Геннадий Прашкевич - Белый мамонт (сборник) Страница 10

Смола, приклеивающая, как смерть.

Клееные пластины, которые не раздерешь руками.

Отшлифованный до блеска бивень, глубиной и сладостью отвечающий завораживающим женским взглядам. Ровдужный парус – легкий, без никаких клиньев, без всяких лоскутов, без прошвы.

Всё готово. Всё под рукой.

А следов мамонтов – никаких.

В лесах и в болотах, подступавших к известняковым холмам, посвистывал пустой ветер. Может, холгут сам давно умер, стал одним из таких холмов? Оброс бесстыжим мхом и зелеными березками, терпеливо ждет своего часа. Одна только неутомимая росомаха, урча и наслаждаясь, сшивала в кустах прошлое с настоящим, вгрызалась в еще живого олешка.

Никто не гнался за Апшуром. Не трубил холгут, выразительно поднимая палку, зажатую в мохнатом хоботе, недовольный шерстистый носорог не тащился над кучей помета, даже Господин преследования не дышал в ухо. Холгуты вообще теперь приходили только летом и ненадолго. Может, не могли протиснуться толстыми боками сквозь густые хвойные леса, подступившие с юга.

В кожаной безрукавке безумный Апшур много раз обошел тундру.

Спотыкался на круглых травяных кочках, до крови ранил босые ноги жесткой осокой, но нигде не встретил больших зверей с широкой спиной, не встретил глубоких следов, затекших водой и илом. Ни разу белый мамонт Шэли не выскочил из-за куста весело потаскать праздного скитальца за короткую косу. Может, уже наслышался о новых временах. О влажном тепле, накатывающемся с юга. Может, уже догадывался, что под сводами мрачной каменной галереи, освещенной факелами из бересты, на специальных подставках давно ждет охоты Большое копье – совершенное оружие. Такое большое, что пронзит в длину самого крупного турхукэнни.

«…неизвестное знал он, разгадывал тайны,о днях до потопа принес нам весть,ходил далеко, и устал, и вернулся,и выбил на камне свои труды…»

В тесной пещере Апшур скучал, а потому приставал к робким женщинам.

Но никто Апшура не трогал – три его старших брата были вождями трибы. Некоторые охотники даже сами делали Апшура товарищем по жене, а то ведь всякое могло случиться.

«…лежать бы в платьице измятомодной, в березняке густом,и нож под левым, лиловатым,еще девическим соском…»

Пел Апшур непонятное.

Например, злаки, прорастающие сквозь землю.

И, конечно, Большое копье – победу над вечностью.

«А если победит вечность? – робко спрашивали неопытные охотники, еще не научившиеся скрывать свою глупость. – Если победит вечность, всё не кончится ли?»

Чтобы отвлечь Людей льда от неправильных размышлений, Апшур, поддержанный вождями-братьями, заставлял молодых тяжелыми каменными долотами выбивать изображения на известняковых стенах. А когда приводили Детей мертвецов, захваченных то у болот, то на краю лесов, Апшур делал их помощниками. Точили долота, растирали краску. Многие изображения холгутов появлялись на стенах. Бежали куда-то стада олешков. Кто-то изобразил на стене вздернутого психа носорога, да такого злого, что женщины вскрикнули: «Сердитый!»

Говорить о психе стыдились.

А Апшур набрасывал силуэты.

Ну, несколько линий. Ну, пару прихотливых сплетений.

Основной рисунок, пользуясь указаниями Апшура, всегда доводили пленники, которым он из милосердия сам лично перебивал кости ног. Мухи сердито ползали по разбитым коленям.

«…и я спасу тебя от бед,чтоб ты не мучился задаром,переломив тебе хребеттяжелым, ласковым ударом…»

Зимой над заснеженными холмами раскачивались полотнища Северного сияния.

Зеленый свет охватывал полнеба, будто вдруг распахивалось пространство, как болезнью пораженное загадочным огнем. Постепенно все небо начинало нежно мерцать и переливаться такими тонами, каких Апшур нигде никогда не видел. Может, такие тона можно увидеть в глубинах земли, проросших цветными кристаллами, а может, в придонных глубинах больших Соленых вод, – он не знал. Он всегда видел такое только в зимнем небе и всегда выгонял своих пленников наружу. С перебитыми ногами они выползали под пуржливый вой и, пряча ненавидящие глаза, с тоской вглядывались в цветные полотнища. Выбирая, дать помощникам лишний кусочек недожаренного мяса или выгнать под таинственную пургу Северного сияния, Апшур всегда выбирал второе, потому что знал, как остро художник нуждается в поощрении. После таких выходов в темных галереях еще веселей летела искрящаяся каменная крошка. Еще веселей кашляли и стонали художники-пленники, нежная вонь от немытых тел теплыми волнами гуляла из одного пещерного перехода в другой. Подрагивая тонкими ноздрями, Апшур решительно считал пленников естественным продолжением своих рук. Он решительно считал пленников своими послушными и счастливыми орудиями, уже даже немножко осознающими себя, а оттого способными выразить самые глубинные, самые чистые и нежные движения его огромной светлой души.

