Александр Дюма - Завещание господина де Шовелена Страница 19

Она оставила своего духовника обедать, чтобы подольше поговорить с ним и почерпнуть в его мудрых советах мужество, а она так нуждалась в этом после своего нового разочарования.

Выйдя из-за стола, г-жа де Шовелен и отец Делар довольно долго прогуливались в парке; они велели принести себе стулья на берег красивого пруда, чтобы подышать там первым весенним ветерком после достаточно жаркого дня.

— Преподобный отец, — говорила маркиза, — несмотря на все утешительное, что я нахожу в ваших словах, этот отъезд господина де Шовелена меня сильно беспокоит. Я знаю, насколько он привязан к жизни двора; я знаю, что король имеет полную власть не только над его умом, но и над его сердцем, а поведение его величества столь далеко от образцового… Я думаю, святой отец, что вовсе не будет грехом сказать так. Увы, скандал становится слишком гласным!

— Уверяю вас, сударыня, что господин маркиз испытал благотворное впечатление; это лишь начало; время и Провидение сделают остальное. Я говорил об этом сегодня утром с нашим преподобным настоятелем он распорядился возносить молитвы в монастыре; молитесь и вы, дочь моя, вы, более всех участвующая в этом великом деле, пусть молятся ваши дети, будем молиться все. Я отслужил с этой целью мессу в часовне замка и буду делать это ежедневно.

— За двадцать лет моего союза с господином де Шовеленом, — отвечала маркиза, — не было ни одного часа, когда я не просила бы Бога тронуть его сердце. До сих пор Господь не внял моим мольбам. Я жила одна, чаще всего в печали и слезах; вы это знаете, святой отец. Я страдала в одиночестве от страхов, не в силах их преодолеть; Бог, по-видимому, не считал меня достаточно безгрешной, чтобы даровать мне победу. Мне надо было страдать еще, чтобы купить эту милость. Я буду страдать. Да сбудется воля Вседержителя!

Тем временем позади маркизы и отца Делара с детьми прогуливался наставник и, почти столь же юный, как они; аббату было всего восемнадцати лет, и он делил с ними их забавы.

— Брат мой, — сказал старший, — вы знаете, какая игра сейчас в моде при дворе?

— Да, конечно, отец сказал мне вчера за ужином: это ломбер.

— Что ж, сыграем в ломбер!

— Это невозможно; прежде всего нужны карты, а кроме того, мы не знаем, как в него играют.

— Один начинает.

— А другой?

— Ну… а другой, наверное, боится и поэтому проигрывает.

— Брат мой, — сказал старший, — не будем говорить о картах; вы знаете, что наша мать не любит этого, она утверждает, что карты приносят несчастье.

В это время г-жа де Шовелен поднялась.

— Маменька уходит в парк, — ответил младший, провожая ее глазами, — и поэтому нас не увидит. К тому же с нами господин аббат, он предупредил бы нас, если бы это было дурно.

— Всегда дурно, — сказал наставник, — доставлять огорчение своей матери.

— О! Но мой отец играет в карты, — возразил ребенок с той неуступчивой логикой, которая, как всякая слабость, цепляется за любую мало-мальски надежную опору. — Значит, мы можем играть, раз мой отец играет.

Аббат не нашелся, что ответить, и ребенок продолжал:

— А-а, вот маменька прощается с отцом Деларом; она провожает его к воротам… он собирается уходить. Подождем: маменька, как только отец Делар уйдет, вернется в свою молельню, и мы возвратимся в замок вслед за ней, велим подать карты и сыграем.

Дети провожали глазами мать: удаляясь, она исчезала в сгущавшихся сумерках.

Стоял один из тех прелестных вечеров, которые предшествуют весенней жаре; деревья были еще обнажены, но в их набухших и пушистых почках таилось предчувствие будущей листвы. На некоторых, самых торопливых, например на каштанах и липах, почки начинали лопаться, бросая навстречу дневному свету спрятанное в них весеннее сокровище.

Воздух был тих; в нем начали появляться поденки, рождающиеся вместе с весной и исчезающие вместе с осенью. Видно было, как они тысячами резвятся в последних лучах заходящего солнца, превращавшего реку в широкую пурпурно-золотую ленту, в то время как на востоке, то есть в той стороне парка, куда углубилась г-жа де Шовелен, все предметы начали смешиваться, приобретая тот прекрасный синеватый колорит, что составляет привилегию лишь некоторых времен года.

Во всей природе был разлит безмерный покой, царило бесконечное великолепие.

Среди этой тишины пробило семь часов на башне замка; звуки долго дрожали в вечернем ветре.

Внезапно маркиза, прощавшаяся с камальдульцем, громко вскрикнула.

