Catherine de Froid - Быть Вселенной в голове у каждого Страница 2

В ответ раздается обиженное ворчание и шепот: «Эндорианцы, запомни уже!».

Запись третья.

Подходя к школе, я немного забеспокоился. Вдруг остальные не будут замечать эндорианцев (запомнил слово!), и я сойду за сумасшедшего? Вдруг их и правда нет (извините!)? Что начнется, если их заметят некоторые наши девочки (народец поймал мои мысли и ужаснулся в голос)? Как представлять их моим друзьям («Понимаете, это — порождения моей головы. Я ведь говорил вам, что странный?»)? Что скажут учителя?

— Не парься, — сказал Анхварт. — Друзья — они на то и друзья, чтобы понимать и привыкать. Учителя — люди мудрые, и не такое видали. А насчет нашей реальности мы и сами не знаем, но в крайнем случае все быстро поймем и не будем тебя беспокоить.

— Твои слова звучат, как мое второе я, которое включается, когда я психую. У меня что, намечается выносной внутренний голос? — размышляю вслух.

— Я всю жизнь прожил внутри тебя, а до меня были и другие, так что уже не знаю, я ли с тобой так разговаривал, или просто мои мысли пропитались твоими, — так же заумно отвечает Анхварт. Как же приятно иметь реального собеседника, который мыслит и выражается абсолютно так же, как ты! Нет, друзья, с которыми можно хорошо поговорить, у меня и вправду есть, но я все время боюсь сказать что–то не то.

Вхожу в школу, попутно придерживая различные двери учителям. Эндорианцы (сократить бы их как–нибудь, очень уж сухо звучит) притаились в рюкзаке, карманах и за шиворотом, чтобы не пугать народ раньше времени.

— Привет! — здороваюсь, зайдя в класс. Человека два–три тут же срываются с места, чтобы попросить что–нибудь списать. Ну, что на сей раз? Английский? Литературу? — Не сделал. Сделал плохо. Отстаньте! — Жалкие попытки, и я уже знаю, что за этим последует. Контакт цивилизаций начинается.

— Звягинцев, что там у тебя?! — раздается удивленный возглас Олега, который, как обычно, не церемонится, отнимает мой рюкзак и начинает там рыться.

— Не что, а кто! — явственно звучит из рюкзака, и обиженный Анхварт являет свое лицо публике. Так, одним страхом меньше. Я не сумасшедший и не похож на него.

Домашнее задание забыто. Полкласса (те, с кем я более–менее общаюсь) сгрудилось вокруг меня, точнее, уже вокруг «оранжевого». Последний залез на парту и вещает:

— Что смотрите? Нет, это не глюк, вы все меня видите. Игорь что–то не спешит меня представлять, придется это сделать самостоятельно. Знакомьтесь — Анхварт, порождение мозга всеми вами любимого ботаника. Прошу любить и не жаловаться. Кстати, Игоря спрашивать бесполезно, мы только вчера познакомились.

— Ну, блин, Игорь! — вырывается у Лены. — Если бы я не была убежденной трезвенницей, зашилась бы.

— Алкогольные черти обычно зеленые! — возмущается «порождение», которому тоже понравилась книга «Охотники за галлюцинациями». Автора не помню, извините.

Из рюкзака выбираются двое: нежно–салатовый и цвета хвои (еще один любимый цвет). Кстати, надо бы узнать, как их зовут. Ну, Анхварт, индивидуалист чертов, все внимание отвлек.

Двоица присоединяется к Анхварту, но они просто стоят рядом, ожидая, пока у лидера дойдут руки их представить. Да, строго у них с этим.

Анхварт не заставил себя упрашивать:

— А вот и настоящие алкогольные черти явились! — Зеленые и не поморщились: привычные. — Шучу, шучу, мы с ними одной плоти, крови или что уж там внутри. Рад представить вам Твиркина — Салатовый поклонился — и Бригла — Хвойный наклонил голову.

Тоже знакомые имена. Звучат криво, потому что я сам их когда–то придумывал. Может быть, не как имена даже, а как названия. Может быть, это даже что–то из времен, когда я пытался создать свой язык. Не помню.

Вот и звонок. Остальных придется представлять после урока, потому что Контакт Контактом (социальная сеть тут ни при чем, имеется в виду Контакт из старой доброй советской фантастики), а дисциплину не отменяли. Первым уроком алгебра, учительница должна оценить пришельцев (вернее, выходцев) и особо не ругаться. Хотя на что здесь можно ругаться?

— Здравствуйте, ребята! По местам, пожалуйста, — попросила Светлана Степановна, потому что от моей парты никто не отходил.

