Геннадий Прашкевич - Белый мамонт (сборник) Страница 9

Долины перед пещерой почернели.

Животные ушли далеко, птицы улетели, рыбы в реке не стало.

Даже псих носорог, понюхав кучу помета, куда-то умчался. Говорили, что совсем опустился. А на горизонте ночами мерцали, как звезды, чужие костры. Это Дети мертвецов шли отнимать у Людей льда последнюю пищу.

Хутеллуш, адепт Большого копья, певец Нового, слабый телом, со слезящимися глазами, старший сын Самшу, прямой правнук Харреша, праправнук Нинхаргу и первых людей Эббу и Апшу, в низкой нише, наклонясь над массивной каменной посудой, терпеливо дробил малахит каменным пестом. Женщина Илау, тучная от недоедания, трясла тяжелыми весело раскрашенными грудями и смешивала добытый мягкий порошок с животным жиром и соком некоторых растений. Одновременно она отталкивала от себя похотливые руки Хутеллуша, потому что хранила себя для достойного человека.

Работа с красками приятна. Малиновый, черный, желтоватый, зеленый, фиолетовый оттенки отпугивают злых духов. А то ведь злые духи – они и справа, и слева. Они сзади и спереди. Они летают в горах, летают над пересохшей рекой, над сожженными долинами. Против злых духов нет дверей, нет запоров. Они втекают в пещеру с прозрачным ручьем, падают с неба с дождем и с градом, проползают в спальные пологи, проникают как воздух, чтобы мучить людей, разрушать семейное согласие и дружбу. Они не знают пощады, пожирают чужую плоть, пьют кровь, связывают бессилием руки и ноги. И Господин преследования помогает им.

В каменном сосуде Хутеллуш хранил особенную смолу.

В один день Господин преследования особенно внимательно приглядывал за певцом Нового и все время толкал его под руку. В конце концов сердитый Хутеллуш пролил приготовленную смолу и сам же голой ягодицей сел на камень.

Стал отрываться – не смог.

Илау стала помогать, сделала больно.

Пришли другие Люди льда, собралась вся триба – кто мог собраться.

Подумав, сказали плачущему: ладно, не рвись, а то оторвешь что-нибудь.

Сказали: ладно, живи с камнем. Пищи у нас мало, но немножко кормить будем.

Сказали: пой о Большом копье, приближай Будущее. Мечтай о Новом – о вкусном жире, о сочном мясе. Женщина Илау будет прибирать за тобой. Может, со временем разобьем камень, только с небольшим осколком на ягодице будешь ходить. Зато никто не укусит за правую ягодицу.

Стал жить с камнем.

Тяжело было, но пел.

Однажды все закричали и стали бежать.

Одни бежали в тайные ходы, другие в тундру.

Только женщина Илау в страхе прижалась к Хутеллушу.

Она была простая, как все одинокие женщины. Дрожа, сказала Хутеллушу: «Это Дети мертвецов пришли. Это нехорошие пришли. Это у рта волосатые пришли. Не могу унести тебя вместе с камнем, Хутеллуш, тяжко мне, а оторваться никак не можешь?»

«Не могу. Больно», – сказал Хутеллуш.

Тогда добрая женщина заплакала:

«Нас съедят».

Дети мертвецов шумно вошли в пещеру.

Одежды на них были из шкур росомах и молодых олешков, а усы, как у животных, ныряющих в Соленую воду. Убить столько росомах – этому трудно поверить, и Хутеллуш сперва тоже не поверил.

Но все у Детей мертвецов было так, как он видел.

И наконечники копий оказались у них особенные – не каменные.

Наконечники копий были у них величиной с локоть, широкие, сильно блестели.

Как злые быки, Дети мертвецов топали тяжелыми ногами, хватали летящую стрелу пальцами, благодаря быстроте бега избегали прямых ударов, а прыгали так высоко, что взлетали, подобно птицам. Когда плыли в воде, рыба отставала от них. Когда ложились на спину, то касались земли только ягодицами и плечами, такие массивные были у них мускулы.

Увидев Хутеллуша, удивились: «С камнем живет. Что с таким делать будем?»

Другие весело ответили: «Отрежем ему то, что можно отрезать. Другое не убежит».

Стали весело плясать у костра (весёлые посиделки), а Хутеллуш сидел правой ягодицей на камне под ветвистым знаком, начертанным на стене, может, под знаком Оленя. Дети мертвецов, веселясь, разбили глиняные горшки, разделили между собой тонкие дротики, брошенные Людьми льда, поломали чужие копья. Потом деревянной толкушкой загнали нож в глубину груди тучной женщины Илау. Хутеллуш думал, что она сразу умерла, но она еще долго шевелилась. Господин преследования никак не отпускал женщину. А когда отпустил, Дети мертвецов целиком изжарили ее на огне и съели.

