Константин Уткин - Песий бунт Страница 19

В пустынной комнатке с клеенчатой тахтой и стеклянным шкафчиком для лекарств с него содрали штаны до колен и на плечи завернули куртку. Витек не сопротивлялся – он и с кулаками санитаров был знаком, и знал, что за сопротивление будет не только увеличена доза сульфазина до предельно допустимой, но могут вколоть и еще что нибудь более приятное.

Поэтому он лежал, уткнувшись носом в пахнущую лизолом скользкую поверхность и представлял, что происходит за его спиной. Вот густая коричневая жидкость разогревается на спиртовке до жидкого состояния, вот она втягивается в шприц, вот…

Витек дернулся – игла вонзилась в тощую ягодицу и вышла, оставив половину содержимого шприца, потом щиплющей болью отозвалась под лопаткой.

Легким тычком кулака Витек был выброшен за дверь и поковылял к себе в палату. По тому, как старательно сопел Умник, Витек понял, что тот не спит и негромко сказал…

– Классику читать надо, дубинушка…Булгакова, например. Я всего лишь его цитировал – причем цитировал не очень точно… ну да ладно… теперь на три дня у тебя собеседника не будет…страдай от угрызений совести…

Умник что то начал бормотать, оправдываясь своим незнанием, но Витьку было уже не до того – сульфазин растекался по жилам, поднимая температуру до сорока градусов, ломая суставы и мышцы постоянной мучительной болью, выкручивая судорожными движениями.

В мозгу Витька безумными хороводом завертелись миллионы картин, извращенных и страшных, как картины Дали, пот потек по корчащемуся телу ручьями – и в провонявшей духоте палаты зазвучал торопливый бессмысленный бред…

Умник никогда не видел со стороны действие сульфазина – и теперь, глядя на корчащегося товарища, он испытывал позднее раскаяние…

– Витек, Вить, что ты там бормочешь? Витек, Вить…

Замолчал Умник, только когда понял, что из того состояния его товарищ ничего не воспринимает, кроме бреда и боли…

А больницу в это время окружили плотным кольцом собаки – приказ был дан, дисциплина в собачьем сообществе, хоть и расшаталась после начала уничтожения ни в чем не повинных животных, все же в некоторых случаях действовала – и приказ надо было выполнить…

Псы чувствовали за своими спинами желтый взгляд вожака – и поэтому с терпеньем диких хищников ждали малейшего шанса, чтобы начать штурм… но шанса не было.

Окна больницы – и первый, и второй этажи – были забраны частыми решетками, все двери, включая черный ход пищеблока, давно поменяли на металлические. Поэтому замерзшая стая чернела под фонарями и не двигалась с места.

В двухэтажный особнячок впилось пятнадцать пар глаз – а из-за решетки первого этажа, где ввиду меньшей склонности к побегам содержались женщины, на них смотрели два горящих неистовством глаза.

Изможденная женщина сорока с лишним лет попала в психушку год назад и еще не успела деградировать окончательно – по крайней мере она по прежнему хотела не свободу и по прежнему не могла изжить в себе всепоглощающую любовь к всему живому. Имеющему четыре ноги…

В ее квартире в Малом Козихинском переулке в прошлые, прекрасные времена жили семь кошек и примерно пятнадцать собак – жили не то чтобы в дружбе, но вполне сносно.

Конечно, пенсию, которую женщина получала по инвалидности, не хватало на еду и ей самой, но зато вполне хватало на перловую кашу собакам… Хорошо выручали и помойки – вещи, выброшенные зажравшимися горожанами, она продавала на толкучке и могла порадовать своих питомцев деликатесами вроде протухшей требухи…

Кошки писали в противни с песком – когда один лоток покрывался лужами, она несла его в ванную, промывала под струей воды и потом вставляла его в духовку. Расползающийся из квартиры запах она не чувствовала из-за хронического насморка и была вполне довольна собственной смекалкой.

Недовольны были, само собой, соседи – и от разлетающейся по всему дому шерсти, и от постоянного лая, и от невыносимой вони. К тому же квартира в получасе ходьбы от кремлевских стен была лакомым куском. Настолько, что подкуп нескольких психиатров выглядел жестом благородного человека, избавляющего людей от соседства с психически ненормальной женщиной. Ее же кошкам и собакам – все в этом были уверены – жилось бы гораздо лучше на воле, чем впроголодь в вонючей квартире…

И не успела милая женщина оглянуться, как ее отправили на принудительное лечение, предварительно дав подписать какие-то странные бумаги…она и прочитать их толком не успела, поверив обаятельному типу, что это просто договора на содержание ее животных в специальной загородной гостинице. Когда же, по окончании лечения она вышла из больницы, то вместо ее раздолбанной деревянной двери наткнулась на деревянную – но с непробиваемой стальной основой… попытки разобраться ни к чему не привели. Попытки разодрать ногтями лицо невозмутимого охранника привели к незаметному движению его пальца – и получасовой неподвижности возле подъезда, куда ее вынесли, как тряпичную куклу.

