Песах Амнуэль - Выборы Страница 3

— Если хочешь сказать слово, говори. А то ведь слово не воробей: если не вылетит, то задохнется.

Пораженный такой странной интерпретацией известной поговорки, я неосторожно подошел еще ближе к микрофону, и толпа мгновенно замерла, и сотни глаз обратились ко мне, и мне ничего не оставалось, как спросить у всех сразу:

— Кто управляет вами? Какая политическая система в вашем Израиле? Если у вас демократия, то кого вы выбираете в лидеры?

Они стояли и смотрели на меня. Потом начали переговариваться друг с другом, а я лишь улавливал обрывки фраз:

— Демократия… а что это… да, у нас демократия… нас демократично выбирают… а как это — разве мы сами можем кого-то выбрать?.. кого?.. как?..

— Послушай-ка, — сказал мне старик с голосом Цейтлина. — Если у тебя нет дополнений к предвыборной программе, сойди с трибуны. На носу выборы, а ты отнимаешь время.

По-моему, время у них и без того уходило совершенно непроизводительно, но с трибуны я все-таки сошел.

— А как у вас в программе насчет Голан? — спросил я неизвестно кого. Действительно, кто бы кого бы и как бы ни выбирал, разве не проблема Голан должна была стать краеугольным камнем?

— Голаны нужно отдать, — сказал все тот же старичок, — но постепенно. Каждый день по десять квадратных метров. И не сирийцам, а американцам. И не отдавать, а продавать. По тысяче шекелей за квадратный метр. Это наше кредо, и мы очень надеемся, что Избиратели поймут нашу позицию. И ты, когда будешь говорить с ними, постарайся уж донести эту мысль ясно и непредвзято.

Я пообещал донести и эту мысль, как и все прочие, но ничего не мог сказать относительно ясности, поскольку все в моей голове перемешалось. Отошел в сторонку и пожелал оказаться в каком-нибудь нормальном Израиле, должны же быть и такие, где народ хотел бы того же, что и я сам.

А чего, черт возьми, хотел я сам? К какому Израилю я присоединился бы с легкой душой? К тому, который настолько силен, что может отдать Голаны, зная, что и без них обеспечит свою безопасность? Или к тому, который настолько силен, что ни за что Голаны не отдаст — попробуй отними? Или к тому, который отдает Голаны по частям, растягивая удовольствие от переговорного процесса? Или к тому, где нет религиозных, мешающих есть свинину и ездить в субботу на пляж? Или к тому, где религиозные управляют страной, поскольку лучше других знают, каким желал видеть Он свой народ?

Я хотел быть в том Израиле, в котором родился и к которому привык. Насколько я понимал ситуацию, в виртуальной реальности этого компьютера мой привычный Израиль отсутствовал начисто. Вместо этого программа, зараженная неизвестным вирусом, создала сотни Израилей — ровно столько, сколько партий, движений, мнений и проблем существовало в реальном мире. И каждый Израиль зажил своей независимой жизнью, придумав себе даже историю.

И каждый из этих Израилей должен был убедить Визеля, Бродецки и прочих лидеров-избирателей, что именно его история самая достойная. Бедные избиратели. Больше всего мне захотелось вернуться в тот зал во Дворце Наций, где сидели двадцать мужчин и одна женщина, не решившие, за какой народ им голосовать.

Компьютер исполнил мое желание мгновенно.

— Так что, Песах? — спросил меня Хаим Визель. — За какой Израиль отдать нам свои голоса? Каким Израилем нам управлять?

— Сначала скажи ты, — потребовал я. — Что станет с теми Израилями, которые не будут вами избраны? Они что — останутся без правительства?

— Разумеется, — удивился Визель. — Если народ не знает, чего хочет, не имеет смысла им управлять.

— Да? — с сомнением сказал я. — В моем мире, я имею в виду — вне этого компьютера, народ-таки не знает, чего он хочет, потому что, сколько людей, столько и мнений. И, тем не менее, этим народом постоянно кто-то управляет…

— Ясно, — прервал меня Бродецки. — Давайте заканчивать, господа. За какой Израиль голосуем?

— Да каждый за свой, — предложил я. — Ты, рави Леви, проголосуй за Израиль в кипе, а ты, господин Харази, за Израиль поселенческий, а ты, господин Визель, за тот Израиль, что готов отдать Голаны, потому что не знает, что с ними делать. Каждому — свое, а?

Они переглянулись. Эта мысль им в голову не приходила. Точнее, компьютер почему-то такую модель прежде не рассматривал. Почему бы и нет?

Я неожиданно почувствовал очередной толчок в бок и обнаружил позади своего стула все того же Гиля Цейтлина, сумевшего, видимо, отбиться от охранников.

— Хватит, Песах, — сказал Цейтлин. — Пора возвращаться.

— Погоди, — сказал я, — я-таки не понял, что станет с теми Израилями, которые не будут избраны.

— Пошли, — приказал Цейтлин. — Объясню потом.

Почему-то после пребывания в виртуальной реальности у меня во рту остается привкус паленого провода. Я сидел в кресле и облизывал губы высохшим языком.

— Спасибо, Песах, — сказал Роман Бутлер, наливая мне чаю. — Ты нам очень помог…

— Чем это? — удивился я. — Я ведь так ничего и не понял.

— Это неважно. Поняли системщики, которые читали в твоем подсознании. Мы нашли путь распространения вируса. И заказчика.

— Кто же это? Надо думать, один из этой компании? Не рави Шай, надеюсь?

— Не нужно гадать, я все равно не скажу. До выборов месяц, не нужно сейчас никаких скандалов.

— А жаль, — неожиданно заявил я. — Мне понравилась идея — чтобы не народ выбирал лидеров, а лидеры выбирали себе народ.

— Народ у нас один, — сказал Роман, — а лидеров тьма.

— Вот в этом ты и ошибаешься, — пробормотал я. — Народов у нас тьма, и каждым нужно управлять отдельно. Кто сказал, что евреи — один народ? Евреи — это целая Вселенная, которая, как известно, бесконечна…

Бутлер посмотрел на меня сочувствующим взглядом. Совершенно напрасно

— я немного утомился, но вполне контролировал свои мысли.

— Послушай, — сказал я. — Могу я опять погрузиться в компьютер? Мне, как историку, жутко интересно — там же у каждого народа свое прошлое, сколько ассоциаций, сколько линий!

Бутлер покачал головой.

— Антивирусная программа уже прошла, — сказал он. — Теперь там лишь отражение нашей предвыборной кампании. Числа и статистика.

— И народ выбирает лидеров, — сказал я. — Боже, как тривиально…