Чайна Мьевиль - Город и город Страница 16

— Так что за история с этой девушкой?

Вопрос задал улькоманин, толстяк лет пятидесяти, в рубашке, оттенки которой поставили бы под вопрос её законность в Бещеле.

— Она базировалась там, в Уль-Коме, несколько месяцев, занимаясь своими исследованиями, — сказал я. — Сначала, ещё до приезда в Уль-Кому, она побывала в Бещеле на конференции около трёх лет назад. Возможно, вы помните, здесь состоялась большая выставка артефактов и материалов, одолженных в Уль-Коме, и на протяжении целой недели или двух проводились совещания и тому подобное. Тогда много народу приехало отовсюду — учёные из Европы, Северной Америки, из Уль-Комы и всё такое.

— Конечно, помним, — сказал Ньисему. — Многие из нас в этом участвовали.

Разумеется. Были подготовлены стенды различных государственных комитетов и неправительственных организаций; участие в конференции приняли министры правительства и оппозиция. Премьер-министр выступал с приветственной речью, Ньисему официально открыл экспозицию в музее, и для всех серьёзных политиков присутствовать там было необходимо.

— В общем, она там была. Возможно, вы её даже заметили, она вызвала некоторый шум, по-видимому, была обвинена в неуважении, выступила на презентации с какой-то ужасной речью об Оркини. Её едва не выгнали.

На лицах у некоторых — у Бурича и Катриньи наверняка, у Ньисему предположительно — отобразилось, что это им о чём-то напоминает. По крайней мере, один участник с уль-комской стороны, похоже, тоже что-то припомнил.

— Итак, она успокаивается, кажется, заканчивает работу на степень магистра, начинает докторскую, получает доступ в Уль-Кому, на этот раз чтобы принять участие в этих раскопках, заняться своими исследованиями — сюда она больше никогда не возвращалась, не думаю, не после того происшествия, и, честно говоря, меня удивляет, как она попала туда, — и находилась там с тех пор всё время, если не считать каникул. В студенческом лагере вблизи раскопок. Исчезла она пару недель назад и обнаружилась в Бещеле. В жилом массиве «деревня Покост», который, как вы помните, для Бещеля является сплошным, а для Уль-Комы, следовательно, чужеродным, и она была мертва. Это всё в папке, господин конгрессмен.

— Но вы не показали самого факта бреши, не так ли? Не вполне.

Йорж Сьедр проговорил это мягче, чем можно было бы ожидать от военного. Сидевшие напротив него несколько уль-комских конгрессменов зашептались по-иллитански — его замечание побудило их обменяться соображениями. Бурич рядом с ним закатил глаза — и понял, что я это заметил.

— Вы должны меня простить, господин советник, — сказал я в конце концов. — Я не знаю, что на это сказать. Эта молодая женщина жила в Уль-Коме. Официально, я имею в виду, у нас есть записи. Она исчезает. Её обнаруживают мёртвой в Бещеле. Я нахмурился. — Я не уверен… Что ещё вы могли бы предложить в качестве доказательства?

— Но ваше доказательство косвенное. Я имею в виду, проверяли ли вы в Министерстве иностранных дел? Выяснили, к примеру, не выезжала ли мисс Джири из Уль-Комы на какое-нибудь мероприятие в Будапеште или ещё где-нибудь? Может, она так и поступила, а потом приехала в Бещель? Вы не отчитываетесь почти за две недели, инспектор Борлу.

Я уставился на него.

— Как я уже сказал, она не вернулась бы в Бещель после своего маленького представления…

Напустив на себя едва ли сочувственное выражение, он меня перебил:

— Брешь — это… чуждая сила.

Некоторые бещельские и уль-комские члены комитета выглядели потрясёнными.

— Мы все знаем, что это так, — продолжал Сьедр, — независимо от того, вежливо это признать или нет. Брешь — это, говорю ещё раз, чуждая сила, и мы передаём ей свой суверенитет на собственный страх и риск. Мы просто умываем руки в любых сложных ситуациях, передавая их решение — извините, если кого обижу, но… — тени, которую мы не контролируем. Просто чтобы облегчить себе жизнь.

— Вы шутите, советник? — спросил кто-то.

— С меня достаточно, — начал Бурич.

— Не все из нас умасливают врагов, — сказал Сьедр.

— Председатель! — вскричал Бурич. — Вы позволите эту клевету? Это возмутительно…

Я наблюдал дух новой беспартийной демократии, о которой доводилось читать.

