Евгений Ясенов - Золотая шпора, или путь Мариуса Страница 7

О причинах появления Уго в Черных Холмах болтали всякое. Большинство считало его злодеем, скрывающимся от правосудия. Сомнения терзали и деревенского старосту Ури Боксермана. Опытный стратег, он дал кривотолкам забродить, после чего, вроде как вынужденно, на самом же деле — застраховавшись со всех сторон, пригласил Уго совершить поездку в Реккель. Уго согласился с разочаровывающей готовностью. Вернулся староста умиротворенный, как инок. Уго был показан начальнику городской стражи, который подтвердил, что сей смертный ему известен, никакие грехи за ним не числятся. Решил покинуть прекрасный наш Реккель и за плугом ходить? Что ж, парень, видно, с левой резьбой. От сумасшедших в нашем славном Реккеле и так отбою нет. Пусть хоть одним меньше станет.

Так и зажили.

Именно к грамотею Расмус и явился под вечер. Мариус сидел в погребе — местной камере предварительного заключения. Староста, тертый калач, выставил у погреба надежнейшую стражу.

Надо сказать, что староста попал в серьезный переплет. Убийство служилых людей герцога Тилли, губернатора Северных провинций — преступление тягчайшее. Карается оно в лучшем случае пожизненными галерами. Но такая удача — вряд ли. Скорее всего — покатится твоя головушка, как спелая дыня. Покатится, снятая с плеч умелой рукой реккельского палача. Но при чем здесь староста? Убивал ведь, слава Богу, не он. Да при том, что, не дай Бог, преступнику удастся сбежать — и головой поплатится уже староста. Закон Северных провинций строг, но справедлив: "Буде лишен жизни человек на службе губернатора, то повинен он смертию. Буде же по недосмотру городского головы ли, сельского старосты ли, цехового мастера ли случится сие злоумышление, то наказать должно и такового плетьми сечением публичным или иным способом — смотря по обстоятельствам". Очень категорично изложено, хотя язык ветхозаветный — так ведь принимался закон еще во времена Просперо! Впрочем, староста смысл, по крайней мере, этой статьи понимал четко. Поэтому должен был беречь Мариуса, как старушка — свои девичьи воспоминания. А ну как уйдет этот рыжий идиот из-под стражи… Холодок бежал меж лопаток всеподданнейшего Ури Боксермана, когда думал он о таком повороте. Будь староста на месте герцога, сразу решил бы: "Дело нечисто! Может, этот Боксерман сам в убийстве замешан — вот и дает преступнику из-под стражи бегать?" О-хо-хо, тяжела ты, доля начальника! И, по-хорошему, век бы не заниматься руководящей работой — но, увы, лишь она ведет к достатку, деваться некуда.

Словом, из-под бдительной опеки старосты Мариуса могло освободить лишь чудо. А чудеса случаются, только если они хорошо подготовлены. Поэтому Расмус пришел к грамотею Уго.

Грамотей сидел на подворье, на лавке собственного изготовления. Он был одет в синюю рубашку без рукавов. Левое плечо его украшала видная издалека яркая татуировка: две переплетенные змеи на фоне солнца. Из татуировки брал начало глубокий шрам, лишь чуть-чуть не доходивший до локтя. Челюсти Уго методично двигались, пережевывая какую-то жвачку.

— Привет, друг Уго, — хмуро поздоровался Расмус.

— Здравствуй, братец, коль не шутишь, — усмехнулся в бороду Уго.

Пройдет день или два — и Мариуса увезут навсегда. Утопающего надо спасать, пока он еще не утонул, и Расмус это правило понимал прекрасно. Ни на кого из сельчан в серьезном деле положиться нельзя. Бойцов-то вроде хватает, но здесь не удаль нужна, а такая храбрость, на какую только друг и способен. — Потолковать надо, — хмуро сказал Расмус.

— Присаживайся, — Уго подвинулся, уступая гостю место на лавке. Потом раздумал: — Нет, наверное, нам лучше зайти в дом. Так?

— Так, — хмуро согласился Расмус.

Освобождение Мариуса потребует не только смелости, но и смекалки. И с тем, и с другим у Расмуса все было в порядке. Способов освобождения существует масса. Пусть раньше Расмус такими делами не занимался — что из того? Главное — уверенность в себе, а навык придет, если есть мозги. Подкоп — вот первое, что пришло Расмусу в голову. "Не годится!" — тут же забраковал он вариант. Под тюрьму отвели самое капитальное строение в Черных Холмах. Каменный подвал, для стратегических запасов деланный. Эти стены так просто не пробьешь. Требуется время, которого нет. Далее. На дверях помещения с каменным подвалом — громаднейший замок. Ключ — у старосты. Украсть ключ? Наверное, можно. Даже у старосты, этого недремлющего цербера. А что потом? На охрану подвала староста снарядил отборных мужиков из особо преданных. Ради такого случая даже оснастил стражу мушкетом, который устарел еще до того, как староста родился — но в Черных Холмах более грозного оружия не видали. В общем, лобовая атака почти не имела шансов на успех. Мужички, не дрогнув, пальнут в любого, кто приблизится к подвалу. Хотя, в общем, рискнуть можно было бы. Стремительный Расмус, призвав в союзники фактор внезапности, получал определенные шансы. 30 на 70. Однако вся гнусность ситуации состояла в том, что явное освобождение Мариуса никоим образом не облегчало его положения. Оно сыграло бы роль сигнала тревоги. Шорох по округе, конечно, поднялся бы невообразимый. И на беглецов тотчас открыли бы большую королевскую охоту с участием губернаторской стражи, что резко снижало шансы — до уровня 1 на 99.

