Лёгкий, стремительный, единым потоком несется вдоль мостовой. Молоденькие деревца, скорчившись под упрямым напором, из последних мочей соперничают с ним. Стройные тополя, уверенные в своей силе, лениво перебирают мускулами, сетуя на докучливую стихию. И даже старый клен, разбуженный от горьких дум внезапной свежестью, по-молодецки пересыпит кроной. На дворе ни души, но сколько жизни бушует в необузданных страстях меж стихиями и, бог весть, как хочется ринуться в этот кавардак.

Я стою у окна. С пятого этажа моего добротного, сталинского покроя помпезного дома, видно все. Внизу, на ветру, вижу площадь – большую, роскошную, забранную в красный гранит и, может поэтому, а может еще почему, названную "Красной". В строгом смысле это и не площадь вовсе, скорее парковый ансамбль, разбитый у подножия великолепного архитектурного сооружения, именуемого Домом техники.

В былые времена с восторгом, а ныне все чаще в раздумье, взираю я на это удивительное творение рук человеческих, на это художественное откровение, запечатленное в камне. Прекрасное штучное здание с колоннадами и портиками утвердилось на мощном, из красного блочного гранита, цоколе, очень высоком, с колотой фактурой на лицевой стороне. По существу это настоящий дворец, как по внешнему так и по внутреннему убранству. При всей своей насыщенности архитектурными изысками, самого решительного градостроительного сталинского стиля – скульптурными группами, символической лепниной, беседками и шпилями, всему зданию зодчие сумели придать необычайную эстетическую легкость и элегантность. Доминируя, оно как бы парит над парковой площадью, очерченное стройностью своих монументальных силуэтов.

Дом техники, подлинный символ индустриального Донбасса, построили военнопленные немцы и начертали на его могучих стенах крылатое напоминание Ильича о том, что "Уголь – это настоящий хлеб промышленности". Немцы трудились добросовестно, строили на века, не взирая на голод, неволю и тоску по поруганной родине. Однако, что означает "на века" в нашем разлюбезном отечестве? Когда-то во главе Красной площади, что в городе Луганске, красовалась старинная каменная церковь, с престолом от святителя Николая Чудотворца Мирликийского. Недолго, конечно, красовалась, ибо что там не говори, но красота – штука весьма и весьма неустойчивая. Вот стоял себе храм Божий. При храме, за долгие годы, образовалось просторное, густо поросшее зеленью кладбище. Там, под сенью южных акаций и кустов персидской сирени, тихо покоились мощи бывших священнослужителей и прочих почтенных мирян, удостоенных заслуженной чести быть погребенными на церковном погосте, с надеждой на долгую молитвенную память.