Виталий Вавикин - Шарманщик Страница 20

– Потому что это оплачивает правительство.

– Вы когда-нибудь употребляли наркотики?

– Да.

– Вы считаете себя наркоманом?

– Нет.

– Вы считаете, что легализация наркотиков – это плохо?

– Нет.

– Вы обвиняете правительство в том, что во время войны вас заставляли принимать психотропные препараты?

– Нет.

– Как вы думаете, почему Миранда Чжунг выбрала вас главным персонажем в своей статье о молодых солдатах, вернувшихся с войны?

– Потому что у меня есть шарманка.

– Это ваше мнение?

– Нет, это она сама мне сказала.

– В квартире Шмидта?

– Да.

– Шмидт может это подтвердить?

– Его не было дома.

– Тогда как вы смогли войти?

– Дверь была открыта.

– Вы знаете, где сейчас находится Шмидт?

– Нет.

– Вы знаете, где сейчас находится Миранда Чжунг?

– Нет.

– Какие чувства вызвала у вас эта женщина?

– Никаких.

– Но ведь она азиатка.

– Война закончилась.

– Со сколькими женщинами вы состоите в постоянной физической связи?

– С одной.

– У вас есть дети?

– Нет.

– Как вы можете охарактеризовать свою жизнь?

– Никак.

– Это вас тревожит?

– Нет.

– У вас есть друзья?

– Один.

– Как его имя?

– Он умер. Уже давно умер.

Агент Раш сменяет агента Хэнзарда и рассказывает о том, как пытал азиатов током.

– Вас это беспокоит? – спрашивает он.

– Нет, – говоришь ты.

– Вы когда-нибудь принимали участие в чем-то подобном?

– Нет.

– А хотели?

– Нет.

– Если бы снова началась война, вы бы ушли добровольцем?

– Нет.

– Почему?

– Потому что война не начнется.

Раш кивает, делает какую-то пометку и достает пачку сигарет.

– Закуривайте, – предлагает он. Бумажные спички разгораются лишь с третьей попытки. – После войны мирная жизнь кажется лишенной смысла, не так ли? – спрашивает Раш.

Ты затягиваешься сигаретой и говоришь, что иногда выпиваешь с пастырем из местной церкви.

– Так вот он говорит: блажен тот, кто может поступать как считает правильным и при этом не чувствовать себя виноватым, а все то, что совершается без веры в то, что это правильно, – грех.

– А по вам и не скажешь, что вы верующий человек, – говорит Раш.

– Нет, не верующий, просто проповедник иногда уж больно хорошо говорит, а иногда несет такую чушь, что остается только пить.

– Да, – взгляд агента устремляется куда-то сквозь тебя. – Так вы считаете, что воевали зазря?

– Я говорю не о войне. Я говорю о том, что сейчас.

– Нынче все сложно.

– Да уж, – говоришь ты.

Вы сидите и курите, слушая тишину.

– Странно, – говорит Раш. – Ты мог бы быть моим сыном или другом. Но мы сидим по разные стороны этого стола, и ничто не сможет изменить этого. И как бы сильно не билось сердце, рука навсегда останется твердой, и мы, не колеблясь, нажмем на курок, как только на то будет необходимость. И никаких сомнений и угрызений совести.

Ты выходишь из здания АНБ, и желтый аэрокэб уже ждет тебя. Медсестра в «Ексодусе» извиняется, говорит, что ошибки нет, и снова извиняется.

– А мост все уже и уже, – говорит тебе Майк.

Ты выходишь на улицу и читаешь брошюрку о вирусе Клейптона, обнаруженном в твоей крови. Лекарства нет.

– Ну и сколько тебе осталось? – спрашивает Майк. – Сколько еще шагов вперед?

Ты пожимаешь плечами. Вирус Клейптона вывели азиаты в конце войны, когда все уже, по сути, было решено. Их женщины добровольно позволяли ввести себе этот вирус, а потом отправлялись в захваченные армиями Акрида города и отдавались солдатам победителей.

– Да, дикие были времена, – говорит Майк, словно читая твои мысли. – Глупо, наверно, избежать пули, чтобы потом сдохнуть от вируса. – И Майк уже не рядом с тобой. Он сидит под ясенем и играет на гитаре:

Все, кого я когда-то любил,Промелькнули у меня перед глазами,И ничего больше не имело значения.Я глядел в небо…Ну, я хотел чего-то лучшего, приятель,Я хотел чего-то нового.Ну, я хотел чего-то прекрасного.Я хотел чего-то истинного.И, приятель, я не ищу поводаПотерять что-то…Когда колеса перестают крутиться,Когда колеса касаются землиИ ты чувствуешь, что все закончено,Здесь для тебя ничего не осталось…

Бармен спрашивает, что будешь пить. Заказываешь пиво. Пена медленно ползет по узкому горлышку вверх. Запах солода врезается в ноздри. К нему добавляется запах затушенных сигарет, человеческой плоти и пота. Чувство такое, что это не бар, а мусорный бак. Оглядись. Никого, кроме тебя и бармена. Похоже, все эти запахи исходят уже от самих стен.