— Извините пожалуйста, просто у нас здесь небольшая аномалия, — говорит Олег. «Это дискриминация!» — возмущается Анхварт.

Учителя — люди умные, у нас особенно. Некоторые, правда, действительно любят поорать без особого повода, но не Светлана Степановна. Тем более, она знает, что Олег учиться любит и в глупых розыгрышах, нацеленных на срыв урока, участия не принимает. Поэтому она подошла поближе и, понятное дело, сразу же увидела плоды (или плодов?) моего воображения.

— Если бы вы меня не предупредили, я бы решила, что недосып сказывается… — протянула она.

— Да хватит вам всем удивляться, как будто инопланетянина какого увидели! — Анхварт далеко не был тихим и сдержанным. — Я такой же человек, как и вы, только поменьше, выгляжу иначе и жил раньше в голове у нашего дорогого Игоря. Эй, братва, вылезайте всем скопом, чтобы мы трое не выглядели исключениями!

В ответ на его слова из–за моего шиворота вылез синий человечек, из кармана джинсов вышли красный и бурый, а из рюкзака вылилась радужная волна.

— Мне кажется, урок придется отложить, — озвучила общую мысль Светлана Степановна. — Если только этот веселый народец не научит нас своей математике.

— У нас, конечно, тысячелетняя история, — стал оправдываться смущенный Анхварт, — но знания мы получали все больше из вот его вот мозга, — Хватит на меня показывать! — так что особой разницы нету.

— Ну, мозг у Игоря вместительный, — улыбнулась учительница. — Может быть, мы наконец поймем, как он работает.

Мои мозги — больная тема. Все говорят, что у меня их больше остальных и они как–то особенно продуктивно функционируют, а я отличий не замечаю. Ну, то есть до вчерашнего дня не замечал. Теперь–то уж невооруженным глазом видно.

Запись четвертая.

Мой народ (звучит пафосно, но называть их «официально» лень) разбрелся по городу. Анхварт с зелеными ушел «изучать общественную жизнь» (насколько я слышал, они собираются на какую–нибудь тусовку; надо бы и мне начать ходить в такие места), фиолетовый, желтый и розовый пошли в лес, про остальных я недослушал: кто в библиотеку пошел, кто будет развлекаться, заглядывая людям в окна. На ночевку обещали вернуться, и то ладно (когда я увижу тех, кто меня покинул с самого начала, я даже не думал). Со мной остался серый Ратор — по его собственному заявлению, историк и немножко поэт. От поэзии он воздержался — все правильно, я тоже стесняюсь своего творчества, — а вот историю своего мозга я вовсе не против был узнать. Пожалуй, стоит выделить ее в отдельную запись.

Запись пятая.

Насколько знали эндорианские ученые, их мир появился примерно тогда, когда мне исполнилось три года. Что–то внутри подсознания щелкнуло, и в мозгу начала образовываться полость, которая потом стала миром. Она была заполнена чем–то средним между кислородом и вакуумом (у этого вещества было свое название, но я его не понял), а со временем в ней начали появляться разные формы жизни.

Сначала появились всякие существа, выглядевшие примерно как те прозрачные пятна и полоски, которые появляются иногда перед нашим взором, если смотреть на что–то белое (когда–то я думал, что это такая особая форма жизни, и не верил взрослым, говорящим про всякие «оптические обманы»; заметьте, не прогадал!). Потом начали появляться цветные точки, спирали и прочая ерунда, питающаяся энергией моего мозга и вид имеющая соответственный (что может вообразить себе пятилетний ребенок?). Структуры все усложнялись и усложнялись, пока не появились уже знакомые мне разноцветные человечки. Их стало много, они начали заниматься философией, науками и искусством, открыли существование меня, наладили контакт и выбрались.

— И все? — спросил я. — А какие у вас законы были?

— Законы? — удивился Ратор. — О, здесь все просто. Законы — это то, что каждый может соблюдать без всякого вреда для себя. Сейчас они свое отжили, но забавно это читать. «Не ходите на руках по потолку», «Ежегодно дышите» и так далее.

— Постой, а как же их предназначение? Чтобы люди не передрались и не отобрали друг у друга все имущество? — удивился я.

— Знаешь, какая забавная логика была у создателя этих законов? Если люди не знают о чем–то, чего нельзя делать, они и не стремятся это что–то делать. Ты вот мало думаешь о кражах и убийствах, мы тоже не думаем. Последние века, конечно, все всё знают, но мы же уже взрослый народ, нам неинтересно.

— Ну, воровать–то я воровал… — вспомнил я. — С полгода, помнится, окрестные магазины грабил на пару шоколадок в день.

— У нас тоже была мода на такие вот мелочи, — согласился Ратор. — Потом ничего, перебесились.