Эдуард Семенов - Кодекс Защитника Страница 14

А если ты инвалид-колясочник? Как отсюда выбраться? Никак!»

Султанов прошел, балансируя, как опытный канатоходец, по узкой доске, брошенной через провал в полу, подошел к двери. Толкнул ее. Она была не заперта и со скрипом открылась. Вошел внутрь. В комнате царил полумрак.

— Ибрагим, это ты? — раздался голос из темноты.

— Да, Аполлинарий Владиленович, я.

— Проходи, я на кухне. Работаю.

Султанов пошел по длинному коридору на голос и вскоре вошел в комнату, которую голос из темноты называл кухней. Может быть, когда-то и было так, но сейчас от кухни остался только стол, водопроводный кран, торчащий прямо из стены, и газовая горелка на полу, на которой стоял чайник. Свет попадал в комнату через большое окно без стекла. Роль стекла выполняла фанера. Возле стола лицом к окну сидел человек в инвалидной коляске и что-то писал в большую толстую тетрадь карандашом.

— Ибрагим, — проговорил он, не поворачивая головы, — подожди меня. Сейчас допишу. Ловлю последние лучи солнечного света. После захода писать практически невозможно. Темно. А включать керосиновую лампу боюсь. Хорошая мишень для снайперов. Ты пока сооруди нам чайку. Газовую горелку видишь, ну а где все остальное — тоже знаешь.

Султанов переспросил:

— Чай здесь будем пить или в гостиной?

— Давай здесь.

Ибрагим Ашотович кивнул в знак согласия больше по инерции и, повернувшись, вышел из комнаты. Он снова прошел по коридору и уперся в дверь кладовой. Скорее это был большой шкаф, встроенный в стену. Внутри было пять или шесть полочек, на которых стояло много-много металлических плотно закрытых ящиков с крупным надписями по бокам: «чай», «кофе», «сахар», «соль», «сухари», «гречка», «рис». Чуть ниже располагались металлические бидоны: «подсолнечное масло», «вино», «спирт», «питьевая вода». На самом верху снова металлические короба: «сухая рыба», «вяленое мясо», «консервы». В самом низу, практически на полу, стояли консервированные соленья: огурцы, помидоры, варенья, джемы.

Султанов привычным взглядом окинул весь этот склад, снял с полки банку с чаем, сахаром и сухарями и громко крикнул через плечо:

— Варенье будете?

— Давай, тащи!

Достал с нижней полки небольшую банку с вишневым вареньем. Закрыл кладовую. Отнес все это к горелке. Потом совершил еще один поход в гостиную до серванта, откуда взял две большие чашки с блюдцами и маленькие ложки. Вернулся и включил газ. Подставил чайник под кран. Открыл вентиль. Из крана потекла тоненькая струйка воды.

— Удивительно, водопровод до сих пор работает.

— Ничего удивительно, мой друг, — ответил Аполлинарий Владиленович Белковский, бывший школьный учитель Султанова. — Я давно тебе говорил, что наш водопровод построен как продолжение акведуков, которые возводили еще древние колхидиане. И вода в него поступает с гор по естественным каналам, так что разрушить его практически невозможно.

Султанов покачал головой, не соглашаясь, но промолчал. Налил чайник, поставил его на газ. Сел прямо на пол.

— В другой раз я бы с вами начал спорить, но сегодня не хочу.

— Чего так?

— Кажется, они пришли.

— Кто?

— Те, кого Мария называет Защитниками.

Ибрагим Ашотович не мог видеть, как человек в инвалидной коляске улыбнулся, но он знал это. Человек в коляске не мог не улыбаться. Ведь слова Султанова означали, что он был прав в их долгом и, как ему казалось, бессмысленном споре. И Белковский действительно улыбнулся, но лишь слегка. Улыбка тенью скользнула по его лицу, и снова исчезла за густыми сдвинутыми бровями ученого-исследователя и в складках плотно сжатых губ, которые разжались, чтобы осторожно спросить:

— И как ты понял, что это они?

— Они сами об этом сказали.

— Это хорошо.

Губы снова сомкнулись. Стали тонкими, еле заметными.

