Анна Коростелева - Цветы корицы, аромат сливы Страница 10

— Послушай, я имею право хоть что-то знать, — сказал ему как-то Ди. — Я ухаживал за кошкой! Что в этой легенде правда?

— Неправда, что я говорил с украинскими пограничниками на диалекте русского языка, которым пользуются на Украине, — я его не знаю. И неправда, что я спускался в пещеру без фонарика, потому что прекрасно вижу в темноте. Не вижу. Ну, все остальное… более или менее так и было, — сухо сказал Сюэли.

— Мне нет оправдания, — сказал Ди. — Но… он казался тонко чувствующим человеком.

— Где тонко, там и рвется, — буркнул Сюэли по-русски.

После того случая у Сюэли и Цзинцзин появилось выражение — "красная крышечка". Когда Цзинцзин и Сяолинь ползли по низким пещерным ходам, как им казалось, к выходу и надеялись уже скоро увидеть свет, они наткнулись на красную пластмассовую крышечку от кока-колы, оставленную раньше ими же, и поняли, что ползают по кругу. Это было непередаваемо страшно, они похолодели от ужаса. На крышечку они наткнулись четыре раза. Сюэли не только вынес Цзинцзин из этой пещеры на руках, но еще и бросил все свое остроумие на то, чтобы высмеять феномен красной крышечки, чтобы она не оставила ни малейшей травмы в психике Цзинцзин. С тех пор при словах "красная крышечка" они начинали ржать. Выражение это обозначало у них любой назойливый повтор.

На этом странные попытки переключить Цзинцзин на какого-нибудь другого человека закончились.

Увидев в объявлении Института Конфуция МГУ упоминание о награждении победителей конкурса сочинений "Я и китайский язык", Сюэли пожал плечами: формулировка темы была даже не провальна — она была за пределами его понимания. Если у них есть какие-то русские, которые хотят изучать китайский язык, надо же учить их тогда, а не издеваться. Он отыскал то место, где в МГУ гнездился Институт Конфуция, пришел к ним, представился как словесник, поскольку с кристаллографом никто не захотел бы об этом разговаривать, и предложил дать обучать эту группу учащихся ему, а в качестве темы для конкурса сочинений на следующий год не задумываясь предложил формулировку "Бамбук и светлячки".

— Ну, а нельзя ли все же… какую-нибудь другую формулировку? — спросили его.

— Можно "Светлячки и бамбук", — бесстрастно сказал Сюэли. — Но "Бамбук и светлячки" — лучше.

— Но… как же? Это ведь узко, мы хотели… чтобы все же словарный запас…

— Год поучатся писать про бамбук и светлячков, — тысяч пять иероглифов выучат, — равнодушно, но твердо сказал Сюэли. — И в знании древних авторов чуть-чуть хоть продвинутся. "Я и китайский язык"! "Я и мой китайский язык"!..

С тех пор три вечера в неделю у него заняты были обучением русских в Институте Конфуция.

В архиве ЦГАТД Сюэли познакомился с одной из старейших сотрудниц по имени Рахиль Эфраимовна — это была маленькая кружевная старушка, которая пожаловалась ему, что у нее очень тяжелая архивная работа, которая заставляет ее присутствовать в архиве по ночам. Дело в том, что в одной из комнат архива, на определенном столе, иногда в лунные ночи появлялась так называемая "светящаяся тетрадь" — это был призрачный дневник Теодора фон Бока, который в 1941-м году командовал группой армий «Север». Генерал-фельдмаршал был человеком пунктуальным и педантичным, поэтому его записки обладали особой ценностью, но дело не в этом: факт тот, что, появившись, дневник часа через два исчезал. Рахиль Эфраимовна ждала его появления и переписывала по кусочкам: хотела сделать так, чтобы документ был в постоянном доступе. Сюэли попросил ее назвать дни за последнее время, когда появлялся дневник, — она назвала с десяток дат. Тогда Сюэли привязал эти даты к лунному календарю, уловил периодичность и рассчитал совершенно точно, когда снова появится дневник и когда он будет появляться впредь, так что Рахили Эфраимовне уже не нужно было задерживаться на работе по семь дней в неделю, подкарауливая появление дневника. Он нацарапал ей на стене расписание на год вперед. "Лисочка, вы гений! — восторженно всплеснула руками старушка. — Вы случайно не еврей?.." Но нет, как ни присматривалась она к милому мальчику, на еврея он никак не был похож. С тех пор она всегда поила Сюэли сладким чаем с молоком и печеньем — это был экзотичнейший напиток, Сюэли даже не знал, как к нему относиться. Именно она однажды показала Сюэли в подвале архива дверь, которую он раньше никогда не замечал.

