Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег Страница 23

– Это от многого зависит, – уклончиво отозвался он. – Честно говоря, я и сам не знаю.

Запах ее волос кружил ему голову. Филипп смотрел на Аду – и не мог насмотреться. На ней было сиреневое платье; на лбу сверкал алмазный обруч, но молодой человек видел только ее душу, смотрящую на него из этих глаз, исполненную любви. Ада словно источала внутренний свет. Никогда еще ему не было так ослепительно, так безмятежно хорошо. Город стремительно удалялся от них, превращаясь в светящийся бесформенный клубок. Они достигли самой верхней площадки и опустились на нее. Ада подбежала к парапету, и Филипп последовал за ней, не отпуская ее руки.

– Как это красиво!.. – сказала она с каким–то детским, трогательным восхищением.

Внизу – море огней, вверху – море тьмы. Они стояли на берегу, и никого, кроме них, не было в целом мире. Огромная звезда маяка горела, и звезды в вышине зябко дрожали, оглядываясь на нее. Вся тяжесть земная соскользнула с плеч Филиппа и растворилась в любви, переполнявшей его.

– Это твой мир? – спросила Ада, всматриваясь в него.

– Он твой.

Только что девушка улыбалась – а тут какая–то болезненная тоска скользнула по ее лицу, уголки губ поникли. Филипп наклонился к ней.

– Я дарю тебе это небо, и эти звезды, и солнце, которое заходит, и то, которое взойдет, чтобы светить тебе… и этот маяк, который хотел бы быть солнцем.

– Хотел бы, – эхом откликнулась Ада. – Но… я думала, что небо принадлежит всем…

– Это другое небо.

– Что же останется у тебя?

– Ты – мое небо и мое солнце.

Первый луч потянулся с высоты и коснулся щеки Ады. Город внизу гас и корчился в лучах настоящего солнца. Филипп шагнул вперед и притянул Аду к себе. Прохладный ветер играл их волосами.

– Ты принимаешь мой дар? – спросил он.

– Да. Но не ради твоего мира, а ради тебя самого.

Сон шестнадцатый

Когда Сутягин ушел от Матильды, ему показалось, что звезда на башне маяка светит ярче, чем обычно. По этому поводу гномон вспомнил изречение своего хозяина, Вуглускра, считавшего, что все, что не полезно, является бесполезным и потому подлежит уничтожению. Впрочем, Сутягин был в прекраснейшем настроении. Он знал, что Филиппа искали и не нашли, а раз так, у самого Сержа еще оставалась надежда завоевать сердце Матильды. Сутягин потирал руки, садясь в доверенный ему истребитель. Он вылетел на главную улицу и едва не был подбит каким–то лихим асом, мчавшимся на всех реактивных парах. Не без удивления Сутягин узнал в нарушителе Сильвера Прюса, одного из лучших в Городе журналистов. Тот несся как оглашенный и через минуту совершенно исчез из виду. Впрочем, Сутягин забыл о журналисте еще до того, как он исчез.

«Матильда – моя», – подумал он, направляясь домой на подобающей скорости – не более пятисот в час.

Сильвер Прюс петлял и сворачивал: ему все чудилось, что за ним следят. Наконец он плавно приземлился на крышу дома, чьи окна были забиты глухими решетками. Ни одна живая душа никогда не знала, что происходит в этом доме, но зато все в Городе знали, кто там живет, и дом этот старались по возможности обходить стороной.

Сильвер вылез из машины. Тотчас возле него оказался мышкетер с взведенным мышкетом, полным отборных бронебойных мышей. В тени для острастки посетителя щелкнула дюжина других мышкетов.

– Пропуск, – бесцветным голосом потребовал первый мышкетер.

Сильвер показал секретное удостоверение.

– Куда?

– К генералу. Меня ждут.

Мышкетер отдал честь. Голодная мышь в мышкете разочарованно хмыкнула и улеглась спать.

– Сюда.

Сильвера повели коридорами, лестницами, заталкивали в лифты и выталкивали из них. Путь был долгий и кружной, чтобы никто не мог впоследствии описать, в каком именно месте находится Дромадур. Через двадцать восемь минут блужданий Сильвер прошествовал по черной ковровой дорожке, мертвой хваткой вцепившейся в мраморный паркет. Двое мышкетеров, стоявшие на часах по разные стороны двери, одновременно лязгнули зубами и вытянулись в струнку. Затем они синхронно нажали на кнопки доступа в помещение, и Сильвер Прюс вошел. Дверь с глухим стуком задвинулась за ним.

Кабинет Дромадура был необъятен. Другой его конец уползал в полумрак и бесконечность. Окон не было, зато имелся стол, уютно разлегшийся во всю длину зала. На стенах висели портреты предшественников Дромадура и просто особ, которых он уважал: Карабаса Барабаса, Бабы Яги, маркизы Помпадур (будто бы дромадуровой прабабушки), Колобка, Гулливера, Кащея Бессмертного, Лео XIV (без железной маски), Змея Горыныча и других. Знатоки, впрочем, утверждали, что портрет Кащея – подделка, но Дромадур считал, что Кащей вышел как живой, и знатоки вскоре (и весьма поспешно) с ним согласились. Дело в том, что все изображения действительно были живые, а обидчивый Кащей очень переживал, когда его называли самозванцем.