Расмус пристально посмотрел на странного человека, умеющего писать. Кто он? Можно ли ему доверять хоть в малом? А кому вообще можно доверять? Доверять нельзя никому. Как говорят мудрецы сальвулы: "Никогда не сообщай своим друзьям того, что не должны знать твои враги". Счастлив тот, кому в этой жизни не нужны конфиденты.

Уго вертел в руках деревянную игрушку, почти готовую, которую обрабатывал вчистую с необыкновенным тщанием. Имел человек такое хобби. Еще мастерил бусы из стекляруса и дарил их бабам. Еще клепал чеканки и украшал ими стены своего дома. Пробовал работать по майолике…

Итак, обрабатывал Уго детскую игрушку. На Расмуса даже не смотрел. Движения его были четкими и вдохновенными — как у ваятеля, припавшего к глыбе мрамора. Расмус, обычно чуждый нерешительности, замялся. Слишком многое стояло на кону.

— Слыхал про Мариуса? — мобилизовавшись, начал Расмус.

— Слыхал, — бесстрастно отозвался Уго. Его речь имела милую особенность: сонорные время от времени вдруг начинали звучать как спиранты, из-за чего казалось, будто Уго запихал за щеки орехи и ни в какую не желает с ними расставаться.

— Да разве он убить-то может? — горячо воскликнул Расмус. — И придурку понятно, что его подставили.

— Может быть, — холодно заметил Уго. — Мне-то какое дело?

Уго буквально выставлял напоказ свое безразличие. Стараясь держать себя в руках, Расмус продолжал:

— Выручать его надо, вот что. И быстро. Я тут подумал — и решил с тобой посоветоваться. Ты человек ученый, ты можешь помочь.

Черные, слегка навыкате глаза Уго оторвались, наконец, от игрушки и с веселым удивлением остановились на собеседнике:

— Чего ради?

Хороший вопрос. Но на него у Расмуса припасена домашняя заготовка.

— Мы тебе заплатим, — веско обронил он.

Голосом сладким, как марципан, Уго поинтересовался:

— Вы? Чем? Прошлогодним навозом?

— Золотом! — с невыразимым апломбом заявил Расмус.

Уго славился своей выдержкой.

— Чем? — спокойно переспросил он.

— Ты что — глухой? Золотом, золотом!

Уго в легком недоумении откинулся назад, наморщил лоб и раздраженно сжал губы.

— Ладно. Давай по порядку. Почему ты пришел ко мне? — спросил он, делая ударение на «мне». — Я что — всенародный староста?

Еще один хороший вопрос. На него не ответишь до конца вразумительно.

— Нет, ты глухой, — ехидно заметил Расмус, уходя от комментариев. — Сказано: потому, что ты ученый человек.

— Будет тебе фуфло нести, — неожиданно резко перебил его Уго. — При чем тут ученость? Тебе ж не книжку прочесть надо. Тебе, как я понимаю, боевые товарищи требуются. А мы ведь не то, чтобы друзья.

— Может, друг любезный, подскажешь, кто мне помогать возьмется?

Бесспорно, лучший вопрос вечера! Уго задумался. Задумчивость ему шла.

— Ты, пожалуй прав, — протянул он понимающе. — В деревне таких не сыщешь…

То-то и оно! Забиты, запуганы людишки. Нет пассионариев. Сплошные амебы какие-то. — А ты им — золото, — провокационно посоветовал Уго. — Некоторые, любезнейший, очень любят золото.

— Знаю, — согласился Расмус. — Но старосты они боятся больше.

Страх этот был безотчетным, инстинктивным и повальным, с успехом выполняя функции осевой подпорки мироздания в Черных Холмах. Для обитателей деревни староста воплощал многие начала. Он был грозен, как кара Божья, неизбывен, как мутный поток великого Кельрона, и инороден, как сальвул. Для сиволапых в своем большинстве сельчан он представлялся парящим в недосягаемых высях, в параллельном мире даже, откуда метал молнии и сквернословия. Узнав, что кто-то провинился (с его точки зрения), он возглашал во все свое хайло: "Подать суда детей нечистой силы!" И штрафники приближались к этому мощному старику с ярко выраженной готовностью ответить за все именно в качестве детей нечистой силы. При желании староста мог легко внушить подотчетному народу, что он — именно первосотворенный человек Гюнрад, созданный из древовидного обломка, найденного на берегу моря, и что он, как некогда Гюнрад — владыка мира в эпоху тысячелетнего золотого века.