— Но только я все равно не понимаю, — воскликнул Султанов, — как они могут помочь нам? Как они могут остановить конфликт? Ведь против них действуют такие страшные силы, такие организации, международные корпорации с огромным опытом, с безграничными возможностями. У них в руках целые армии, все СМИ под колпаком. О господи, эти СМИ, слышали бы вы, что они говорят о нас в этом ящике, а у этих клоунов даже нет никакого оружия…

Султанов в сердцах махнул рукой, потом замолчал, подбирая слова, и наконец выдавил:

— Ведь действительно, одеты они, как клоуны какие-то! В черных кожаных штанах и старинных шлемах. Причем, каких? Один — в танкистском, а другой — летном времен Великой Отечественной. А их мотоциклы! Они ревут, как дикие звери. Их слышно за версту. Нет, в это трудно поверить…

Ибрагим Ашотович замотал головой, отгоняя дурные мысли, и поэтому не сразу понял смысл фразы, которую произнес Белковский:

— Просто поразительно, как иногда священные писания бывают точны в своих пророчествах и в тоже время не точны в деталях!

— Что, — переспросил его хранитель музея, — что вы сказали?

— Да я все о том же, Ибрагим, — ответил Аполлинарий Владиленович, — о старинных текстах. Ты, надеюсь, не забыл, что я все-таки добрую половину своей жизни провел за изучением древних текстов и не раз говорил тебе, что степень угадывания событий в них, если, конечно, читать под определенным углом зрения, очень и очень высока.

Чайник закипел. Ибрагим с улыбкой разлил кипяток по чашкам.

— А, вы о Библии. Насколько я помню, всадников должно было быть четверо.

— Видишь, еще одна ошибка.

Султанов покачал головой:

— Честно говоря, я всегда относился к вашей теории скептически, но, наверное, это из-за того, что я не умею читать тексты под тем углом зрения, о котором вы говорите. Мне остается только поверить, ведь вы уже не раз доказывали свои слова.

Угол зрения был старой и доброй прелюдией к длинному разговору о прошлом, будущем и настоящем, за которым они часто в последнее время коротали короткую южную ночь. Если беседа затягивалась надолго, то Ибрагим предпочитал не возвращаться ночью домой, это было опасно, а оставался ночевать у своего школьного учителя. Вот и сейчас, солнце уже практически сошло с небосклона, и они оба уже поняли, что проведут эту ночь за разговорами и уснут только под утро.

Старый учитель бросил заинтересованный взгляд в окно:

— Не находишь, Ибрагим, что сегодня даже закат какой-то странный? Вот уже пятнадцать минут свет в окне не меняет своего оттенка.

Хранитель, прихлебывая чай из блюдечка, ответил:

— Да, действительно.

Он встал и, скрипя половицами, подошел к окну и выглянул, соблюдая все меры предосторожности. То, что он увидел, заставило его отшатнуться и присесть, схватившись руками за куртку:

— Этого не может быть! — прошептал он, щупая подкладку куртки, — этого просто не может быть!? — повторил он несколько раз. И повторял до тех пор, пока Белковский не преодолел на своей коляске расстояния до окна и тоже не выглянул.

Он увидел то же самое, что и Султанов, и два натовских солдата, посланные в город, и все остальные жители разрушенного приморского города, и офицеры штаба объединенных сил, и грузинские снайперы, крадущиеся в ночи, и тот, кого все называли Черным охотником, и даже моряки с проходящего в море рыболовного траулера…. Свет, странное ровное свечение над темным городом, в котором легко читались строки короткого текста на неизвестном языке.

И Аполлинарий Владиленович, наверное, был единственным среди всех, кто не открыл от удивления рот, а преспокойно взял в руки карандаш и стал перерисовывать буквы текста себе в блокнот, стараясь сохранить все особенности письма и вязи шрифта.

— Что тебя удивляет, Ибрагим? — прервал он возгласы хранителя, поправляя очки на носу с горбинкой. — Ты не мог бы мне объяснить?

— Да-да, конечно, — ответил Султанов. Он наконец успокоился. — Только давайте отойдем от окна.

Он сделал шаг в глубь комнаты:

— Не то, что свет слишком уж яркий. Просто все равно не стоит забывать о безопасности. Мы ведь все еще в зоне конфликта, как никак. Неровен час, поймаем пулю в лоб.

Они отошли от окна и снова уселись возле горелки.

— Так что же тебя удивляет? — повторил Белковский уже без привычного «Ибрагим», тем самым, давая понять, что держит нить разговора в руках и не позволит собеседнику вильнуть в сторону.

Султанов опустил голову и продолжал машинально потирать рукой подкладку своей куртки.

— Текст, — наконец выговорил он, — текст на небе точно такой же, что и на Золотом руне. И светится он точно так же, как и тогда в пещере, куда я спустился, оставив вас со сломанным позвоночником на том каменном уступе. Помните?

— Как я могу забыть это, Ибрагим! — В словах Аполлинария Владиленовича проскочили грустные нотки. — Слишком большую цену мы тогда заплатили, чтобы увидеть это.