Едва Сильвер Прюс попал в кабинет, как с ним стало происходить что–то странное: колени задрожали, ноги начали подгибаться, голова затряслась, а руки задергались. Журналист пытался сказать что–то, но из раскрытого рта не вылетало ни звука, и наконец он застыл, низко поклонившись столу. Стол молчал; но вот противоположный его конец высветился, и за столом возник человек. В незабвенном XX веке ему дали бы лет 40, а люди слабонервные – и все 60. Он был круглый, жирный, мерзкий и удручающий. Лысая желтоватая голова его напоминала шар, у губ залегли жестокие складки, но выражение глаз было почти лукавое, порой доходя до слащаво–елейного. На генерале был вполне штатский костюм из ананасовой кожуры.

– Ну, здравствуй, союзничек, – сказал он простертому на ковре пигмею.

Голос Дромадура напоминал звук, который получается, если по стеклу с силой провести пальцем. Услышав этот голос, Сильвер задрожал еще сильнее и склонился еще ниже, насколько это было возможно.

– Что за церемонии между друзьями!

Сильвер позеленел. Именно позеленел: кожа на его руках лопнула и свернулась, обнажив толстые, крепкие иглы и мясистые, пухлые лапы. Прюс завыл, корчась на полу. Кожа слезала с него клочьями, глаз выкатился из орбиты. Наконец превращение завершилось. На черном ковре лежало неприглядное колючее растение высотой чуть больше метра.

– Кактус Шипелли! – удовлетворенно изрек генерал. Каждый раз его захватывала эта перемена, хотя, казалось бы, он уже давно должен был привыкнуть к ней, – столько случалось в его жизни необычного!

– Ваш, – бормотал Сильвер Прюс, он же кактус–осведомитель, – всегда ваш, всегда ваш, божественный, несравненный…

Портреты на стенах кривились и перемигивались. Они повидали на своем веку немало посетителей, и им претила эта заискивающая болтовня. Лео вовсю строил глазки своей соседке Помпадур, а она пока отделывалась жеманными вздохами и прикрывалась поблекшим веером из резной слоновой кости.

– Встань, – велел Дромадур. – Садись.

– Какая честь, – лепетал кактус, – какая ч–честь…

Он сел на стул, который немедля врезал по нему электрическим током. Кактус вскочил, воя от боли. Дромадур засмеялся. Смех его походил на икание, какое издавал бы крокодил, решивший подражать кваканью лягушки.

– Это очередное изделие Пробиркина, новая модель пыточного стула для незваных посетителей, – объяснил генерал, отсмеявшись. – Наш доктор свое дело знает туго. На днях он обещал мне нечто совершенно сногсшибательное… Да ты садись, душа моя, не стесняйся.

– Я лучше постою, – пробормотал Кактус Шипелли и действительно остался стоять.

– Итак? – произнес генерал вопросительным тоном, ставя локти на стол и соединив кончики пальцев. – Каково настроение в массах, гм, наших подданных?

– Отменное, – заторопился кактус. – Новый закон о повышении зряплат на дырку от бублика привел всех в полный восторг.

– Это я знаю, – сухо сказал Дромадур. – Иной реакции я и не ожидал. Но что они думают о войне?

– Война есть война, – пискнул верный осведомитель. – На ней не думают.

Он задрожал, ожидая ответа. Молчание затягивалось. Генерал барабанил пальцами по столу.

– Принимая во внимание, что война с цветами ведется уже тысячи лет – тысячи, друг Кактус! – в течение которых мы нещадно вырубаем леса, заливаем асфальтом поля, искореняем – именно искореняем! – наших врагов, которые отнимают у нас необходимое жизненное пространство, самый воздух, которым мы дышим, и что в течение тысячелетий люди не смогли продвинуться в этой войне настолько, насколько продвинулся я…

– О величайший! – пропел кактус.

– Положим, – снисходительно кивнул Дромадур. – Итак, я требую войны до победного конца. По расчетам Пробиркина, ждать остается совсем немного. Цветы всегда были нашими исконными врагами. Заметьте, даже в прежние времена наиболее сознательные из людей отрывали им головы и сажали в вазы, пытаясь таким образом убить их. Что такое цветы? – вопросил Дромадур самого себя и сам себе ответил: – Ничто! Некоторые растения полезны, я не отрицаю: цикута или там лебеда какая–нибудь. Но цветы внушают нам понятие о красоте, чуждое человеческому роду. Смотри мой кодекс. Цветы действуют на наше сознание с помощью запаха, то есть, выражаясь грубо, дурят нам мозги! Смотри мой кодекс. Кроме того, некоторые проклятые мутанты (тут Дромадур изрыгнул несколько весьма энергичных проклятий), особенно из числа орхидей, научились, хотя и на короткое время, превращаться в людей. Смотри мой кодекс! Им нет пощады.