Песах Амнуэль - Выборы Страница 2

— А сколько народов претендует на ваши голоса?

— Сто тринадцать! — сказал Бродецки. — Вот в чем проблема! Нас-то всего двадцать один.

— Двадцать, — с кислым видом поправил рави Бухман из «Натурей карта».

— Женщина не считается, женщина не имеет права возглавлять нацию.

— Понятно… — протянул я, а Гиль Цейтлин, стоявший за моим креслом вне пределов видимости, гнусно хмыкнул.

— Не могли бы вы, господа, — сказал я, — дать и мне, историку, возможность ознакомиться с предвыборными программами? Права голоса у меня, естественно, нет, но я должен хотя бы определиться, к какому народу принадлежу.

— По-моему, тебе место в Израиле-пятьдесят семь, — сказал рави Шай. — Это планета безбожников.

— Не надо на меня давить, — сказал я, становясь все более уверенным в себе. — Сам разберусь.

Я так понимаю, что исключительно психологическая инерция не позволила компьютерщикам Хайтека сразу определить ситуацию. А может (судя по гнусному хихиканию Цейтлина), в ситуации они давно разобрались, но не имели представления, как с ней справиться?

В этом виртуальном мире не народ выбирал себе лидеров, а лидеры выбирали себе народ. Не лидеры выдвигали лозунги, чтобы повести людей, а народы предлагали свои программы и ждали, какую из них предпочтут лидеры. Перевернутый мир. По-моему, кто-то из программистов просто перепутал контакты или написал в какой-то программе плюс вместо минуса. Нет, я понимаю, что это чепуха. Но, черт возьми, я не мог упустить возможности изучить эту виртуальную реальность во всех ее проявлениях — подобного шанса для историка может не представиться никогда!

И прежде всего я должен был обезопасить себя от Гиля Цейтлина — мало ли что придет ему в голову!

— Этот господин, — сказал я, показывая рукой себе за спину, — программист из Хайтека, и он хочет лишить вас всех законного права выбора.

Разве я сказал неправду?

Когда вызванные из соседней комнаты телохранители скрутили Цейтлина и начали его допрашивать (надеюсь, в рамках дозволенных методов), я сказал:

— А теперь — о программах. Хотел бы начать с Израиля под номером один. Где это, кстати?

Мужчины переглянулись, а Офра Даян закатила глаза к потолку, и я понял, что сморозил глупость.

— Ну, где бы это ни было, — бодро заявил я, — мне бы хотелось, так сказать, влиться в народ и…

— Да пожалуйста, — сказал Натан Бродецки, нажал на столе перед собой какую-то кнопку, и я влился.

Израиль-номер-один был на первый взгляд похож на марсианскую пустыню, какой ее изображают в компьютерных играх (мне пришло в голову, что пейзаж именно оттуда и был извлечен какой-то из многочисленных подпрограмм). Красные пески, красные камни, и дома в Иерусалиме тоже были красные. Слава Богу, евреи по улицам ходили не только не красные, но даже скорее зеленые

— по-моему, от злости на самих себя. Я остановил одного (он тут же сделал движение, чтобы дать мне в ухо, и я с трудом уклонился) и сказал:

— Радио «Свобода», Мюнхен. Хочу задать несколько вопросов по поводу предстоящих выборов. Рассчитывает ли твой Израиль быть избранным, и какова предвыборная программа?

— Единственно верная, — отрубил прохожий. — Фабрики — евреям, земля — арабам, мир — народам. Мы, евреи, будем работать на арабской земле и жить в мире. Есть возражения?

— Никаких, — торопливо согласился я. — Только два вопроса. Первый: согласятся ли арабы? Второй и главный: согласятся ли… э-э… лидеры? Ну, я не знаю, как вы их тут называете… Те, кто будет выбирать — двадцать мужчин и одна женщина. Их голоса ведь могут…

— Мы твердо рассчитываем, что Визель и семь левых лидеров проголосуют за нас. Правые должны проиграть, и религиозные им помогут, потому что будут голосовать за Израиль-третий, это очевидно.

— А это, — я обвел рукой окружающее нас красное пространство, — и есть та земля, которую вы хотите отдать арабам? По-моему, она не очень хороша, а?

— Эй, — сказал мой собеседник, — ты, видно, ничего не понимаешь в геологии. Это же золотоносная порода! Наша страна — сплошная золотая жила!

— А как насчет строительства и приема алии? — спросил я после того, как отколупнул от камня кусочек и убедился, что мой собеседник прав.

