Павел Молитвин - Возвращение Ктулху Страница 10

Я приходил на это место в последующие недели как на работу и выстаивал там по нескольку часов. Не сомневаюсь, что обо мне складывались разные легенды, по большей части неприятные. Если раньше меня могли бы принять за безнадежно влюбленного, то теперь, скорее всего, меня в том районе считали за маньяка, который только и ждет удобного случая, чтобы похитить ребенка и сделать с ним что-нибудь ужасное.

И вот однажды я проснулся с твердым убеждением, что сегодня произойдет нечто знаменательное. С моей стороны не было предпринято для этого никаких шагов. Я просто знал. Знал с первого мгновения, как открыл глаза.

За окном хлестал дождь, небо было тяжелым и серым, и Нева — я чувствовал это, даже не видя ее, — разбухла и подползла к краю набережной. Она уже лижет парапеты, бьется в стены своей тюрьмы, ей охота на волю, и она только ждет своего часа, который настанет в две тысячи двадцать четвертом году, когда она разнесет проклятую дамбу и проглотит Петербург.

— Это предсказание? — спросил я.

Гемпель поднял брови:

— По двадцать четвертым годам каждый век в Питере бывает большое наводнение. Не требуется быть пророком, чтобы предсказывать очевидное.

Я не стал ничего возражать. Утверждение Гемпеля было сомнительным, но опровергнуть его можно будет только через двадцать лет. (Нам обоим исполнится к тому времени больше сорока! Столько не живут!)

— Наводнение подействовало на меня опьяняюще, — продолжал Гемпель. — Я не помню, как оделся. Похватал первые попавшиеся вещи, какие подвернулись под руку, влез в ботинки и выскочил на улицу. Я не взял с собой зонта, поскольку испытывал неодолимую потребность в том, чтобы промокнуть до нитки, раствориться в непогоде, стать частью стихии.

— Дождя? — уточнил я.

— Дождя? — Гемпель немного растерялся, а потом, поняв мой вопрос, хмыкнул: — Нет, конечно. Дождь — не стихия. Стихия — этот город и… нечто большее, что заключено в нем. Дождь в том числе. Но дождь, он из числа малых слуг. Как и туман. Нева — великий слуга. Слабые противники вроде каменных львов нам не помеха… — Он увлекся и сам не заметил, как употребил это «нам» вместо «им» и тем самым выдал свою причастность к миру мокрых нечеловеческих существ. — Я не шел, а почти бежал на Васильевский, к тому самому месту. Сегодня — никаких колебаний!

И точно. Едва я приблизился к перекрестку, как два серых дома заколебались и растворились в дождливом воздухе, а вместо них явился тот самый розовый дом. Совершенно одинокий, он омывался струями дождя, он напитывался влагой и разбухал от нее.

Я подошел ближе и тут заметил возле подъезда с десяток странных существ. Одни были чрезвычайно малы ростом, другие — с непомерно длинными руками и крохотными головами, третьи покрыты отслаивающейся зеленоватой чешуей… А над ними высился крепконогий горбун с плетью в руке.

Пригнал заключенных, понял я. В чем-то провинившиеся, эти создания сейчас войдут в дом и будут заключены там в квартирах-тюрьмах. До самой их смерти или же только до предполагаемого исправления? Об этом мне ничего не было известно, как и об их вине. Я только содрогнулся при мысли о том, что и меня, возможно, могла бы ожидать подобная участь.

Пока я раздумывал об этом, горбун повернулся в мою сторону и закричал до крайности невнятно, но чрезвычайно зычно и громко, а затем склонился в низком поклоне. Что до прочих, то они попросту попадали ниц, так что мгновение спустя я уже высился над целым морем горбов, плавников, рудиментарных крыльев, торчащих позвонков, странных пластин вроде тех, что можно видеть на изображениях динозавров в познавательных книжках, и дергающихся лопаток. Грубая серая кожа существ покрылась крупными мурашками, у некоторых выступили крупные маслянистые капли пота.

Я понял, что они меня боятся. И, вероятно, ожидают от меня каких-то действий. Может быть, я должен принять решение касательно их судьбы. Или просто поприветствовать их. Или же встреча со мной для них — хорошая примета, чему они так недвусмысленно радуются. Однако не исключено, что встреча со мной для них, напротив, — примета на редкость дурная и они подобным образом выражают не радость, а крайний испуг.

Все это мелькнуло у меня в голове, а затем я принял величественный вид и, больше не сомневаясь и не колеблясь, произнес:

— Все вы прощены. Ступайте с миром и не повторяйте прежних ошибок.