«Что ты думаешь об этом месте?» – спросил один, сыто рыгая.

«Еда здесь неплохая», – уклончиво ответил другой.

«…эти милые окровавленные рожи на фотографиях…»

Сильно пахло страхом. Дети мертвецов отбрасывали жирными руками длинные волосы и шли в пляске вокруг костра. Смутные отсветы на каменных стенах и в дымном воздухе плавали, как отражение улыбок.

«…я полон страха…

…у меня нет сети и ножа…

…четыре ветра от костров, ни один не освежает…

…мне не выроют глубокую яму и не забросают меня камнями…

…на вертеле, как животное, съедят, оторвав правую ягодицу, а остатки догрызет Господин преследования…

…день – это вздохи, ночь – это вздохи…

…Дети мертвецов обнажают свои клыки…»

«Эхекой-охекай!»

Хутеллушу всегда нравилась Илау.

Тучная от недоедания женщина помогала ему.

Она растирала ему краски и приносила вкусное. Правда, не разрешала трогать руками свои тяжелые обвисшие груди. Приросший к камню Хутеллуш теперь сильно жалел Илау.

«Эхекой-охекай!»

А потом Дети мертвецов насытились.

Наверное, они скоро уйдут, подумал Хутеллуш.

Подобно летучим мышам скоро они уберутся во тьму.

Тогда в пещеру прокрадутся гиены. Своими чудовищными желтыми зубами они отполируют каждую брошенную на пол косточку. Они раздробят и переварят даже каждую трубчатую кость. Только маленькие обломки останутся на пыльных каменных плитах под грубыми изображениями мамонтов, возвышающихся над травами, как мохнатые стога.

Сеттх был.

Шапсу был.

Сепишту был.

Они привели других Людей льда и убили Детей мертвецов, сытно уснувших.

Заодно хотели убить Хутеллуша, но в тот день триба впервые за много лет добыла настоящего мамонта, провалившегося в жидкий ил у берега. Холгут, наверное, долго пытался вырваться, потому что совсем изнемог. Лежа на боку, почти не дышал, вздыхал только. Когда добивали, он вздрагивал. Видно, что лежал в ледяном иле долго. Вокруг ходили волки, лисы тявкали с берега, рылись в листьях, но, увидев оборванцев с копьями, убегали. Охотники, боязливо оглядываясь, не приближаются ли другие холгуты, отрубили рыжему левую заднюю ногу, шею, язык, всякие другие вкусности и принесли в пещеру. Заодно поджарили на вертеле двух самых крепких Детей мертвецов. Только Хутеллуш отказался попробовать чужих, потому что совсем недавно они съели его красивую тучную женщину Илау.

Раздавались голоса.

Возвращались прятавшиеся в лесу женщины.

«…с коротким топотаньем пробежала похожая на Пушкина овца…»

Вождь, оторвав кусок поджаренного мяса, пожевал его, оставшееся бросил Хутеллушу, но кусок упал в стороне. Хутеллуш до него не мог дотянуться. Сильно мешал неподъемный камень, державший за ягодицу.

«…поэт – как альбатрос: отважно, без усилья,пока он в небесах, витает в бурной мгле,но исполинские, невидимые крыльяв толпе ему ходить мешают на земле…»

Подползла покрытая плесенью черепаха.

Шея совсем сморщилась. Клюв царапал пол пещеры.

Откинутая рука умирающего Хутеллуша легла на плоский, побитый временем, обросший пористыми треугольными ракушками черный панцирь. Усталая ладонь легла на смутный отпечаток, оставленный художником Нинхаргу, жившим несколько тысячелетий тому назад.

Часть вторая

Дети мертвецов

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.Мгновение бежит неудержимо,И мы ломаем руки, но опятьОсуждены идти все мимо, мимо…

Апшур был.

Зря ходящий был.

Праздный скиталец был.

«…мохнатый шмель – на душистый хмель,мотылек – на вьюнок луговой,а цыган идет, куда воля ведет,за своей цыганской звездой…»

Шел, куда глаза глядят.

Бесшумно перепрыгивал ручьи.

Лисенок, рывшийся в листве, поднимал голову.

Белая сова, не поворачиваясь, глядела на праздного скитальца – шея крутилась, не зная преград. Было тихо. Не трубил белый мамонт Шэли, псих носорог не делал больших куч, и Большое копье напрасно ожидало охоты в глубине пещеры, давно обжитой Людьми льда.