Филип Дик - Порог между мирами (сборник) Страница 14

Головная боль стала сильнее. Неужели я слепну? — удивилась она, поняв, что ей тяжело держать глаза открытыми. Разве я видела свет? Смутное воспоминание о какой–то вспышке у нее осталось: как будто неожиданно открылся затвор фотоаппарата, так быстро, что ее глазные нервы не среагировали, — фактически она ничего не видела . И все–таки с ее глазами произошло что–то неладное, она чувствовала это. Казалось, что и с ее телом творилось что–то не то, — и неудивительно. Но с землей ничего не случилось, Бонни не видела никаких трещин. И дом стоял; только окна были разбиты и все вещи повреждены. Скелет, пустой контейнер без всякого содержимого.

Она медленно пошла прочь от дома, думая: лучше я схожу за помощью. Мне нужна медицинская помощь. Потом, когда она оступилась и чуть не упала, она посмотрела вокруг и сразу же снова увидела на юге колонну коричневого дыма. Неужели Сан–Франциско уже в огне? — спросила она себя.

Он горит, решила она. Пришла беда. Пострадал весь город, не только мы в Вест–Марине. Не только несколько сельских жителей, но все горожане. Наверное, тысячи погибли. Должны объявить национальную тревогу, задействовать армию и Красный Крест; мы не забудем этого до самого смертного часа. Она начала плакать, закрыв лицо руками, не в идя и не заботясь, куда идет. Сейчас Бонни плакала не о себе и не о своем разрушенном доме, она плакала о городе на юге. Она плакала обо всех его жителях, обо всем, что в нем было, и о том, что случилось с ним.

Я никогда не увижу его снова, знала она. Сан–Франциско больше нет, все кончено. Сегодня. Так, плача, она брела по направлению к городу; она уже могла слышать людские голоса, доносящиеся снизу, и шла туда.

Возле нее остановилась машина. Дверца открылась, водитель протянул ей руку. Она не знала его, не знала даже, живет он поблизости или приехал издалека. Тем не менее она уцепилась за него.

— Успокойтесь… все хорошо… — сказал мужчина, обнимая ее за талию.

Рыдая, она прижалась к нему, откинулась на сиденье машины и притянула его к себе.

Позже Бонни опять шла по дороге, на этот раз по ведущему вниз прямому шоссе, обсаженному дубами, старыми узловатыми дубами, которые она так любила. Небо над ней было черным и серым, затянутым тяжелыми облаками, которые монотонной процессией тянулись к северу. Должно быть, это дорога к ранчо Медвежьей долины, сказала она себе. Ступни Бонни болели, и когда она остановилась, то обнаружила, что где–то потеряла туфли. На ней были все те же заляпанные краской джинсы, в которых ее застало землетрясение… Но после всего — землетрясение ли это? Водитель машины, напуганный и лепечущий, как дитя, сказал что–то, но речь его была слишком бессвязной, он был охвачен паникой, и она не смогла понять его. Я хочу домой, сказала себе Бонни. Я хочу назад в мой собственный дом, и я хочу мои туфли. Конечно, их взял тот человек, конечно, они в его машине. И я никогда не увижу их снова.

Она брела, морщась от боли, мечтая встретить хоть кого–нибудь, дивясь небу над головой и становясь все более одинокой с каждым мгновением.

6

Трогая с места пикап, Эндрю Джилл бросил последний взгляд на женщину в заляпанных краской джинсах, с которой он только что расстался; он увидел, как она устало бредет босиком по обочине, а затем поворот дороги скрыл ее от него. Он не знал ее имени, но ему казалось, что она, с ее рыжими волосами и маленькими изящными ступнями, была самой хорошенькой женщиной, которую он когда–нибудь видел. И я, изумленно думал он, только что занимался с ней любовью на заднем сиденье моего «фольксвагена».

Все происшедшее казалось ему каким–то карнавальным шествием выдумок — и женщина, и грандиозные взрывы на юге, которые разворотили местность и окрасили небо над головой в серый цвет. Он знал, что либо началась война, либо произошло еще что–то, скверное и совершенно новое и для всего мира, и для него лично.

Сегодня утром он выехал из Питаламы в Вест–Марин, чтобы доставить в аптеку на станции Пойнт–Рейс груз вересковых английских курительных трубок из своего магазина. Он торговал легкими спиртными напитками, преимущественно винами, табачными изделиями и всем, что необходимо настоящему курильщику, вплоть до маленьких никелированных приспособлений для чистки и набивки трубок. Он ехал и думал: цел ли его магазин, задет ли район Питаламы?

