Геннадий Прашкевич - Белый мамонт (сборник) Страница 11

Главное стадо давно вышло к реке, но олешки все тянулись и тянулись по треугольным полянам. Хеллу тоже торопился. Он опять не нашел следов холгута. Зато там и тут – под лиственницами тундры и на краю хвойных лесов, под скалами Белого берега и у Соленой воды дымили стойбища Детей мертвецов. Они шли вслед за олешками. Каждый ростом выше быка, у рта волосатые. Такие способны сбить с выверенного пути самое большое стадо олешков. А ведь олешки – это жир, это вкусное мясо. Это крепкие сухожилия для растяжек, это теплые шкуры. Если упустить большое стадо, зима выйдет долгая и голодная.

И холгуты опять не пришли.

«…я ухо приложил к земле, чтобы услышать дальнийтопот…»

Под тонким ледком, легшим за ночь на тихую воду, Хеллу увидел уткнувшихся носами в берег маленьких снулых рыб.

Гнилой воздух.

Сникшие камыши.

Шляпки вялых грибов.

Большое копье давно готово к охоте, Люди льда полны решимости, а белый мамонт Шэли всех томит – не приходит. Холодом, холодом, холодом тянет с севера, но юг сильней: все ближе придвигается к пещере зубчатая стена хвойных лесов.

Прозрачный паучок с удивлением посмотрел в глаза Хеллу.

Повиснув на паутинке, он казался таким прозрачным, что не отбрасывал тени.

Зато под кочками чернели тяжелые, раздутые газами, расклеванные птицами тритоны. И они не были задавлены зверем. Болезнь, скорее всего, таилась в заполненных водой ямах. Умирающая вода выбрасывала мелкие светло-зеленые пузырьки. Они как бы светились и подпрыгивали над тяжелой мертвой водой. Если такой водой ополоснуть руки, они опухнут.

Когда-то мир был насыщен живой влагой.

Когда-то живая птица кричала в воздухе, стучала хвостом рыба.

Когда-то белый мамонт Шэли всяко смеялся над оборванцами, заставлял их отступать в грязное болото или в пещеру. Потом шел к реке, довольно тянул хоботом воду. Не боялся.

А потом что-то испортилось.

Может, это Красный червь издали дохнул зловонно и жарко, превратил все придонные растения в кислый кисель. От дыхания Красного червя несет ужасом, живое умирает в тягучей слюне. Тысячи цветных бабочек тянулись рядами вдоль подмерзшего берега, будто их вынесло на берег невидимой волной.

«…да и птицы здесь не живут…»

Длинной палкой Хеллу потыкал студенистые массы коричнево-красного цвета, густо, как кожаные подушки, покрывшие дно затопленных ям. Хотелось пить, но к воде Хеллу не наклонился. Зато подобрал широкий наконечник потерянного копья. Здесь прошли Дети мертвецов. Наконечник тускло поблескивал. Когда Хеллу коснулся острой грани, на пальце выступила кровь. Зато теперь он бежал быстро и остановился только под лиственницей с перепутанным, неправильным расположением ветвей. Такую все называют вихоревым гнездом. Под лиственницей, осыпавшей землю солнечными рыжими иглами, выбивался из-под земли прозрачный ручей. Если на Большое копье насадить острый широкий наконечник чужих, подумал Хеллу, припадая к дохнувшей холодком воде, можно смело выходить против самого большого, против самого тяжелого холгута. Даже если его поведет сам Господин преследования, можно не бояться и выходить навстречу. Много будет вкусного мяса, жира.

«…и эти апотропические руки…»

Рука охотника легла на каменный топор.

Перевернувшись через плечо, он нырнул в чащу.

Сердце Хеллу билось часто и гулко. Он торопился. Он чувствовал ужасное дыхание Господина преследования, чье мерзкое отражение время от времени мелькало в колеблющейся воде. Живые мясо и жир неуклонно, неутомимо откочевывают на юг, а в лесу появляются Дети мертвецов. Они сбивают олешков с привычных троп. Одежда на Детях мертвецов легкая, нигде не коробится, лбы схвачены ремешками, вырезанными из росомашьих шкур. У каждого за поясом пучок тонких стрел, блестят наконечники длинных копий. Никто не назовет Детей мертвецов оборванцами. Это они, увидев Людей льда, дивятся: «Одежды ваши чем пахнут?»

Хеллу провел пальцем по находке.

Наконечник тонко зазвенел и пустил луч света.

Когда-то старая женщина Эйа жила в чужом племени. Так получилось. Рассказывала, что Дети мертвецов пользуются топорами, которые рубят самый плотный камень. А в некоторых теплых местах они бросают в землю зерно, чтобы потом вернуться и съесть выросшее. Если много вырастет, не надо ловить олешков. Как медведи, сосут зерно. Если много такого вырастет, не надо ссориться из-за обсидиановых пластин.