– Что-то не так? – спрашивает тебя бармен.

– Здесь воняет, – говоришь ты.

– Чем воняет?

– Нами… Вся эта гребаная жизнь провоняла нами…

– Мерзко, правда? – говорит Майк. – Уверен, ты даже слышишь, как потрескивает табак твоей сигареты во время затяжки и как где-то тикают часы. Драгоценные секунды утекают, а ты не знаешь, как потратить это оставшееся у тебя время. Ни одной мысли. Ни одной идеи. Хотя, думаю, их и раньше у тебя не было. Прекрасный финал никчемного существования. Ведь если задуматься, то ничего другого мы и не заслужили.

– Знаешь, Майк, – говоришь ты. – А ведь я единственный, кто тогда не струсил. Единственный…

Снег падает с неба. Белый и чистый. Ты идешь по тротуару и слышишь, как кто-то выкрикивает твое имя. Обернись. Желтый аэрокэб медленно катится рядом с тобой по дороге. Пассажир на заднем сиденье знаком тебе – это тот самый мужчина, телефон которого оставила тебе азиатка.

– Есть разговор! – говорит он.

Ты садишься в машину. Майк остается на тротуаре. Он стоит и машет тебе рукой, а прохожие все идут и идут сквозь него… Аэрокэб отрывается от земли.

– Кто вы такие? – спрашиваешь ты незнакомца.

– Что ты рассказал в АНБ? – спрашивает он. Ты молчишь. – Что бы они ни сказали тебе – это неправда, – говорит он.

– Я был в «Ексодусе», – говоришь ты.

– Не верь им, – говорит он.

– Не верить чему? – спрашиваешь ты.

– Тому, что ты болен. Это ложь. Они всегда лгут, когда хотят убрать ненужных им людей. Убрать или подчинить. Подчинить и сломать. Сначала они лишили тебя медали, теперь хотят забрать у тебя твою жизнь.

– Да кто они такие? – спрашивает Майк с переднего сиденья. Майк, которого нет.

– Мне не нужна медаль, – говоришь ты. – Во мне было столько амфитаминов, что я просто не мог бояться. Я тупо бежал вперед и жал на курок. Вот и все. Не знаю, что написала обо мне ваша азиатская подруга, но если бы можно было вернуть все назад, то я бы предпочел остаться с остальными.

– И сплавить мозги под последней сброшенной нанобомбой в этой чертовой войне?

– Да.

– Похоже, военные все сдвинутые.

– Это уж точно! – смеется Майк, но тебе не смешно. Совсем не смешно…

В номере отеля, который снимает Харрис, стоят две кровати и кишат тараканы.

– Скажи мне, – говорит Харрис. – Каково это – уродовать искусство, пользуясь шарманкой?

– Почему уродовать? – спрашиваешь ты, смахивая со стула хлебные крошки, чтобы сесть. – Я всегда думал, что эти машины создают то, что нужно людям.

– Эти машины создают то, что нужно системе, – Харрис закуривает. – Знаешь, кто такой Фрай?

– Нет.

– Это доктор, который изобрел копиров. Сейчас его отдел пытается прибрать к рукам средства массовой информации, если, конечно, уже не прибрал. Телевидение, например, точно работает на проект «Хамелеон», – Харрис закуривает. – Они повсюду. В каждом доме. В каждой голове. Информационный поток вливается в мозги, превращая людей в таких же удобоваримых для правительства рабов, как и копиры.

– Где-то я все это уже слышал, – говоришь ты, вспоминая азиатку с имплантатами вместо глаз.

– Миранда наткнулась на это, когда изучала причины большого количества самоубийств среди молодого поколения, вернувшегося с войны, – Харрис жадно затягивается. Выпускает через нос дым. – Ты никогда не спрашивал себя, почему не можешь смотреть популярные телепередачи и слушать современные песни?

– Потому что в них нет смысла, – говоришь ты.

– Именно! – подхватывает Харрис. – Но ты взгляни на рейтинги! Проект Фрая работает! Сначала он нашептывал, куда лучше идти, теперь указывает! Я даже слышу, как щелкает кнут в его руке, и стадо мычит и поворачивает в нужную ему сторону, отсекая неугодных и нежелающих подчиняться. Но ведь это не война, черт возьми, в которой нужно беспрекословно исполнять приказы, пусть даже тебе и неясен их смысл. На войне мы были пушечным мясом, сейчас нас превращают в тупоголовых копиров, которые живут, чтобы угодить своим хозяевам. Взгляни на все это с верхней ВИП-ложи. Разве ты смог бы отказаться от такой власти? – он смотрит на тебя и ждет ответа.