Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег Страница 24

– Нет! – пискнул кактус.

– Мои подданные, – начал Дромадур, – сознают всю важность поставленной мною задачи?

– Они очень сознательны и признательны.

– Я так и думал, – заявил генерал, разваливаясь в кресле. – А теперь расскажи, что тебе удалось узнать, мой друг.

Колобок, затесавшийся между Лео и кокетливой Помпадуршей, отчаянно старался выбраться. Помпадурша взяла его и посадила себе на плечо. Лео отвернулся с гневной гримасой. Он стоял подбоченясь, и было заметно, что рама ему тесна. Гулливер обхаживал лилипутку.

– Узнать о… – несмело начал кактус.

– О вожде цветов, да! И не вздумай отпираться. Я хочу слышать только правду. Кто он?

– Мой осведомитель – хризантема… – начал Сильвер–Кактус.

– Что такое хризантема? – брезгливо спросил Дромадур.

– Это цветок, – простонал презренный доносчик.

– Враги, – проворчал Дромадур, – кругом одни враги!

– Она считает меня за своего, – пояснил Кактус.

– Пооборвать бы ей лепестки, – заметил Дромадур. – Итак?

– Мне еще не до конца доверяют, – оправдывался Шипелли. – Но я выяснил, кто их вождь.

Всякое человеческое выражение улетучилось с лица Дромадура. Кактус сам испугался действия, которое произвели его слова.

– Друг, союзник, зовись как хочешь, – прошипел диктатор, и две жилы вздулись на его лбу буквой «у», – выдай, выдай его мне! Клянусь, он пожалеет, что появился на этот свет одновременно со мной. Он заплатит мне за все!

– Я…

– Что?! – взревел Дромадур так, что часовые по ту сторону дверей сделали на караул, а Колобок замертво упал с плеча Помпадурши.

– Я только знаю, что это подсолнух, – обмирая со страху, вымолвил кактус.

– Подсолнух! – прошептал Дромадур, опускаясь на место.

– Подсолнух! – в ужасе повторили портреты. Четырнадцатый, воспользовавшись всеобщим смятением, поцеловал Помпадуршу в щечку. Она ограничилась тем, что погрозила ему пальцем.

– Да, подсолнух, – продолжал Кактус, не смея взглянуть в лицо Дромадуру Грозному, – и, как я понял, он ходит по Городу в человеческом облике. У него есть какое–то прикрытие, отчего его не могут распознать. Это он причастен к последним событиям, когда цветы, захваченные во время чистки, бежали прямо из–под носа у вашего друга Вуглускра.

– Кактус, – сказал Дромадур таким голосом, что Шипелли попятился. – Кактус, найди мне этот подсолнух, и я тебя озолочу. Я разрешу тебе даже жить среди людей, если тебе так нравится.

Что–то треснуло под ногой у Кактуса, и он понял, что ненароком наступил на собственный глаз. Портреты с отвращением отвернулись, а Четырнадцатый поднес к носу кружевной надушенный платочек.

– Нет, мне не нравится, – сказал Кактус, едва не плача, – потому что меня не любят, не уважают, не шлют мне признаний в любви, и еще третьего дня треклятый Орландо свалил на меня рояль из окна. Генерал, – продолжал он, всхлипывая при мысли о своем унижении, – сделайте так, чтобы его отстранили от рекламы таблицы умножения! Почему все так любят его, а не меня? Я тоже могу сказать, что дважды два равно четыре!

– Можешь, можешь, – зевая, сказал Дромадур, – только никто тебя не будет слушать. Орландо – наша ярчайшая звезда, как говорит мой друг бубликовый миллиардер Вуглускр, а он знает в этом толк.

– Я тоже хочу быть звездой, – простонал Кактус.

– Останешься пока моим осведомителем, – оборвал его Дромадур. – Свободен! Да, и зайди к Пробиркину, пусть сделает тебе новый глаз.

Сон семнадцатый

– Есть ли на свете существо несчастнее меня? – вопросил Лаэрт. Он подождал для приличия, но так как отвечать было некому, то вампир ответил сам: – Увы, нет! Бедный Лаэрт! Что только тебе не приходится терпеть! Спишь в морозильнике, на улицу тебя выпускают через форточку, морят голодом и вообще ни во что не ставят. Раньше, правда, я жил у антиквара в клавесине. В мои обязанности входило пугать налоговых инспекторов, когда они чересчур доставали хозяина. Эх, и выпил же я крови у этих кровопийц! Даже сейчас приятно вспомнить. Я мог бы найти такую же работу. Граф Дракула, например, выступает в стриптиз–баре, но это как–то на любителя. В прежние времена я подался бы в кино, но теперь почти все фильмы делают на компьютере. Продашь им свое лицо, а они наснимают такого, что потом сто лет в гробу будешь ворочаться. Гнусный век!