— Что случилось? — спросил преподобный отец, возвращаясь, — что с вами, госпожа маркиза?

— Со мной? Ничего, ничего! О Боже мой!

Маркиза заметно побледнела.

— Но вы кричали!.. Но вы испытали какое-то страдание!.. Да вы и сейчас еще бледны. Что с вами? Во имя Неба, что с вами?

— Невозможно. Мои глаза меня обманывают.

— Что вы видите? Скажите, скажите, сударыня.

— Нет, ничего.

Камальдулец настаивал.

— Ничего, ничего, говорю я вам, — отвечала г-жа де Шовелен, — ничего!

Голос замер на ее устах, взгляд был неподвижен, в то время как рука, белая, точно из слоновой кости, медленно поднималась, чтобы указать на что-то, чего не видел монах.

— Сделайте милость, сударыня, — настаивал отец Делар, — скажите мне, что вы видите.

— О, я не вижу ничего, нет, нет, это безумие! — воскликнула г-жа де Шовелен, — и тем не менее… о! Но посмотрите же, посмотрите же!

— Куда?

— Там, там, видите?

— Я ничего не вижу.

— Вы ничего не видите вон там, там?..

— Решительно ничего; но вы, сударыня, скажите, что видите вы?

— О, я вижу… я вижу… Но нет, это невозможно.

— Скажите.

— Я вижу господина де Шовелена в придворном платье, но бледного и идущего медленными шагами; он прошел вон там, там.

— Боже милостивый!

— Он прошел, не видя меня! Вы понимаете? А если и видел, то не заговорил со мной! Это еще более странно.

— А в эту минуту вы по-прежнему его видите?

— По-прежнему.

И палец, и глаза маркизы указывали направление, в каком шел маркиз, оставаясь невидимым для взгляда отца Делара.

— Но куда он идет, сударыня?

— В сторону замка; он проходит там, возле большого дуба, там… Смотрите, смотрите, вот он приближается к детям; за купой деревьев он поворачивает. Он исчезает. О, если дети все еще там, где они были, не может быть, чтобы они его не видели.

В то же мгновение раздался крик, заставивший г-жу де Шовелен вздрогнуть.

Это был крик обоих детей.

Он прозвучал так печально и так мрачно в темнеющем пространстве, что маркиза едва не упала навзничь.

Отец Делар подхватил ее.

— Вы слышите? — прошептала она. — Вы слышите?

— Да, — ответил отец Делар, — в самом деле был чей-то крик.

Почти тотчас маркиза увидела или, вернее, почувствовала, что к ней подбегают дети. Слышен был их стремительный бег по песку аллей.

— Маменька! Маменька! Вы видели? — кричал старший.

— Маменька! Маменька! Вы видели? — кричал младший.

— О сударыня, не слушайте их! — говорил аббат (он бежал сзади и запыхался, стараясь их догнать: настолько быстрым был их бег).

— Ну, дети, что случилось? — спросила г-жа де Шовелен.

Но они не отвечали и лишь прижались к ней.

— Да ну же, — сказала она, лаская их, — что произошло? Говорите!

Дети переглянулись.

— Говори ты, — сказал старший младшему.

— Нет, говори ты.

— Ну хорошо, маменька, — сказал старший, — ведь вы видели его, как и мы?

— Вы слышите? — воскликнула маркиза, воздев руки к небу. — Вы слышите, святой отец?

И она сжала холодными как лед руками дрожащую руку камальдульца.

— Видели? Кого видели? — с трепетом спросил тот.

— Нашего отца, — сказал младший, — разве вы его не видели, маменька? Однако он шел с вашей стороны, он должен был пройти совсем близко от вас.

— О! Какое счастье! — воскликнул старший, хлопая в ладоши. — Вот папа и вернулся!

Госпожа де Шовелен повернулась к аббату.

— Сударыня, — сказал он, поняв ее вопросительный взгляд, — могу заверить вас, что эти господа ошибаются, утверждая, будто видели господина маркиза. Я был рядом с ними, и я заявляю, что никто…

— А я, сударь, — перебил старший, — говорю вам, что только что видел отца, как вижу вас.

— Фи, господин аббат, фи! Как некрасиво лгать! — сказал младший.

— Это странно! — произнес отец Делар.

Маркиза покачала головой.

— Они ничего не видели, сударыня, — повторил наставник, — ничего, решительно ничего.

— Подождите, — сказала маркиза.

И, обратившись к сыновьям с той материнской нежностью в голосе, которая заставляет улыбаться самого Бога, сказала:

— Дети мои, вы говорите, что видели своего отца?

— Да, маменька, — ответили оба вместе.