А. Львов - Китайские миллионы Страница 17

Иза почувствовала уже жар и сильнейшее сердцебиение. Она слабела, и какие-то красные круги волновались перед ее глазами. Жестом она подозвала к себе Будимирского.

— Нет… ты не можешь этим путем спасти меня, — проговорила она, — сила амулета слабее силы его фанатизма… Есть другой путь… я не в силах, но ты… твою силу я на себе испытала… Усыпи его и прикажи…

— Иза, родная моя… ты говоришь о гипнотическом сне? Но я никогда не пробовал, не знаю, — растерявшись только теперь перед трепещущей Изой, отвечал взволнованный Будимирский, только теперь вдруг оценивший, как дорога ему эта таинственная, сильная и фатально преданная ему женщина.

— Ничего, что не пробовал… Ты страшно силен… Положи ему руку на лоб… Прикажи спать…

Будимирский проделал это, и Хако почти вдруг заснул как убитый, глубоко и легко вздохнув.

— Внуши ему, чтобы он, проснувшись, написал название противоядия… собери всю энергию свою и внутренне заставь его… можешь и вслух говорить… Потом, дунь ему в лицо, разбуди, и когда он напишет… усыпи опять…

Держа руку свою на лбу спящего, Будимирский энергично отдал ему приказание, два раза повторив его, затем дунул ему в лицо, и когда Хако, изумленный, открыл свои глаза, — авантюрист подвинул ему бумагу и карандаш.

Как автомат, Хако что-то написал, и рука его упала и повисла, а он спокойно и бессмысленно смотрел впереди себя.

Будимирский вновь положил руку ему на лоб, и Хако опрокинулся на спинку дивана, точно подкошенный сном. На бумажке написана была вертикально китайская строчка… Иза подозвала метиса и на родном языке объяснила ему что-то. Схватив бумажку, он стрелой бросился из кабинета и через полминуты через открытое Будимирским окно донеслось дребезжание дженрикши…

Настало томительное ожидание. Будимирский, жадно глотнув воздуха, обратился к Изе, — она металась в жару, сидя в кресле, сжимая рукой громко бившееся сердце и слабея с каждой минутой.

— Иза, голубка моя… что с тобой? — чуть не зарыдал Будимирский, глядя на ее страдания.

Она грустно улыбнулась.

— Ничего, милый… не бойся… смерть не скоро… Я спасена.

Будимирский, однако, видел только смерть и не верил в спасение. Он рыдал, обливая ее руки слезами, жадно целуя их и горевшие уста Изы, точно желая влить в них жизнь этими страстными поцелуями.

Будимирского, этого безжалостного эгоиста, авантюриста, испорченного до мозга костей, развратного и преступного, шантажиста и убийцу, нельзя было узнать в этом безумно рыдающем, убитом горем человеке.

Иза видела это, чувствовала, и в лихорадочно блестевших очах ее рядом с грустью затеплилась ласка.

«Быть может, за страдания мои Бог даст и спасение, и счастье… даст силы перевоспитать его, развить в нем еще остающуюся искру Божью» проносилось в объятом огнем мозгу бедной красавицы.

Будимирскому вечностью показалось это долгое ожидание, но на самом деле не прошло и получаса, как в дверях кабинета показались метис в красной феске и старик китаец в толстых хрустальных очках на лбу, пытливо осмотревший присутствовавших и быстро подошедший к Изе.

Метис через 10 минут уже нашел китайскую москательную лавку, о которой сказала ему Иза, и ее хозяина-старика, еще не спавшего и молча мечтавшего и созерцавшего своего дрозда на столбике, но старик недоверчиво отнесся к рассказу метиса и сказал, что противоядия, яда ужаснейшего, он не даст… Наконец метису удалось, пообещав китайцу 100 фунтов стерлингов, добиться того, что китаец согласился сам ехать с ним, захватив противоядие.

— Да, ты прав, — «ниппонское средство», — пробормотал он, обращаясь к метису.

Он потребовал теплой воды, которую Будимирский тотчас же приготовил на спирту, в сполоснутом кофейнике, влил в полстакана теплой воды капель двадцать из принесенного с ним флакона и заставил уже совсем потерявшую силы Изу выпить эту жидкость.

С ней начались сейчас же сильные судороги, потом она успокоилась и заснула.

— Она здорова теперь, — авторитетно произнес китаец и взглянул на метиса.

— Я обещал ему 100 фунтов, — обратился метис к Будимирскому, и тот, переполненный радостью, поспешно достал из бумажника и передал низко кланявшемуся китайцу несколько английских банкнотов.

На этот раз Будимирский совершенно спокойно провел часа два, пока Иза спала тихим, здоровым сном, и горячо обнял ее, когда она проснулась и встретила ласковой улыбкой его радостный взгляд.

— Скорее, скорее домой, — воскликнула она, все еще слабая, с трудом поднимаясь.