— Конечно, когда вмешательство Бреши необходимо, я полностью поддерживаю её вызов, — сказал Сьедр. — Но моя партия уже немало времени утверждает, что мы должны прекратить… механически уступать Бреши значительные полномочия. Что вы в самом деле расследовали, инспектор? Вы говорили с её родителями? С её друзьями? Что мы в действительности знаем об этой несчастной молодой женщине?

Мне надо было к этому подготовиться. Такого я не ожидал.

Мне приходилось видеть Брешь до этого, очень кратко. Кому не приходилось? Я видел, как она берёт под контроль. Большинство брешей явны и непосредственны. Брешь вмешивается. Я не привык к поиску разрешений, вызовам, всем этим тайным путям. Мы вырастаем, слыша «доверяй Бреши», не-видь и не упоминай об уль-комских карманниках или грабителях, даже если заметишь их за работой оттуда, где находишься, в Бещеле, — этого тебе не полагается, потому что брешь является худшим преступлением, нежели то, что совершают они.

Впервые я увидел Брешь, когда мне было четырнадцать. Причина была самой распространённой — дорожно-транспортное происшествие. Занесло маленький коробчатый уль-комский фургон — это случилось более тридцати лет назад, когда транспортные средства на дорогах Уль-Комы были намного менее впечатляющими, чем сейчас. Он ехал по штрихованной дороге, и добрая треть автомобилей в той зоне были бещельскими.

Если бы фургон выровнялся, бещельские водители отреагировали бы на такую вторгшуюся иностранную помеху, одну из неизбежных трудностей жизни в заштрихованных городах, вполне традиционно. Когда улькоманин натыкается на бещельца, причём каждый из них находится в своём собственном городе; когда уль-комская собака подбегает и обнюхивает бещельского прохожего; когда окно, разбитое в Уль-Коме, оставляет стёкла на пути бещельских пешеходов, — во всех подобных случаях бещельцы или, в противоположных обстоятельствах, улькомане изо всех сил избегают иностранных затруднений, не признавая их. Касаются их, если вынуждены, хотя это не лучший выход. Такое вежливое стоическое не-видение является формой обращения с протубцами — так по-бещельски называют протуберанцы из другого города. Есть и иллитанский термин, но я его не знаю. Исключение составляет только мусор, когда достаточно состарится. Лежащий на штрихованном тротуаре или занесённый ветром из другой зоны, где был выброшен, сначала он выступает как протубец, но когда выцветет, когда иллитанские или бещельские его признаки сделаются невидимы, покрытые грязью и отбелённые солнцем, когда он смешается с другим мусором, в том числе из другого города, то станет просто мусором, переносимым через границы, как туман, дождь и дым.

Водитель фургона, который я видел, так и не совладал с управлением. Он проскрежетал по диагонали через асфальт — не знаю, что это за улица в Уль-Коме, а в Бещеле это Кюнигстращ — и врезался в стену бещельского бутика и в пешехода, разглядывавшего там витрину. Бещелец умер; уль-комский водитель получил тяжёлое ранение. Люди в обоих городах закричали. Я не видел столкновения, но моя мать видела и схватила меня за руку так сильно, что я завопил от боли, прежде чем даже успел отметить шум.

Первые годы бещельского (и предположительно уль-комского) ребёнка проходят в интенсивном изучении ролей. Мы очень быстро усваиваем стили одежды, допустимые цвета, манеры ходить и держаться. Ещё до достижения нами восьми или около того лет можно быть уверенным, что большинство не станет совершать брешей ни по ошибке, ни преднамеренно, хотя, конечно, разрешение выдаётся детям каждый раз, как они оказываются на улице.

Я был старше означенного возраста, когда поднял голову и увидел кровавый итог аварии, связанной с нарушением границы, и помню, как вспоминал о тех запретах, понимая, что они были чепухой. В тот миг, когда я, моя мать и все, оказавшиеся там, не могли не видеть уль-комского крушения, всё то старательное не-видение, которому я недавно обучился, было отброшено.

Не прошло и нескольких секунд, как появилась Брешь. Очертания, фигуры, некоторые из которых, возможно, были там и раньше, но тем не менее словно бы вырастали из просветов в дыме от аварии, двигаясь слишком быстро, чтобы их можно было ясно видеть, перемещаясь с полномочиями и властью столь абсолютными, что в течение нескольких секунд они взяли под контроль всю зону вторжения. Эти силы были почти невозможными, казались почти невозможными, чтобы их различить. По краям кризисной зоны бещельские и, я всё ещё был не в состоянии не-видеть, уль-комские полицейские расталкивали любопытных по своим городам, обносили зону полицейской лентой, теснили посторонних, блокируя область, в которой представители Бреши, чьи быстрые действия всё ещё были видны, хотя я, ребёнок, так боялся их видеть, организовывали, прижигали, восстанавливали.