Деканат геологического факультета неожиданно предложил китайским первокурсникам подготовить что-нибудь вроде капустника ко Дню факультета. "Да-да, у нас в последние годы безумный наплыв китайских студентов, и мы не понимаем, что у них в головах. Пусть они наконец выскажутся в такой вот… драматической форме, объяснят нам, что они имеют в виду, чем живут, чем дышат", — сказал Лухин, зам. декана по золотодобыче.

Сюэли сразу предложил переделать под местные реалии пьесу Ван Ши-фу "Западный флигель". Настоятеля монастыря и монахов заменили комендантом общежития и дежурными по этажу, разбойников — скинхедами. Поскольку у него был опыт выступления в любительских спектаклях и к тому же он был писаным красавцем, на него сразу повесили роль студента Чжана. Роли коменданта, дежурных по этажу, скинхедов, подруги Ин-Ин — Хун-нян более или менее разобрали, оставалась лишь центральная роль Ин-Ин, но под нее никто не подходил. Все девушки-геологи, которые рвались играть, гораздо больше походили на какого-нибудь хунвейбина в кепке, чем на барышню Ин-Ин. Двигаться они не умели, играть на пипа — тем более, стрижены были под ежик. Возможно, они могли пройти сотни километров по тайге и выпить бутылку водки не закусывая. Вероятно, они могли обнаружить месторождение и организовать с нуля добычу нефти. Одна из них, наверное, могла заломать медведя. Тогда Сюэли принял радикальное решение.

— Можно мы попросим о помощи старших товарищей?

Русские кураторы благодушно разрешили. Они не подозревали, что Ин-Ин после этого гениально сыграет Ди. Им даже в голову не пришло, что помощь старших товарищей может выразиться вот в этом. Они даже не догадывались, какими бывают эти старшие товарищи.

— Вот какие красавицы к нам едут! — с гордостью сказал декан геофака декану того факультета, где учился Ди.

— М-м, по-моему, — кисло сморщился тот, поскольку Ди был хорошо ему известен как troublemaker и он его узнал даже в гриме, — это к нам они едут, а не к вам, эти… красавцы. Особенно вот этот… красавец.

Ди церемонно поклонился.

Пока Ди после капустника был еще в женском обличье, к нему пристал за кулисами какой-то ловелас, приглашая куда-то с ним уединиться. Ди задушевно сказал ему на ушко: "Видите ли… У меня на идиотов… не встаeт". Того вынесло оттуда, как будто им выстрелили из пращи.

Но все это было потом, а пока Сюэли, Ди и еще несколько человек сидели по вечерам, придумывая текст к постановке.

— Выходит Чжан Гун. Рассказчики справа и слева дают комментарии. Пантомима Сюэли идет в этот момент.

Чжан Гун из общежития в ГЗ

Недаром на весь сектор Б прославлен:

Сюцай во всем сноровкой поражает,

Таких людей едва ли двое, трое

Найдется в Поднебесной, чтобы так,

Как он, проворны были в каждом деле —

Рассказчик справа:

Возьмет ли в руки кисть, лоскут любой —

И через миг уже готова сотня

Прекраснейших стихов.

Рассказчик слева:

Возьмет ли в руки дрель и молоток —

Уж дырки все просверлены на славу

И гвозди все, глядишь, позабивал.

Этот сандаловый цинь ночью яснее звучит,

В эти колонки слышнее порою ночной.

— Теперь ты декламируешь то, что мы вместо арии туда всунули:

Любви Ин-Ин добиться очень сложно,

Лишь только в первом корпусе она

Являет лик, как осенью луна,

Но так ГЗ обходит осторожно,

Что, право, рвется сердце у меня.

— Стоп. Нет, — говорил Ди. — Коряво по-русски. «Рвется» — либо надо уточнять, куда, либо "на куски". Что в клочья рвется сердце у меня.

Выкроив минутку досуга, Сюэли зашел на истфак и разыскал там Андрея. Тот сидел над черепками из керченских раскопок.

— Послушай, ты не посмотришь на вот… это украшение еще раз?..

— Ну, эта вещь же у тебя поздняя очень… Чего на нее смотреть? — искренне удивился Андрей.

— Извини, пожалуйста, а у вас есть кто-нибудь, кто занимается более поздними эпохами?.. Кто занимается современностью? — поспешно поправился Сюэли.

— Да, вот Леха тебя поймет. Он в это… за это… за ту дверь загляни.

Леха оказался здоровенным небритым малым в камуфляже, сидящим под целой гирляндой вымпелов в память о поисковых экспедициях. У него на столе была разложена карта, прижатая с одной стороны карандашницей из опиленной снарядной гильзы, с другой — минным осколком; он что-то на ней помечал. Перед Сюэли был, так сказать, практикующий историк Второй мировой — поисковик.