Анна Коростелева - Цветы корицы, аромат сливы Страница 11

Выкроив минутку досуга, Сюэли зашел на истфак и разыскал там Андрея. Тот сидел над черепками из керченских раскопок.

— Послушай, ты не посмотришь на вот… это украшение еще раз?..

— Ну, эта вещь же у тебя поздняя очень… Чего на нее смотреть? — искренне удивился Андрей.

— Извини, пожалуйста, а у вас есть кто-нибудь, кто занимается более поздними эпохами?.. Кто занимается современностью? — поспешно поправился Сюэли.

— Да, вот Леха тебя поймет. Он в это… за это… за ту дверь загляни.

Леха оказался здоровенным небритым малым в камуфляже, сидящим под целой гирляндой вымпелов в память о поисковых экспедициях. У него на столе была разложена карта, прижатая с одной стороны карандашницей из опиленной снарядной гильзы, с другой — минным осколком; он что-то на ней помечал. Перед Сюэли был, так сказать, практикующий историк Второй мировой — поисковик.

— Будь добр, — сказал Сюэли, — посмотри, пожалуйста, на этот обломок… Ты не встречал?..

Леха осмотрел предмет взглядом профессионала и сурово сказал:

— И что?

— Здесь написано: "Императорский театр теней". Ты никогда не встречал… никогда не слышал?.. Я… нигде не нашел, вот, решил обратиться. Ведь ты, вероятно, много читал о разных… поздних артефактах?

Леша поскреб пятерней в затылке.

— Ну, я вообще-то специалист по Великой Отечественной. А как эта хрень по-китайски?

— Huang jia ying xi. Хуан-цзя ин-си.

— М-м-м… А-а… хвангдзя-йинг-кси это могли записать?

— Всё, всё могло быть! — обрадовался Сюэли и, прижав руку к сердцу, ждал, что ему скажут.

— А… ты слышал когда-нибудь про спецподразделение японской Квантунской армии "Курама Тэнгу"? — спросил Леша.

"Сначала пишется "поющий сверчок", потом "привольно плещущаяся рыба"…"

"Сначала пишется "свернувшийся дракон" с восходящей чертой вместо горизонтальной, потом — три параллельные «косые» точки вдоль восходящей черты…"

В Институте Конфуция Сюэли начинал с "разворачивания тетрадей". Он не сразу понял, почему у русских все иероглифы валятся вбок и не могут стоять, но потом, приглядевшись к тому, как они пишут, понял: перед тем, как начать писать, они пристраивали тетрадь так, чтобы верхний край ее шел под углом примерно 40 градусов к краю стола и правый верхний угол оказывался выше левого, ручку же при письме они держали не то чтобы горизонтально, но клали в выемку между большим и указательным пальцем. Поприветствовав учеников, он проходил по рядам и каждому вручную клал тетрадь ровно и ручку в руке ставил вертикально. Тетради начинали ползти обратно, в прежнее положение, примерно через минуту сорок секунд (он засекал). Иероглифы целыми стройными рядами слаженно заваливались, как будто по ним прошел тайфун.

Один ученик, толком не запомнив иероглиф, спорил с Сюэли: "Какая разница, под «крышей» или под «навесом»? Понятно же, о чем речь!" Одна девушка, высунув от старательности язык, писала знак «зима» в «ограде» и приговаривала: "Это пру-удик… А в нём плавают ка-арпы…". Другая девушка спрашивала: "А ничего, если я "свернувшегося дракона" немножко так разверну?" Еще одна ученица говорила: "А почему в слове «родственник» обязательно надо писать «труп»? А если он жив еще?"

— Боже моё… Я не смогу соответствовать, — подумал Сюэли по-русски. Но все же прошел по рядам и своей рукой повернул всем тетради еще раз. И еще раз. И еще раз.

— Я не могу так держать ручку, как вы. У меня анатомия кисти другая.

— Анатомия кисти у нас приблизительно одинакова, — сказал Сюэли, подходя, перегибаясь через спинку скамейки и приближая свою руку для сравнения к руке ученика.

— У меня указательный палец не сгибается в этом месте под таким углом.

Сюэли пальцами вылеплял, как из пластилина, из его руки то, что нужно, и клал на ручку.

За этот год ему пришлось вспомнить все шутки, с помощью которых его собственный учитель когда-то в детстве, в Гуанчжоу, учил детей писать и не путать иероглифы. Когда какой-нибудь малыш писал 玉, «драгоценность», вместо своей фамилии 王 Wang «князь», учитель Чжао мягко упрекал его: "Что же ты, даже князем не хочешь стать, только деньги хочешь взять?" Чтобы дети запомнили巾 «платок» и 币 «деньги», учитель говорил: "с докторской шапкой ты можешь стать дороже в тысячу раз". Когда маленький Сюэли однажды написал 臣 "подчиненный чиновник" вместо 巨 «обширный», учитель Чжао, улыбаясь, сказал: "Ну, если будешь писать ненужные черты, то сразу же сделаешься подчиненным, понимаешь?"