— Идем, идем, но… что же с этим мне делать? — спросил Будимирский, указывая на спящего Хако.

— Он мне принадлежит, — заявил метис, сверкнув глазами.

— Делай, как знаешь, — прошептала Иза.

Будимирский ударил в гонг. Явившийся на зов китаец позвал хозяина, которому Иза объяснила, что один из компаньонов заболел и его нужно осторожно доставить на пристань… Они отвезут его в Гон-Конг.

— Вы здоровы? Значит, все обошлось благополучно. Это он, да? — осыпал вопросами Изу Дон-Хозе.

— Да, да… завтра я вам все объясню, — остановила его Иза.

Два дюжих китайца через задний ход ресторана вынесли спящего Хако и доставили его на катер, где уже были доехавшие с рикши Будимирский и Иза. Уже на востоке побелело, когда катер отвалил от берега и пошел к Гон-Конгу. Над заливом лежал густой туман и с пристани Макао никто не мог видеть, что, пройдя с версту, катер повернул вдоль берега и направился к перешейку.

— Где же… тот? — спросила метиса Иза, выходя из катера и не видя Хако.

Метис молча пожал плечами и махнул рукой по направлению к морю.

И Будимирский и Иза содрогнулись, поняв, что тело Хако давно уже растерзано акулами.

X. Кошмары — Забвение — Шифр

Прошла ночь, которую из главных действующих лиц вчерашней драмы провел спокойно только метис в красной феске, так же спокойно отправивший спящего Хако к акулам. Иза не могла сомкнуть глаз от мысли, что Будимирский ее действительно любит, что он способен измениться, накануне преображения даже, — так подействовали на нее рыдания Будимирского, его участие. В искренности этих чувств его она не сомневалась, но вопрос о том, насколько они окажутся продолжительными, справедливо волновал ее.

«Боже мой, — думала она, — сколько доброго, хорошего могли бы мы сделать вдвоем, при той энергии, при тех громадных душевных силах, которыми он владеет, если бы… если бы он был честен, если бы силы эти я могла направить к добру… Буду с ним еще нежнее, еще ласковее… сделаю так, чтобы я стала необходимостью его жизни, его воздухом, мыслью и пищей, чтобы без меня он ничего не мог сделать, даже преступления… и буду внушать ему не рассуждениями, а наглядно, осязанием, как ребенку, отвращение ко злу, восторг к добру. Старцы! О, они могли бы помочь мне обратить его, сделать человеком, но… они же меня послали на испытание. Судьба… я должна только на свои силы надеяться и победить, если это суждено, или погибнуть. Если бы я еще могла всю правду знать о прошлом его, о той женщине, о которой он все время думает, которую боится, но не любит. Пойти к ней? Узнать ее, узнать, каким оружием бороться с ней, в чем власть ее?»

Иза поднялась с постели и, вынув из поставца на туалетном столе маленькую склянку, выпила из нее несколько капель чистой как вода жидкости. Протянувшись опять на постели и сложив руки крестом на груди, она сосредоточилась всеми душевными силами на вызванном ею в воображении лице главного старца. Это лицо индуса-аскета все резче и резче выступало в волнующемся облаке перед глазами Изы и наконец стало, как живым, перед ее очами.

— Не спрашивай… Я знаю, о чем ты хочешь спросить меня… Я все время с тобой, все время переживаю твои мысли и страдания… Идти вперед, навстречу судьбе, тебе не дано, и ты не должна искать борьбы с той женщиной, не посвященной, но флюиды которой очень сильны и прямо противоположны твоим… Бороться с тобой она сама придет… Она уже начала борьбу с тобой вчера, хотя пока в борьбе этой она участвует только как женщина, ревнуя человека, который не любит ее и которого она боготворит… Будь сильна душой, отдайся судьбе и жди, когда борьба потребует твоих сил. Я буду около тебя. Всесильный благословляет тебя.

Образ его потух, и Иза тяжело вздохнула. Надо ждать и долго-долго страдать. Она еще раз убедилась, что в этом ее задача, и без ропота примирилась. Только на заре сон смежил ее очи.

Будимирский всю ночь метался. То думы неотвязно одолевали его, то давил кошмар. Хако весь синий, раздутый, с широко раскрытыми злыми глазами, сидя верхом на кровавого цвета драконе, из пасти которого вырывалось желтое пламя, преследовал Будимирского, нагонял и обдавал каким-то леденящим холодом и огнем, от которых кровь то застывала, то горела в жилах его; а Моту, высоко держа над головой пакет с печатью, дико хохотал и кружился в какой-то дьявольской сарабанде с истомленной, бледной как смерть Изой, звавшей его спасти ее. Он бросался и освобождал Изу, но Моту убегал с пакетом. Будимирский отнимал пакет, но терял Изу, а Хако все время обдавал его то стужею, то пламенем горячим.