Илума был.

Субишту был.

Плохие времена были.

«…небеса возопили, земля мычала,света не стало, вышли мраки,вспыхнула молния, мрак разлился,смерть упадала дождем на землю…»

Большое копье неустанно шлифовали.

Обожженное древко, длинное, как река, блестело.

Почти невидимые трещины плотно замазывались особенной смолой.

Двенадцать самых сильных охотников каждый день тренировались в беге на месте с Большим копьем, потому что белого мамонта Шэли следовало убить сразу – одним умелым ударом. Второго бы холгут не позволил.

Это только так говорили, что белый мамонт Шэли стар.

На самом деле он столь грузно припадал к зеленой земле, что она дрожала.

Мог съесть целую рощицу, общипать широкую поляну, а потом легко протанцевать, перепрыгивая кочки, на задних ногах, высоко задирая хобот. По его понятиям, выглядел свирепо. Челка тряслась над выпуклым лбом, как рыжее крыло. Высокомерно глаза из-под купола мохнатого лба щурились. Охотник Хеллу холодел, представляя взгляд холгута. Вся жизнь Хеллу была посвящена будущему короткому бою. Он учил охотников правильно держать огромное древко, правильно поднимать легкий парус.

«…а ночью неуклюжею лапой,привыкшей к грузу сетей,искал женщину, рыбным запахомпропитанную до костей…»

В темном углу, среди всяких отбросов, закрывая слезящиеся глаза ладонью, прятался трижды убогий певец Кудур. Когда-то певца просто забыли убить. Теперь он прятался среди отбросов и выл потихоньку, украдкой ловя дикий взгляд страшной, черной, как головешка, женщины Тишур, единственной почитательницы его небольшого певческого таланта. Большое копье до дрожи в ногах пугало Кудура. Он жалел косматое белое животное с грозными ступнями и вертящимся над головой хоботом. Он боялся, что его убьют. Белый мамонт Шэли напоминал ему потную растрепанную Тишур.

В этом было много тревоги.

«…спасите белого мамонта…»

Слушали Кудура только растрепанная женщина Тишур и заплесневелая черная черепаха с неясным уже отпечатком человеческой ладони на спине.

Если постучать по камню, черепаха подползала.

Но не к каждому. К Тишур, например, не подползала.

И совсем черепаха не верила тем, кто приходил с охоты недовольный, кто, нажевавшись пластинок сухого мухомора, грозно плясал у высокого костра всю ночь, так и норовя наступить ей на спину тяжелой ногой в пестро расшитых муклуках.

«…спасите белого мамонта…

…разбрасывайте зерна, сажайте злаки…

…звери уйдут, птицы улетят, рыбы погибнут, а злаки не уйдут, не улетят, не погибнут… они даже не засмеются предательски, как гиена, и не зарычат, как пещерный медведь…»

Умер Кудур непонятым.

Никто так и не узнал, зачем он прыгнул в каменный колодец.

Некоторые думали, что певцу помог охотник Хеллу. Но сам Хеллу утверждал, что Кудура погубила мечта. С тех пор, утешая человека, совсем уж ослабшего умом, обычно говорили: «Даже Кудуру такое не удавалось».

Хеллу был.

У берегов резной лед.

Нежные мхи, каменные проплешины.

Осенняя паутина прилипала к смуглой коже.

«…горькая супесь, глухой чернозем…смиренная глина и щебень с песком…окунья земля, травяная медынь…и пегая охра, жилица пустынь…»

Главное стадо давно вышло к реке, но олешки все тянулись и тянулись по треугольным полянам. Хеллу тоже торопился. Он опять не нашел следов холгута. Зато там и тут – под лиственницами тундры и на краю хвойных лесов, под скалами Белого берега и у Соленой воды дымили стойбища Детей мертвецов. Они шли вслед за олешками. Каждый ростом выше быка, у рта волосатые. Такие способны сбить с выверенного пути самое большое стадо олешков. А ведь олешки – это жир, это вкусное мясо. Это крепкие сухожилия для растяжек, это теплые шкуры. Если упустить большое стадо, зима выйдет долгая и голодная.