Лорел Гамильтон - Список на ликвидацию Страница 30

Мать, и еще раз мать!..

Глава 24

Местную анестезию мне сделали прямо в руку, и доктор Филдс взрезал шрам. Он явно присутствовал на том же семинаре, что и Мэтт со «скорой», и сейчас в первый раз имел возможность проверить теорию на практике. Он совершенно честно сказал:

— Не уверен на сто процентов, что шрама не останется совсем, но состояние мышц и сухожилий станет лучше.

— То есть мы все это проделаем, и все равно могут остаться какие-то шрамы и ограничения подвижности?

— Да.

Наверное, я стала сползать с осмотрового стола, но рядом стоял Эдуард, и он положил мне руку на плечо и только качнул головой.

Черт побери!.. Он заставил меня лечь обратно и держал за руку, как обещал, черт и еще раз черт! Через час рука была взрезана, и местная анестезия при этом действовала. Нельзя сказать, чтобы это было приятно, и уколы были болезненны, а ощущение разъезжающейся под скальпелем кожи вообще противно, но это все еще цветочки, ягодки — это когда ее стягивали и накладывали швы. Ощущение всегда жутковатое, даже когда не больно по-настоящему. Мэтт со «скорой» даже спать не пошел, оставшись посмотреть, и множество других врачей и интернов тоже. Никто из них никогда не видел применения теории, и всем хотелось увидеть, хотя они оделись в костюмы полной защиты с лицевыми щитками — на случай, если брызнет кровь. Строго говоря, я была заразна, хотя многообразие инфекций свидетельствовало против этого. Но такое медицинское чудо не могло не вызвать у студентов-медиков невероятного интереса.

Мы с Филдсом уже обсудили, что швы должны быть рассасывающимися — просто на случай, если организм решит нарастить ткань поверх них.

— У вас вот так хорошо заживает? — спросил он.

— Я видела, что так бывает у других носителей ликантропии. Не хотелось бы рисковать, что придется снова оперировать для удаления швов из-под кожи.

Он с этим согласился.

Уже была наложена половина швов, как начало проходить действие местной анестезии.

— Обезболивающее выдыхается, — сказала я.

— Пришлось бы ждать, пока подействуют новые уколы, а у вас уже заживает, миз Блейк. Может потребоваться новое иссечение раны и швы? — или же я могу накладывать швы сейчас с опережением процесса заживления.

— Анита, посмотри на меня, — сказал Эдуард.

Я повернула голову — он стоял напротив доктора, глядя на меня спокойными глазами, и я кивнула.

— Делайте.

Я держала Эдуарда за руку, не отводя от него глаз ни на секунду, как не смотрела ни на кого никогда, а доктор Филдс лихорадочно накладывал швы, стараясь опередить процесс заживления. Даже с некормленым несколько дней ardeur-ом мой организм заживлял раны слишком быстро, и медпомощь не успевала. Вот блин!

Эдуард тихо говорил мне что-то, говорил о деле, стараясь навести мои мысли на работу. Какое-то время это помогало, потом анестезия выдохлась окончательно, а швы все еще накладывали. О работе я думать уже не могла. Он стал рассказывать о своей семье, о том, как управляется Донна в своей метафизической лавке, про успехи Питера в школе и в боевых искусствах. Сейчас зарабатывает второй черный пояс. Бекки с ее музыкальным театром. Надо же — он все еще возит ее на уроки танцев дважды в неделю. Этот факт мне настолько понравился, что я даже сказала:

— Хотела бы я посмотреть, как ты сидишь в зале ожидания со всеми этими мамочками из пригородов.

Он улыбнулся мне улыбкой Теда:

— Приезжай в гости — посмотришь.

— Договорились, — ответила я и сосредоточилась на том, чтобы не завопить.

— Кричать вполне можно, — сказал доктор Филдс.

Эдуард объяснил вместо меня:

— Стоит ей один раз крикнуть — и она уже не остановится. Лучше не начинать.

Филдс глянул на Эдуарда, задержал на нем взгляд на мгновение и снова помчался зашивать разрез. Ему пришлось мне сказать, что работа закончена — вся рука была сплошным комом боли, будто горела или… нет у меня слов для этого ощущения. Охрененно болела рука от верха раны до самого низа и еще в пальцы отдавало. Аж тошнило. И у меня были две задачи: не заорать и не сблевать.

Филдс дал нам какие-то таблетки.

— Это поможет ее успокоить на время, дать организму заделать повреждения.

— Надолго? — спросил Эдуард.

— На час, на два — если повезет.

— Спасибо, док, — сказал Эдуард, взял таблетки, но что с ними сделал — я не видела. Мир сузился до участка пола перед глазами, я сосредоточилась на дыхании, просто на существовании и попытках подавить боль или хотя бы вытерпеть ее.

— Кресло нужно, чтобы довезти ее до двери, — сказал кто-то.

