Руслан Белов - Сердце Дьявола Страница 59

Через десять минут я нашел Веронику, взял у нее пистолет (Беретта-99), кобуру к нему и отправил девушку к Ольге. О смерти Бориса не сказал – смалодушничал.

Я знал, где искать Худосокова. Даже не знал, чувствовал, что он сидит в известковом гроте, в котором Баламут-Аладдин провел ночь с наложницей с красивым пупком.

Грот я увидел издалека. Перед ним стоял Худосоков и наблюдал, как бородатый таджик в чалме и ватном полосатом чапане седлает лошадь. Выстрелил я, не раздумывая – пусть Аллах думает как уберечь от моих пуль своего подопечного.

Аллах уберег, как своего подопечного, так и Худосокова. Подопечного – бросив его за ближайший камень, Худосокова – дав ему возможность ускакать на лошади. Но и мне он, в общем-то, помог: испугавшись выстрелов, прямо на меня выскочила из кустов оседланная молодая кобыла, наверняка принадлежавшая таджику в чалме. В книге моей жизни без сомнения была запись о том, что я смогу ухватить ее за поводья и поэтому следующую секунду я уже мчался вслед за Худосоковым.

Я хорошо знал лошадей – в моей партии всегда было пять-шесть доходяг, на которых можно было нагрузить килограмм по тридцать, не больше. То есть две бороздовые пробы или два полупустых ягдтана[40]. Но были и красавцы-кони на ровном месте немедленно срывавшиеся в галоп. И эта кобыла была ничего – скакала будь здоров. Не прошло и пяти минут как мои брюки разошлись на две половинки, а впереди я увидел Худосокова, нещадно погонявшего свою лошадь. Тропа к этому времени перешла в ровную троговую долину и наши лошади перешли на галоп.

...Галоп – это что-то. Сначала даже страшно. И от выпученных глаз лошади, и от неимоверных скачков, и от того как немедленно перед тобой пожирается пространство... Но потом, когда понимаешь, что ты вполне способен удержаться в седле и не улететь в небо и что лошадь прекрасно видит, куда скачет, то ничего кроме восторга в твоем теле не остается...

Однако Худосоков восторга не испытывал – таджик в чалме отдал ему не лучшую лошадь. Скачок за скачком я приближался к нему. Вот, уже можно попытаться сбить его очередью. Наверное, можно было приблизиться и на меньшее расстояние, но "калаш" все более и более превращал мою спину в сплошной синяк, и мне очень хотелось, чтобы он быстрее прекратил это весьма болезненное для меня занятие и занялся своими непосредственными обязанностями. И я, замедлив движение свой кобылы, достал автомат из-за спины и выстрелил. И тут же был позорно сброшен на землю. Я забыл, что эта девица боится выстрелов, и потому оказался в партере. Придя в себя и поняв, что кости целы, я устремился взглядом в сторону цели и к радости своей увидел, что она повержена: лошадь Худосокова билась в предсмертных судорогах, а сам он на четвереньках быстро поднимался по каменистому склону. Я поднял автомат и нажал на курок. Но выстрелов не последовало. "Черт, заклинило!" – принялся я возвращать оружие в чувство. Но оно и не думало проявлять никаких признаков желания поработать. И, взбешенный, я забросил его в протекавший рядом ручей. И, представляете – он застрочил на радостях. Еще как! Пули пролетали рядом со мной, да так близко, что я заподозрил, что покрывал он мою спину синяками не забывшись в азарте скачки, а по злому умыслу.

Когда автомат настрелялся и умолк, я вытащил пистолет из кобуры и, не таясь, пошел за Худосоковым. Не таясь – так как, судя по всему у него не было пистолета (свой автомат он бросил на поляне). Долина была троговой, ледник, текший по ней десять тысяч лет назад, стер все более-менее выдающиеся неровности и до самого гребня склон ее хорошо просматривался.

Ленчик бежал на четвереньках в ста пятидесяти метрах передо мной. Время от времени он оглядывался, показывая мне заполненные животным страхом глаза.

Передвигался он довольно быстро. Впереди, естественно, шли руки, затем шла укороченная нога, затем здоровая. Мне стало его жалко, и я вспомнил убитых им Баламута и Бельмондо. Когда память дошла до золотых волос Софии, так не идущих к мертвенно-бледному ее лицу, я прибавил шагу.

Не скрою, сначала мне нравилось идти по камням и делювию[41], испачканным кровью, лившейся из разбитой культи Худосокова. «Испачканным... Да, испачканным... – думал я, рассматривая пятна еще живой крови. – Он, как родился, все стал пачкать самим фактом своего существования. И теперь, напитавшись его подлой кровью, начнет произрастать всякая гадость?» И я принялся топтать пятна, отбрасывать ногой в сторону окровавленные камни. Но, заметив, что ужас в глазах Худосокова подкрасился тенью удовлетворения, взял себя в руки.