Скорее, я спущусь в ад, чтобы посмотреть, как там дела, сказал он себе, а затем сразу же вспомнил маленькую рыжеволосую женщину в джинсах, которая то ли вскочила в его пикап, то ли позволила ему втянуть себя в машину (сейчас он не помнил, как это случилось на самом деле), и ему показалось, что он должен ехать за ней и убедиться, что с ней все в порядке. Далеко ли она живет? — думал он. Как мне найти ее? Он уже хотел снова увидеть ее, он никогда не встречал и не видел никого похожего на нее. Было ли все случившееся между ними результатом шока? Поступала ли она так раньше и — что важнее — поступит ли так снова?

Однако он не поворачивал назад; руки его онемели, казалось, из них ушла жизнь. Он был измотан до крайности. Я знаю, что еще ничего не кончено, сказал он себе. Им удалось сбросить одну бомбу в район заливов, и они не остановятся, они будут расстреливать нас и дальше. Сейчас он видел в небе короткие очереди световых вспышек, и через некоторое время дальний гром сотрясал его пикап и заставлял машину дергаться и становиться на дыбы. Это прекращают свое существование бомбы, решил он. Может быть, вступили в действие силы обороны. Сколько нам еще предстоит вынести!

Не стоило также забывать о радиации.

Облака над его головой медленно плыли на север. Он знал, что облака радиоактивны, но, казалось, они были слишком высоко, чтобы как–то повлиять на жизнь внизу, на его жизнь и жизнь этих кустов и деревьев вдоль дороги. Может быть, все мы через несколько дней лишимся сил и умрем, думал Эндрю Джилл. Может быть, это только вопрос времени. Стоит ли прятаться? Не лучше ли повернуть к северу и попытаться убежать подальше? Но радиоактивные облака идут именно на север… Я лучше останусь здесь, сказал он себе, и попытаюсь найти какое–нибудь пристанище. Вроде бы я когда–то где–то читал, что этот район наименее опасен: воздушные потоки проходят в глубь материка к Сакраменто, минуя Вест–Марин.

Пока что ему не встретилось ни единого человека. Только та женщина — единственное человеческое существо, которое он видел после падения первой мощной бомбы, после того, как осознал, что происходит. Ни машин, ни пешеходов. Но они скоро покажутся, думал он. Скоро тысячи людей начнут подниматься сюда, умирая по пути. Беженцы. Может быть, надо как–то подготовиться, чтобы помочь им… Но у него в «фольксвагене» не было ничего, кроме курительных трубок, тюков с табаком и бутылок калифорнийского вина из маленьких винных погребов; никакого медицинского оборудования, да он и не знал, как им пользоваться. Кроме того, ему было уже за пятьдесят и у него было больное сердце: пароксизмальная тахикардия. Чудо, что он не получил сердечного приступа, когда они с этой женщиной занимались любовью на заднем сиденье «фольксвагена».

Моя жена и двое детей, думал он. Может быть, они мертвы. Я должен немедленно вернуться в Питаламу. Позвонить?.. Чепуха. Телефон, конечно же, не работает… Он продолжал ехать: бесцельно, не представляя куда и зачем. Он не знал размеров опасности, не знал, окончена атака врага или только началась. В любую секунду меня могут уничтожить, подумал он.

Пока что в своем старом «фольксвагене», который купил шесть лет назад, он чувствовал себя в безопасности. Что бы там ни случилось, автомобиль не изменился; он был по–прежнему крепким и надежным, тогда как — и Эндрю Джилл это чувствовал — весь мир, все остальные вещи ужасно и бесповоротно изменились.

Он не желал видеть это.

Что, если Барбара и мальчики мертвы? — спросил он себя. Странно, но это предположение вызвало у него вздох облегчения. Начинается новая жизнь, свидетельство чему — встреча с рыжеволосой женщиной. Со старым покончено… кстати, табак и вино могут стать теперь очень ценным товаром. Не лежит ли в моем пикапе целое состояние? Если я не поверну сейчас обратно в Питаламу, я могу запросто исчезнуть, и Барбара никогда не найдет меня. Он почувствовал неожиданный прилив энергии и веселья.

Но тогда он, боже упаси, должен расстаться со своим магазином, а это похуже всякой опасности и любого разделения. Я не могу бросить свое дело, решил он. Двадцать лет постепенного налаживания крепких связей с клиентами, кропотливое изучение людских потребностей и служение им.

Хотя… возможно, все мои покупатели мертвы, как и моя семья. Я должен понять, что все изменилось, не только то, что меня не касается.

Медленно ведя машину, он пытался обдумать каждую возможность, но чем больше он размышлял, тем тяжелее и неуютнее чувствовал себя. Не думаю, что кто–нибудь из нас останется в живых, решил он. Возможно, мы все получили дозу облучения, и моя встреча с женщиной на дороге — последнее значительное событие и в моей и в ее жизни; без сомнения, она тоже приговорена.