Будь моей сестрой - Герман Михайлович Шендеров Страница 26

Стёпа даже задремал на какое-то время. Из сна его выдернул телефонный звонок. Спросонья Стёпа потянулся за лежавшей на тумбочке «Нокией» и даже не вспомнил про боль, терзавшую его совсем недавно. Номер, высветившийся на дисплее, был рабочий.

«Опаньки, – подумал Стёпа, лихорадочно придумывая себе оправдание. – Спина! У меня спина болела… А теперь не болит…»

Телефон не унимался. Вздохнув, Стёпа ответил на вызов. Как оказалось, звонил сам Зарубин, начальник участка.

– Ну наконец-то. – Голос у Зарубина был раздраженный. – Хоть кто-то живой. Кривошеин, куда вы там все запропастились? Бакин не отвечает, у Морозовой вообще телефон выключен… Случилось что?

– У меня спину прихватило, – доложил Стёпа с убедительностью заправского прогульщика. – Сильно, я даже встать не мог. Скорую на дом пришлось вызывать, они мне укол кололи. А что там с Бакиным и Морозовой, я не знаю.

– Поня-атно, – протянул Зарубин. – Ну, давай лечись тогда. Бюллетень только принести не забудь.

– Как раз сейчас в больницу собираюсь, – сказал Стёпа. – К неврологу на прием.

Зарубин скептически хмыкнул и отключился.

Стёпа медленно, с опаской, поднялся с постели. Боялся, что поясницу прострелит вновь. Но обошлось. Он сходил в туалет и принялся собираться в больницу. Врачи велели, врачей надо слушаться, врачи плохого не посоветуют.

Он оделся, сунул в карман куртки паспорт, медицинский полис. Взял в руки телефон, чтобы проверить время. И зачем-то решил набрать номер Бакина. Просто так, на всякий случай, а вдруг все-таки ответит.

Бакин ответил.

– Ты как? – спросил он глухо.

– Спину прихватило, – сказал Стёпа. – Видать, надорвался вчера. Вот в больницу собираюсь. А сам-то как? Мне Зарубин только что звонил, сказал, будто ты трубку не берешь…

– Да гребись оно веслом, – вяло ругнулся Бакин. Вздохнул и прибавил: – Хреновые мои дела, Стёпа. Слушай, не в службу, а в дружбу, возьми мне бутылку, а?

«Ну вот, – подумал Стёпа, – как знал. Не стоило ему звонить».

– Мне в больницу надо. Двенадцатый час уже.

– Степан, – проникновенно сказал Бакин, – выручи. Как друга тебя прошу.

Стёпа вспомнил скептическую снисходительность, с которой разговаривал Зарубин. Припомнил, как сам утром умолял о помощи, и устыдился. Бакину тоже, видать, худо, по голосу слыхать. Никогда еще он таким убитым голосом не говорил.

– Ладно, – уступил Стёпа. – Сейчас приду.

– А знаешь что?

– Что?

– Лучше бери сразу две.

Стёпа только вздохнул. Бакин, ну что с него возьмешь…

Бакин жил на соседней улице, в старой панельной пятиэтажке. Десять минут пешком. С заходом в супермаркет – полчаса.

Отягощенный магазинным пакетом, в котором лежали две бутылки самой дешевой водки, Стёпа поднялся на второй этаж, нажал кнопку звонка. Из-за двери послышалась имитация птичьего чириканья, затем невнятный возглас Бакина. Вроде бы он крикнул, что не заперто.

Стёпа помялся, словно опасаясь подвоха. Затем все-таки повернул дверную ручку и вошел.

Из тесной темной прихожей короткий коридорчик вел прямо на кухню. Бакин сидел за уставленным грязной посудой и бутылками столом, смотрел на Стёпу, не двигался. Лицо у него было – краше в гроб кладут. Серое, с какими-то зеленоватыми пятнами. Жуть просто.

– Принес? – спросил Бакин скрипучим голосом.

Стёпа продемонстрировал звякнувший стеклом пакет.

– Принес.

– Тащи сюда, – распорядился Бакин. – Доставай.

Стёпа подошел, достал и выставил на свободный пятачок на столе одну бутылку, затем другую…

– «Дубровка». – Бакин дыхнул ядреным перегаром. – Прикалываешься, что ли?

– На что денег хватало, то и взял, – сказал Стёпа извиняющимся тоном.

– Да хрен с ним, пойдет, – сказал Бакин. – Извини, это я так… Худо мне, Стёпа. Помираю я.

Вблизи он и впрямь был как покойник. Стёпа отвел глаза:

– Может, врача вызвать?

Бакин скривил уголок рта:

– Не помогут мне врачи, Стёпа. Давай распечатывай. И вторую тоже.

Стёпа взял бутылку, сорвал с горлышка наклейку, свернул пробку.

– Сюда, под руку мне поставь, – велел Бакин.

Стёпа составил пустые бутылки на пол, непочатые придвинул ближе к Бакину.

– Чего стоишь, как неродной? – сказал Бакин. – Садись.

Стёпа опустился на табурет напротив. Бакин неуклюже сграбастал бутылку, цокая горлышком по краю стакана, плеснул себе, товарищу.