Настиг я его там, где и хотел – на самом водоразделе. Был уже поздний вечер. Солнце вот-вот должно было спрятаться за зазубренным горизонтом. Худосоков сидел и смотрел на солнце, а я смотрел на него и видел его уже готовые к смерти глаза, уже серое, почти трупное лицо. Потом смотрел ему за спину и видел уже приготовившиеся ко сну горы. Лишь верхушки их были освещены солнцем, но и они одна за другой погасали.

– Ну, что, Ленчик, пора нам... – сказал я, помахивая пистолетом. – Тебе туда (кивнул в небо), а мне туда (махнул рукой в сторону Кырк-Шайтана).

Ленчик молчал.

– Ну, скажи что-нибудь напоследок... – предложил я, как ни странно оттягивая... убийство. Да убийство... Стрелять в бою, когда на тебя нападают, или ты нападаешь – это одно, а расстреливать – это другое... Это работа не для любителя Ренуара и Рабле.

– А что говорить? – бесцветно проговорил Худосоков. – Сам скажи что-нибудь напоследок.

– Я так с тобой наговорился, что очень уж не хочется...

Перед тем, как выстрелить, мне захотелось посмотреть на солнце. Оно уже почти скрылось в седловине между двумя высокими пиками.

"Вот спрячется, и выстрелю, – подумал я и уставился в красный, медленно сокращающийся солнечный краешек.

Солнце не успело скрыться, как раздался выстрел. Я посмотрел сначала себе на грудь – она была пробита пулей и сердце мое уже не билось. Потом посмотрел на Худосокова и увидел его сидящим с пистолетом в руках.

– Последняя пуля... – сказал он чуть виновато. – Для себя берег... Прощай, Черный... Ты больше не будешь много говорить...

В глазах Чернова почернело, и он провалился в самую глубокую в мире пропасть.

Я открыл глаза, но ничего не увидел. Кто-то сопел справа от меня, кто-то кряхтел слева. Смутное подозрение охватило меня, и я спросил:

– Где я?

– Где, где, – услышал я голос Баламута. – В КПЗ. Ты там осторожнее у двери, мы там сортир устроили.

И сразу же мне в голову ударил острый запах мочи. И я все понял.

– Отомстил хоть за нас Худосокову? – ехидно спросил Бельмондо, голосом человека, у которого заткнуты ноздри.

– Почти... – ответил я. И сделав паузу, констатировал:

– Опять, значит, глюки...

– Опять, – вздохнула София.

– Просто замечательно, – улыбнулся я. – Просто замечательно сидеть в КПЗ с живыми друзьями и любимой девушкой. А в глюке я жить без вас не хотел...

Когда дверь открылась, мы все вместе накинулись на Шварцнеггера и сопровождавших его охранников. Наверное, они не успели с утра сделать зарядку и восприняли возникшую драку, как легкую разминку. Через три минуты все мы, кроме Вероники, расхлебывали свои нокдауны. Расхлебав, сдались на милость победителям.

3. У него все схвачено, за все заплачено...

Как только исчезла Вероника, Диана Львовна засучила рукава и пошла в милицию. И через день ей сообщили, что из Москвы исчезли также София Баламутова и Ольга Юдолина, и по факту каждого исчезновения заведены уголовные дела. После похищения дочерей Чернова, все дела были объединены в одно производство. Еще через несколько дней Диана Львовна узнала, что следы некоторых пропавших (Ольги и мужчин) обрываются в древнем городе Самарканде. И что все люди, которые с ними сталкивались, в настоящее время либо мертвы, либо помещены в психиатрические лечебницы в состоянии полной невменяемости.

Диана Львовна догадалась, что все эти исчезновения и умопомешательства – дело рук каким-то образом выжившего Худосокова. Она пыталась рассказать следователю о своих подозрениях, но тот, уставившись в ее бархатные тициановские груди, отмахивался – сгорел, мол, ваш Худосоков в своем доме на Клязьме. Отмахивался, пока у дверей одного из московских отделений милиции не был обнаружен дипломат с цветными фотографиями всех пропавших, включая и детей, убитых и изувеченных. На оборотной стороне каждой фотографии рукой Худосокова было выведено: "Мы квиты! Л. Худосоков" В том же дипломате находились вещи с многочисленными следами крови – блузки, платьица, купальники, колготки. Лабораторные анализы показали, что кровь на них по составу соответствует крови Леночки, Полины, Ольги и Софии. Тщательный анализ фотографий (их было около двух десятков) позволил сделать вывод, что некоторые из них были сделаны, скорее всего, близ небольшого кишлака, располагающегося между Самаркандом и Бухарой. Следственная бригада по соглашению с узбекскими властями выехала в этот измученный солнцем кишлак и скоро нашла двух чабанов, ставших невольными свидетелями расправы над похищенными.