Были у него еще разные вольные шуточки для запоминания:

Однажды 熊 xiong встретился с 能 neng, удивился и спросил: "Ты что, брат, так за девушками гонялся, что даже ноги отнялись?" Или: 口 kou говорит 回 hui: "Ой, моя милая, ты уже давно беременна, почему мне не сообщила?" После этого учитель Чжао смущенно улыбался и прикрывал ладонью рот, но иероглифы запоминались всем классом на раз-два и больше никогда не путались. Он был совсем молодой, и его потом убили во время беспорядков, но его знания продолжали жить, в таком странном виде, в таком странном месте.

…К концу занятия Сюэли так уставал, как будто грузил кирпичи. И шел после этого грузить кирпичи. Недавно у него наконец закончились деньги. Плату за общежитие повысили, в Институте Конфуция платили копейки, и он подрабатывал где мог. Найти что-нибудь хорошее было трудно: сначала он таскал коробки в супермаркете "Тянь Кэ Лун", потом помогал на производстве пищевых упаковок, потом был переводчиком у приезжего мастера чайной церемонии целых шесть дней, наконец нашел "устойчивую должность", как он выразился, — грузить кирпичи.

— Зачем вам Институт Конфуция? — спросил его однажды научный руководитель. — Почему вы его не бросите? Он не приносит денег.

— Сыма Цянь сказал: "Когда есть ученый, достойный, талантливый, но остается вне службы, то это позор для держащих в своих руках государство". И хотя я пишу курсовую по выращиванию фианитов, как вам кажется, но по истинной моей специальности уйти от дел не решаюсь — ведь это же страшно подумать, сколько человек сразу потеряет лицо!

И совсем уже в ночь по выходным Сюэли являлся на сцене в виде студента Чжана — для репетиции капустника.

— Ах, меня от прекрасной Ин-Ин отделяет стена!

Я геолог-стажёр, с факультета глобальных процессов она.

И как камень в пучине лазурного моря,

На чужбине подушка моя холодна.

Равнодушным остаться я, как ни пытался, не мог,

Словно вихрь налетел и в мгновение сбил меня с ног,

Словно феникс поднял на крыла мое бренное тело,

С места взмыл, закружил и меня за собою увлёк.

— Здесь комендант с проверкой документов!

— Пускай себе идёт. Что за беда?

Бумаги не в порядке, как всегда,

Предвижу пару тягостных моментов,

Но если есть в наличье голова,

Всегда найдутся нужные слова.

— Два дня как мой просрочен договор,

Ну, не успел переоформить снова.

С утра не задалось — весь день хреново,

Я лучше подышать пойду на двор.

Ярким цветам в этом мире цвести не дано,

Вылезу через балкон — и в другое окно.

Сочиняли все эти тексты вместе, потом общую правку делал приходивший уже к отбою измотанный Ди. У него был почти совершенный русский. Когда другие студенты спрашивали его, откуда, он непринужденно сообщал, что несколько лет у него была русская рабыня. На самом же деле он просто учился семь лет как проклятый, как говорится, "подвязывая волосы к потолочной балке", не вылезая из-под горы словарей.

Он не переодевался для репетиций — не было сил. Иногда наспех, очень условно, делал грим, иногда брал в руку веер.

— Он мотив своей песни меняет слегка,

Он вплетает в игру стрекотанье сверчка,

Его цинь не смолкает до светлой зари,

Всё блуждает по струнам рука.

Кто играть так способен на струнах витых,

Тот, должно быть, прекрасней даосских святых,

И невольно забыв воспитанье своё,

Я росой замочила наряд,

Растрепалась причёска, и щёки горят…

— …И надеть позабыла белье, — растерянно сказал Ди. — Где мой текст? Что там на самом деле?

Однажды его узрел в этом виде историк Лёша, который зашел отдать Сюэли ксерокопию.

— А… этот твой приятель, он случайно… не того? — обалдело спросил Лёша.

— Нет, — мотнул головой Сюэли. — Он бисексуален, но ведёт монашеский образ жизни.

Ксерокс, который принес Лёша, был снят с разворота книги русского военного историка Лесоповалова "У высоких берегов Амура", где в одном контексте встречалось упоминание об Императорском театре теней и о подразделении "Курама Тэнгу". Оказывается, в Квантунской армии был специальный отряд, засекреченное официальное подразделение, занимавшееся всякой мистикой, вроде немецкой Аненербе и соответствующего отдела советской разведки, только хуже. Поскольку японцы к концу войны были уже в полном, настоящем отчаянии, били их везде, вышибли уже отовсюду почти и недалек был разгром на Окинаве, они ударились в мистику настолько глухую и непроницаемую, что поиски Шамбалы по сравнению с этим могут показаться рациональной и даже необходимой военной акцией. Например, они буквально разыскивали волшебный щит из выползка дракона, которым будто бы владел Фу Си, — разумеется, называя это более наукообразными словами, вроде "локализация древнейших артефактов", — искали металлическую палицу Сунь У-куна, которая, по преданию, могла увеличиваться и уменьшаться в размерах и в самом большом варианте весила десять тысяч цзиней, изучали способы разыскать и оживить глиняную армию императора Цинь Шихуанди, ну, и прочие их задания тоже выполнялись одновременно на материальном и на астральном плане, с поддержкой института придворных онмёдзи.