Поверишь ли, это вышло великолепно! Я чувствовал себя могущественным и добрым. Я раздавал милость с такой высочайшей вершины, какая не снилась ни одному императору… Помнишь гардеробщицу в школе? Она могла открыть гардероб и позволить нам погулять на большой перемене, а могла заупрямиться и сделать вид, будто ее сильно заботят наши возможные прогулы. И тогда пальто оставались запертыми, а мы сидели в школе и ждали звонка… Вот приблизительно такой степенью могущества я обладал в тот миг.

Эти создания, как ни странно, поняли, что их прощают и отпускают. Они подползли к моим ногам, закопошились, явно воздавая мне почести. Некоторые покусывали меня за лодыжки, не больно, но чувствительно, другие мелко обгрызали край куртки, третьи быстро клевали носом асфальт возле моих ботинок. Выразив таким образом свое полное почтение, они поднялись на ноги и разбежались, не выпрямляя спины, в согбенной позе. Последним удалился горбун.

Я вошел в дом и очутился на уже знакомой лестнице. Здесь стоял густой запах протухших водорослей. Лужи поблескивали на каждой ступеньке. Я медленно поднялся наверх, к квартире Алии.

Если она и знала о том, как я поступил с арестованными, то никак не показала этого. Честно говоря, я ожидал недовольства и даже побаивался его, но она просто поцеловала меня в щеку и, как и в первый раз, дружески затащила к себе.

— Хочешь ты чаю? — спросила она.

— Охотно, — ответил я.

Это был правильный ответ. Она просияла и ушла на кухню, а я занял прежнее место в ее гостиной, среди булькающих аквариумов.

Как и тогда, она принесла чайник и чашки и не сделала ни малейшей попытки меня угостить. Формальность была соблюдена. Я поблагодарил Алию. Мне доставляло огромное удовольствие любоваться ее лицом. Казалось, до сих пор я был болен, я провел в бреду и лихорадке несколько дней и только встреча с Алией послужила к моему исцелению. Видеть ее, находиться рядом с ней — вот мое лекарство. Невнятная тревога последней недели отступила. Я погрузился в состояние абсолютного покоя.

— Я согласен, — сказал я Алии. — Если дреды — необходимое условие для наших встреч, то я согласен. Делай с моими волосами что хочешь, Алия.

Она обрадовалась, хлопнула в ладоши и тотчас принесла свои инструменты — маленькие расчесочки и крючочки, похожие на вязальные. На сей раз, пока она отсутствовала, мне почудились какие-то приглушенные голоса в коридоре, и я почти был уверен в том, что Алия переговаривается со своими слугами или же с другими жильцами квартиры. Впрочем, я никого так и не увидел, да и слов не разобрал: похоже, разговор велся на незнакомом языке.

Она вернулась, усадила меня удобнее и взялась за дело. Пока она работала — а процесс занял несколько часов, — я беседовал с ней в попытках разузнать побольше о ней самой и о том мире, в котором она существует и в который я получил столь неожиданный доступ.

— Мне нелегко было найти твой дом, — сказал я.

— Почему? — удивилась она.

— Потому что его здесь не было.

— Он всегда был здесь, — заявила она. — И я всегда была в нем, внутри. Я никогда не покидаю своего места.

— Разве ты не выходишь на улицу? — спросил я. — Как такое возможно?

— Я живу здесь, — отозвалась она. — Я живу здесь ввысь и вглубь.

Я задумался над подобным объяснением. Что значит «живу здесь ввысь и вглубь»? Не то ли, что дом Алии имеет невидимые моему взору продолжения — как в виде бесконечно глубокого подвала, так и в виде просторного чердака? А может быть, Алия владеет также воздушным пространством над крышей? Но в таком случае это заставляет предполагать у нее способность к полету. Для чего же ей, в противном случае, воздушное пространство?

В общем, вопросов стало еще больше, чем ответов, но я твердо решил не сдаваться. Времени у нас, повторюсь, было навалом: заплетание дредов — занятие очень трудоемкое и, главное, долгое.

И, прибавлю, довольно болезненное для клиента. Вся кожа на голове натянута, за волосы дергают… В общем, те еще впечатления. Впрочем, я держался и не выдал, надеюсь, своих неприятных ощущений ни единой гримасой.

Вместо этого я продолжал расспрашивать мою прекрасную мучительницу:

— Судя по всему, ты занимаешь высокое положение в иерархии твоего народа.

— Разумеется, — тотчас кивнула она. — Я храню этот дом. Он стоит здесь, а я живу в нем.

— В тех квартирах, мимо которых я сюда шел… Те, запертые… — начал было я.