После этого она пыталась взять штурмом мэрию, чем обеспечила себе безбедную жизнь на казенных харчах на ближайшие несколько лет.

И вот теперь сердце ее сжималось, и казалось ей, что среди молчаливых собак видны и ее питомцы, пришедшие проведать спасительницу…

– Малыш, Роджер, Бобик – шептала она сухими губамии и сжимала у горла халат, чтобы не заплакать… – Мусик, Пусик, Лелька, Жучка…

Слезы все-таки побежали по щекам, когда привиделось ей, что с черного враждебного неба падают и падают тяжелые хлопья и собаки превращаются в заметенные столбики…

Ей нужно было отплатить доверием за доверие – женщина не сомневалась, что собаки нашли свою бывшую хозяйку с одной единственной целью, обогреться, подкормиться и приласкать ее, постепенно дичающую среди грубых санитарок и похотливых врачей…

Взгляд ее обшарил решетку и уперся в навесной замок – она подергала его, и он, конечно же, не открылся, и задумалась, прикусив губу…

Сегодня дежурил Леонтович – костлявый мужик со сгнившими зубами и каким-то липким взглядом… все знали, что в отделении он совращает всех более-менее смазливых пациенток, если не добровольно, то ударными дозами психотропных средств. Знали так же, что при этом он мужик, в принципе, не плохой и не вредный, и что бывшим своим пассиям он помогает, как может. Позволяет смотреть телевизор в неположенное время, приносит с воли разную дивную снедь, не дает измываться санитаркам, а главное – после ночи с Леонтовичем можно было позабыть об психотропных лекарствах…

Собачнице – как сразу окрестили новенькую бывалые обитательницы психушки – все это объяснили популярно, сразу, как только она появилась и посоветовали не кочевряжится.

Но собачница не только начала кочевряжится, но и запустила в масляный глаз врача ногти…потом в течение месяца из нее делали бессловесную скотину, безмозглое животное. И преуспели в этом, за одним исключением – превратившись в животное, Собачница по-прежнему не хотела спать с противным врачом.

Она выла по-звериному и кусалась, билась с такой силой, что даже вызванные на подмогу санитары не могли ее удержать – и в конце концов Леонтович, несколько даже обиженный таким упрямством, отступился. Он не был насильником – скорее он был вежливым садистом. Ему доставляло удовольствие смотреть, как очередная его пассия, преодолевая стыд и неприязнь, отдается… грубое физическое насилие его не привлекало.

Потерпев фиаско с собачницей, он стал, неожиданно для себя ее уважать – но вот пощадить не смог, тогда и другие наложницы бы взбунтовались. Он продолжал давать сильнодействующие психотропные препараты, неизменно присутствуя на уколах и отмечая, что на худых ягодицах женщины остается все меньше не исколотого места…

Леонотович сидел в кабинете, который по стенам на высоте человеческого роста был обит мягким щитами и смаковал коньячок с лимоном… настроение у него было препаршивое, и, смутно догадывался он, причиной тому была безумная женщина, влекущая его к себе так, как никто и никогда… Вот если бы сейчас…

– Ну что там? – раздраженно отозвался он на робкий стук. В дверь просунулось тяжело тесанное лицо санитарки…

– Доктор – низким шепотом начала она – к вам там эта рвется..

– Кто? – насторожился доктор. Он бы принял только одну – но она, постепенно теряющая человеческий облик, рваться к нему уж никак не должна…

– Да это… собачница… выпендрежница… – зашептала санитарка и вытаращила блеклые глаза – доктор вскочил и облил себе штаны коньяком…

– Поняла…поняла… гоню на хрен и сульфазинчику…

– Петровна – недовольно сказал доктор, отряхивая штаны. – это тебе сульфазинчику надо. Конечно, я ее приму… и не мешай мне, пожалуйста… только – торопливо проговорил он – только минут через… минуты через три…

Лицо санитарки расползлось множеством морщин – об это странности доктора знали все. Он любил принимать новых женщина в махровом халате, под которым ничего не было.