Я не стала говорить, что мне оно не нужно: боялась открыть рот, чтобы не отдать все, что за день съела. Раз я не стала спорить, Эдуард тоже не стал. Так что я уехала из больницы в кресле на колесах, которое толкал один из медиков-зрителей. Оказалось, это медбрат, пытавшийся развлекать меня разговорами, и оказалось, что у него черт-те сколько вопросов о ликантропии. Ответов — вот прямо сейчас — у меня не было.

Эдуард перед посадкой в машину скормил мне одну таблетку. Я не стала спорить. Не могла вспомнить, говорил ли доктор Филдс, что это за лекарство, но оно оказалось сильным, потому что я только помню, как заурчал двигатель и сел за руль Эдуард, а потом я заснула.

Проснулась я в кровати, в типичном гостиничном номере, и Эдуард подавал мне вторую таблетку и воду. Я стала возражать, и он сказал:

— Прими ее.

По тону было ясно, что либо я приму ее добровольно, либо он меня заставит. Я хорошо знала, что уж кто-кто, а Эдуард всегда сделает именно то, чем грозит, и будет унизительно, когда я не смогу ему помешать скормить мне таблетку насильно. Так что я тихо приняла таблетку без дальнейших споров, и сон снова накрыл меня прежде, чем я успела подумать, насколько болит рука. И это было хорошо, наверное.

Не до конца проснувшись, еще не очень осознавая себя, я почувствовала, что вокруг меня обернулся мужчина. Я прижала его руку поближе к талии, заворачиваясь в него, как в любимый плед, а потом еще большая близость дала мне понять, что он голый, и так как единственный мужчина в комнате на момент, когда я ложилась спать, был Эдуард, тут возникла проблема. Вдруг широко раскрылись глаза, напряглись все мышцы.

Сонный голос у меня за спиной пробормотал:

— Хорошо пахнешь.

Голос я не узнала. Хорошая и плохая новости. Хорошая: этот голый мужчина — не Эдуард, и неловкость момента несколько снизилась. Плохая новость: я лежу в постели с голым незнакомым мужчиной. Что за черт?

Я попыталась отодвинуться, но рука напряглась, и он притянул меня в изгиб своего тела, наклонил голову, ткнулся лицом мне в волосы. Я приподнялась на локтях, повернулась посмотреть, кто это меня обнимает. Светлые до белизны волосы с красной прядью, спокойные серые глаза моргнули, глядя на меня. Этан поднял голову, я увидела в светлых волосах серый оттенок — мелкие завитки в сонном беспорядке.

Он смотрел вверх, чтобы, целуя меня в спину, видеть мое лицо. Как на ринге никогда не спускаешь глаз с лица противника, иначе тебе задницу оттяпают. Сейчас он приложил правильных очертаний рот к моей коже, рот с ямочками над и под губами, и смотрел на меня. Как будто ожидал, что я на него разозлюсь.

— Где Эдуард? — нахмурилась я.

— Ушел куда-то с полицейскими.

Я напряглась, рука прижала меня сильнее.

— Новое убийство?

— Он не обсуждает с гражданскими вопросы полицейского расследования.

— Ты его цитируешь.

Он кивнул и снова нежно поцеловал мою голую спину. Но глаза не опускал, будто всерьез боялся, что я его ударю.

— Что ты такое сделал, что чувствуешь себя виноватым? — спросила я.

Он заморгал, отодвинулся, чтобы можно было говорить, и ответил:

— Я не чувствую себя виноватым.

— Вид у тебя виноватый.

— У тебя вид сердитый, и ты сердишься. Я стараюсь не рассердить тебя сильнее. Скажи, какое выражение лица тебя устроит, и я постараюсь принять именно такое.

Я слегка улыбнулась и вздохнула.

— Ну, хоть не сердишься, — сказал он.

Я заметила, что опираюсь на раненую руку. Посмотрела вниз — рана оказалась полоской желтых и розовых чешуек. По виду судя, ей уже было несколько дней.

— Сколько я спала? — спросила я.

— Не столько, — ответил он.

Я села, и он чуть отпустил меня, давая это сделать. Рукой я вцепилась в простыню, так что груди были хоть чуть-чуть да прикрыты. Судя по виду раны, мы уже несколько дней спали голые, но я не знала, что мы голые, и не спрашивала, так ли это, и потому предпочла прикрыться. Вот такие у меня маленькие странности, и я перестала с ними бороться.

Я протянула руку к нему, лежащему на кровати.

— Ведь действительно можно считать, что зажило, а ведь заживало не как обычно. Значит, дни прошли.

Одна его рука лежала у меня за спиной, так что, если бы я легла обратно, могла бы с ним обняться, но что-то не знаю, хотелось ли мне сейчас обниматься с кем бы то ни было. У меня были вопросы, и я хотела получить ответы.