– Я не буду, – отказался Стёпа. – Мне в больницу сейчас идти. Нетрезвым к врачу не пустят.

– Тебе врачи тоже не помогут, – сказал Бакин. – Давай пей. За поминовение души.

– Чьей души? – спросил Стёпа, холодея.

Отчего-то он подумал про Любку. Зарубин говорил, у нее телефон не отвечает…

– Моей души, – сказал Бакин. – И твоей. И Любкиной, чтоб ее черти драли. Эх, знать бы, какая подлянка выйдет из-за этого долбаного дуба… Проклял нас старик. За то, что дуб его спилили, проклял. Теперь нам хана, скоро сами все дуба дадим…

– Что ты мелешь? – внезапно озлился Стёпа. – Совсем упился, похоже. Белочка у тебя. Того и гляди чертей гонять начнешь.

– Проклял нас старик, – повторил Бакин, как будто не слыша. – Сказал, что руки у нас отсохнут.

– И что?

– А то. – Бакин влил в себя водку, крякнул, прослезился, со стуком поставил стакан на стол: – Смотри сюда.

Правой рукой он потянулся к левой, что неподвижно лежала на столе, как некий посторонний предмет. Бакин взялся за левый мизинец и отломил его с негромким треском, словно это был гнилой сучок. Крови не было; излом сухо желтел. Бакин бросил отломленный палец на стол перед Стёпой. Мизинец, похожий на огрызок карандаша, прокатился по столу с деревянным постукиванием и свалился на пол.

Стёпа вскочил, опрокинув табурет. Бакин рассмеялся жутким трескучим смехом:

– Давай беги к дедушке скорее. Вымаливай прощение, пока не поздно. Любка еще с утра туда рванула.

– А ты? – спросил Стёпа.

– У меня ноги давно отнялись, – ответил Бакин. – И тело я уже почти не чувствую. Только одна рука пока чуть шевелится. Иди, Стёпа. Может, и простит тебя старик…

В больницу Стёпа, конечно, не пошел. Какая, на фиг, больница теперь? Перед глазами стояло лицо Бакина, обезображенное трещинами глубоких морщин. В ушах звучал скрипучий голос: «Проклял нас старик…»

Так-то в проклятия, сглаз и наговоры Стёпа не верил. Считал, что это все досужие россказни и бабкины сказки. Однако отломленный бакинский мизинец в один миг его переубедил.

Стёпа доплелся до автобусной остановки, стал ждать маршрутку, ходившую до Коммунальной улицы. Под навес не заходил, топтался на солнечной стороне. Несмотря на жаркий летний день, Стёпу знобило, зуб на зуб не попадал.

Наконец подошла «двадцатка». Стёпа поднялся в салон, плюхнулся на свободное сиденье. Ехать было долго: прежде чем добраться до Коммунальной, «двадцатка» делала хорошую петлю по окраинным улицам.

– Проезд оплачиваем, папаша.

Стёпа не сразу понял, что обращаются к нему. Перед ним стояла ярко накрашенная девица, подпоясанная объемистой борсеткой.

– Да-да, вам говорю, – сказала девица. – За проезд платите. Тридцать рублей.

«Какой я тебе папаша, курица», – сердито подумал Стёпа. Девица чем-то напоминала Любку. Бесцеремонностью, вероятно. И еще запахом дешевых духов. Стёпа нашарил в кармане несколько монеток, расплатился, получил билет и отвернулся к окну.

Поездка выдалась муторная. Народу в салон вскоре набилось столько, что Стёпу опять стало подташнивать. Водитель то гнал как сумасшедший, то резко тормозил. «Эй, Шумахер, полегче на поворотах, – обронил какой-то остряк. – Не дрова везешь». Фраза про дрова потом всю дорогу вертелась у Стёпы в голове.

Незадолго до остановки на Коммунальной Стёпа поднялся и с трудом протолкался к дверям. Выходя из маршрутки на негнущихся ногах, он как-то неловко ступил на землю и едва не упал. В пояснице кольнуло. Стёпа испуганно замер в нелепой позе.

Нет, вроде обошлось. Пока это была не та немилосердная боль. Лишь намек, первое предупреждение.

Но надо было спешить.

Стёпа поковылял вперед. Через несколько шагов кровь прилила к одеревеневшим мышцам, шагать стало легче.

Он миновал подстанцию, от которой исходило низкое зловещее гудение. Прошел тропинкой по берегу пруда.

Вот и улица Кипячевская. Тихо здесь, хорошо. И не тошнит. Жаль, вчера не было возможности остановиться, прислушаться. Может, тогда по-другому бы себя повел, может, иначе бы все обернулось…

Эх, что теперь-то об этом думать?

Груды чурбаков, которую Стёпа с Бакиным накануне набросали к забору Грязевых, теперь на месте не было. И пень тоже куда-то делся, осталось лишь пятно голой взрыхленной земли, присыпанное опилками. А над забором Грязевых торчали какие-то дикие колючие кусты. Странно, вроде не было вчера тут этих зарослей…

Перед калиткой, ведущей во двор крайнего дома, Стёпа остановился. На штакетнике, который