— Каждому из двадцати избирателей мы построим персональный дворец, а госпоже Даян — даже два. И машканты дадим льготные. Алию приветствуем. Сколько их сейчас, голосующих? Двадцать один? Ну, до тридцати наше хозяйство выдержит. Согласись, что больше тридцати начальников на одну страну — слишком много. Придется менять закон о возвращении…

— Ясно… — протянул я и увидел, обернувшись, хмурую физиономию Гиля Цейтлина. Значит, ему удалось обмануть бдительность охранников? Как, черт возьми, в виртуальной реальности перемещаются из одного мира в другой? Нужно сказать слово? Или нажать на какую-то кнопку? А может, написать программу?

Я просто захотел оказаться в Израиле-третьем — и стало так.

Я стоял перед Стеной плача в тесной толпе мужчин в черных костюмах и шляпах. Каждый держал в руках Тору, каждый мерно покачивался, обращаясь к Творцу, я был здесь как белая ворона, да еще и без кипы — просто позор! Я поспешно выбрался на оперативный простор, а молящиеся, не глядя на меня, отстранялись, как от прокаженного.

Там, где обычно находился пост полицейской охраны, сидел на стуле древний хасид, который при моем приближении вытащил из какого-то ящика черную кипу и сказал:

— Надень, и поговорим.

Я надел.

— Уверен, — продолжал хасид, — что мы отберем два-три голоса у Израиля-четыре, этих безбожников, у них в шабат ходят автобусы, а напротив Большой синагоги в Иерусалиме находится некошерный магазин. Неужели Избиратели захотят управлять такой богопротивной страной и отдадут ей свои голоса? Как по-твоему, Песах?

У меня не было времени удивляться, откуда хасид знает мое имя. А собственно, почему и нет — если уж я оказался в виртуальном мире, информация о моем присутствии вполне могла распространиться по всем виртуальным Израилям.

— А что вы думаете делать с арабами? — спросил я.

— С какими арабами? — удивился хасид. — Нет никаких арабов. После сорок восьмого года всех перерезали.

— Так… А кто же работает на стройках? Кто совершает теракты? Кому отдавать Голаны?

— На стройках, барух а-шем, автоматизация. Голаны отдали кибуцникам из нерелигиозных, за ними присматривают ешиботники, чтоб не нарушали заповедей. Теракты — строго по Его указанию. Главный раввин назначает исполнителя, исполнитель, зихроно ле-враха, взрывает бомбу в макете автобуса, который стоит на макете таханы мерказит…

— Исполнитель тоже, надо полагать, макет? — спросил я.

— М-м… — замялся мой собеседник. — Этот вопрос еще не… Но ведь до выборов два месяца, верно? Утрясем. Если Избиратели проголосуют за нас, то исполнителем тоже будет макет. Когда вернешься, агитируй за нас, только мы достойны того, чтобы нами управляли эти замечательные Избиратели.

— Я должен подумать, — сказал я и отошел в сторону, чтобы собрать разбежавшиеся мысли.

Насколько я понял, здесь, в виртуальном мире, не народ выбирает правителей, а профессиональные правители выбирают себе народ, чтобы управлять им. И потому здесь множество народов (множество Израилей?!), и у каждого народа свои взгляды на историю, на действительность, на будущее страны. И каждый народ предъявляет лидерам-избирателям свои понятия о том, как он, народ, будет поступать, если лидеры выберут именно его и станут им руководить.

Непонятно. А что в это время остальные народы — останутся вовсе без руководства? Насколько я понял, Израилей тут тьма, и все разные, а лидеров всего двадцать одна штука!

— Эй, — позвал я своего религиозного собеседника, но не обнаружил его рядом с собой. Более того, оказалось, что, пока я предавался раздумьям, причуды виртуального мира перенесли меня в какой-то очередной Израиль. Я по-прежнему стоял неподалеку от Стены плача, но здесь не было ни толпы молящихся евреев, ни даже, по сути, самой стены — она была занавешена огромным красным полотнищем, на котором десятиметровыми буквами было написано: «Миру — мир!» Перед стеной стоял стол, покрытый красным сукном, а перед столом прохаживались евреи вовсе не религиозного вида.

Что ж, подумал я, если мне нужны местные лидеры, я их сейчас увижу. Кто-то же должен сесть за стол, кто-то должен встать и произнести речь!

Я подошел поближе. Люди прохаживались, подходили и уходили, некоторые даже передвигали пустые стулья или трогали микрофон. Не садился никто. Наверно, я слишком долго стоял на одном месте, разглядывая место для оратора, потому что меня толкнули в бок, и старый еврей голосом Гиля Цейтлина сказал:

— Если хочешь сказать слово, говори. А то ведь слово не воробей: если не вылетит, то задохнется.