Хеллу вздрогнул от негромкого свиста.

Но обернуться не успел.

Схватили.

Все пахло незнакомо и остро.

Как огромные перевернутые корзины, под которыми можно переждать непогоду, торчали чужие жилища над треугольной осенней поляной. Боль от удара сломила Хеллу. Он помнил, как его ударили, повалили в траву, но не помнил, как тащили к чужому стойбищу.

Боль вернулась, и он инстинктивно закрыл голову руками.

Но никто на него не нападал. Никого рядом не было. Тогда он осторожно прильнул к щели в плетеной стене. Недалеко от входа дымил небольшой костер, пахло берестой. Молодая красивая сидела перед костром на мягкой брусничной кочке. Волосы зеленые, как осока.

«…дыша духами и туманами…»

Однажды Хеллу видел такую женщину.

Даже спросил её: «Ты что умеешь делать?»

А та женщина не ответила. Она только повернулась, и запах был приятный.

Теперь росомашья с матовым блеском шкура с долгой желтой полоской по спине покрывала круглые плечи молодой красивой. Зеленые волосы летели – как туманное облако, перехваченное кожаным ремешком. Оглянувшись, показала ровные светлые зубы. Как росомаха, питающаяся живыми олешками. Встретила взгляд охотника, тонкие ноздри вздрагивали.

У каждого свой запах.

Хеллу по старой кости легко мог определить – принадлежала эта кость старому охотнику трибы или когда-то убит был чужой? Но запах молодой красивой смутил его. Пошарив по полу, наткнулся на сухую обожженную кость. Она сразу удлинила, усилила его руку. Заворчав, не понимая, почему его оставили под таким ненадежным присмотром, как эта молодая красивая, опасаясь неслыханной ужасной ловушки, одним движением Хеллу нырнул в зловещую, вобравшую страхи, тьму.

Запоздалый вскрик молодой.

Но никто не гнался.

Старый Тофнахт сидел на корточках у входа в пещеру.

Скалы снаружи, как грибами, обросли ласточкиными гнездами.

Ласточки метались, как темные молнии, чиркали воздух. Задыхающийся Хеллу молча присел на корточки рядом с Тофнахтом. Подходили другие охотники, обнюхивались. Одни касались Хеллу пальцами, другие просто присаживались. Волосатые головы, бородатые лица, настороженные взгляды. Из душной пещеры несло дымом, застоявшимся воздухом, прелью, слежавшимся мышиным пометом. Кто-то недоверчиво вскрикнул, кто-то уставился на гребни известняковых скал, пасмурно подсвеченных утренним солнцем.

«…снег идет… снег идет…»

Густой белый снег медлительно падал на воду реки, на плоские холмы, на тихие пространства тундры. В воде превращался в тусклые мягкие блины, уносимые течением. Выдра, выскочив на берег, испуганно фыркнула. Потом скользнули из белой сумятицы угрюмые тени. Одного охотника несли, он был ранен. В пещере посадили на пол, но он и сидеть не мог. По ударам на голове Хеллу понял, что охотники совсем недавно встретили в лесу Детей мертвецов.

«…снег идет… снег идет…»

Солнце поднялось.

Злобные ручьи бешено понеслись с холмов, снося ил, песок, камни.

Умершего от ран охотника посадили на дно неглубокой ямы. Кожаная рубаха, расшитая мелкими ракушками и костяными пластинками, на ногах простые муклуки, парка без капюшона с разрезом на груди, заколотым костяной булавкой, на руках костяные браслеты.

«…ах, ничего я не вижу, и бедное ухо оглохло,всех-то цветов мне осталось лишь сурик да хриплая охра…»

На низкой лиственнице стрекотала сорока – крутила хвостом, выкрикивала обидное, но на нее никто не смотрел. Старый Тофнахт опустил в яму костяную ложку, на плоской ручке которой скручивал в раковину свой хобот белый мамонт Шэли. Под головой умершего пристроили каменную подушку, – он устал, он хотел отдохнуть. Сперва он был на охоте, теперь пойдет под землю. Станет жить там, встретит толстого турхукэнни и весело обманет его. Для пользы Людей льда весело обманет. Скажет, размахивая красивой ложкой: «Смотри, какая у меня! Таких теперь у меня много будет!» И погрозит белому: «Не ходи в тундру».

Смерть – опасное состояние.

Охотники молча переминались, им хотелось уйти.

Им хотелось мять в руках стебли речного чеснока, острым соком натирать лица.