Лаэрт тосковал. Он скользил по воздуху, укладывался в вазы, повисел на люстре, нырнул под крышку рояля и сыграл нечто краткое, бурное и какофоническое. Музыка скоро надоела ему. Тогда вампир велел стеклам сделаться красными, и вся комната наполнилась зловещим багровым светом. Лаэрт подлетел к зеркалу и, не удержавшись, дотронулся до него. Зеркало было холодное и гладкое, как… зеркало.

– И что это мой хозяин так им дорожит? – подумал вслух Лаэрт и снова дотронулся до зеркальной глади. На этот раз ему показалось, что она тепловатая и волнуется, как река. Лаэрт в испуге отдернул лапу.

– Не иначе, тут что–то нечисто, – сказал он и отлетел в сторону.

– Лаэрт! – позвал его неизвестный голос.

– Я ничего не слышал, – быстро отозвался Лаэрт.

– Лаэрт, скажи мне: где Филипп?

– Кто со мной разговаривает? – закричал Лаэрт в раздражении.

– Я, – тихим, глубоким голосом отозвалось зеркало.

Лаэрт потер лапой лоб, открыл музыкальную шкатулку – она звякнула. Он поспешно захлопнул шкатулку и стал обследовать и переворачивать каждый предмет, пока наконец не вернулся к зеркалу. Поверхность его казалась темной и застывшей.

– Это ты со мной разговариваешь? – спросил Лаэрт не очень уверенно. В зеркале показалось магическое лицо; Лаэрт шарахнулся.

– Ведьмы, оборотни, стриги и ламии, чудеса телекоммуникаций и человеческого сознания, тьфу, сгинь! Я честный вампир на диете, и нечего меня пугать.

Зеркало вздохнуло.

– Филипп… – пробормотало оно и умолкло.

– Что «Филипп»? – приставал Лаэрт, расхрабрившись. – Что «Филипп»? А?!

Кто–то постучал в окно; Лаэрт встрепенулся и бросился открывать. Филипп вошел в гостиную и некоторое время стоял неподвижно, как человек, не понимающий, где он находится. Странная мечтательная улыбка блуждала у него на губах – улыбка, которой Лаэрт давно у него не видел.

– Э–э… – пропищал он. – Хозяин, тут… хм… о вас беспокоились.

Филипп, не отвечая, лег на диван и закинул руки за голову.

– Комнаты починили, все в порядке, – бодро отчитался Лаэрт. Он хотел еще что–то сказать, но замялся. Красные его глаза расширились от ужаса: под столом валялась громадная кость. По счастью, Филипп не видел ее. Он шевельнулся, прикрыл глаза рукой. Пальцы у него были белые, тонкие, длинные.

– Лаэрт, – спросил он, – почему комната красная?

Лаэрт, улучив миг, спикировал на кость, схватил ее и спрятал за спину.

– Я проверял, работают ли окна, – объяснил он, многозначительно покашливая.

Филипп сменил цвет на нежно–сиреневый; правда, теперь он назывался жабьим, потому что сирень, как и все другие цветы, была запрещена. Вместо нее профессору Пробиркину удалось вывести новую породу жаб схожего с ней оттенка, который и был увековечен специальным указом правительства.

– Если я не нужен, я ухожу, то бишь улетаю восвояси, – объявил Лаэрт и собрался и впрямь улететь, но нечаянно уронил кость. Он тотчас же поднял ее, но было уже поздно.

– Что это? – спросил Фаэтон. – Лаэрт! – воскликнул он возмущенно.

Лаэрт пожелтел.

– Что «Лаэрт», что «Лаэрт»! Все макароны да макароны. Я существо плотоядное, между прочим!

– Ты – свинья! – сказал на это Филипп.

Однако Лаэрта было трудно остановить.

– Нет! Я – вампир! И ничто вампирское мне не чуждо! Да, я изнываю, я томлюсь, я страдаю, я мечтаю отведать крови Ровены, полакомиться аппетитным Орландо! И кто виноват? Кто? Кто обрек меня на это существование, выносить которое я не в силах? О я бедный, одинокий… всеми покинутый в бездне моего отчаяния!

– Кто на этот раз? Отвечай! – потребовал Филипп.

Лаэрт мялся и краснел.

– Зря вы так волнуетесь, хозяин. Дело совершенно обычное!

Филипп, разозлившись, соскочил с дивана и начал швырять в вампира всем, что попадалось под руку. Лаэрт на лету подхватывал предметы, не выпуская кости, и ставил их на место. Неожиданно Филипп остановился.

– Конечно же! Рабочие чинили комнаты! Как ты мог, Лаэрт!

Вампир побурел от обиды:

– За кого вы меня принимаете, хозяин! Питаться пролетариями! Да я скорее умру, чем дойду до такого! Фи!

– Я запру тебя в морозильник! – крикнул Филипп, наступая.

– Я не виноват! – огрызнулся Лаэрт. – Он позвонил и сказал, что послал вам свою шубу. Откуда мне было знать? Я открываю клетку, и оттуда выскакивает эта шуба и начинает лаять, как сумасшедшая. Ну, я и испугался.