Андрей Щупов - Сонник Инверсанта Страница 23

— Так получилось…

— Ладно, хоть так. — Она фыркнула. — Ладно, не тушуйся.

— Я не тушуюсь.

— Вот и хорошо. Что делать-то будем? В смысле развлечений?

Набравшись смелости, я ляпнул:

— Может, в театр сходим?

— Куда, куда?

Я повертел головой, собираясь с мыслями.

— В вашем «Лоранже» сегодня сеанс Магии. В роли мага — мой школьный друг. Так что, если хочешь…

— Ну, наконец-то! — девушка, похоже, обрадовалась. — В кои веки предложил что-то новенькое. Я уж думала, опять потащишь на свое чертово озеро.

— Значит, надоело?

— Еще бы! Второе лето летаем!

Я улыбнулся. Вот и первая полезная информация! Если летаем, значит, и впрямь не бедные. А два лета на озере — это два года. Как минимум. И отношения, видимо, наличествуют самые близкие, что, кстати, пока не радует. Золото на голову падает тоже пребольно.

— Когда сеанс?

— Ммм… Кажется в пять.

— Тогда нам пора! — взглянув на свои крохотные часики, девушка весьма проворно ухватила меня за руку, с силой потянула. — Ну? Что сидишь, побежали!

Порадовавшись, что пиджак мой выглядит более или менее прилично, я поднялся со скамьи и поспешил согнуть руку галантным крючком. Что ни говори, а сходить с ума в обществе красавиц было чуточку легче…

ЧАСТЬ 2

КОНСТРУИРОВАНИЕ

«Его земная грешная любовь

И марсианки сердце голубое —

Как будет трудно людям двух миров!..

Любимый мой, почти как нам с тобою.»

Глава 1 Театр Павловского…

Начало сеанса было знакомым до оскомины, а потому пару раз я даже украдкой зевнул. Расхаживая по сцене элегантной цаплей, Димка рассказывал о своих целительских подвигах, бархатно вещал о скрытых возможностях каждого индивида в отдельности и всего сообщества в целом, демонстрировал «непальские» и сработанные из уральского камня четки, не забывал разворачивать в пальцах цветастые карты Таро. Постепенно к нему выходили ярко разодетые ассистенты, и под руководством Димки тут же на сцене начинало разыгрываться некое загадочное действо. Артисты с выражением читали стихи Ахматовой и Цветаевой, вставали на руки и под аплодисменты зрителей пытались шагать взад и вперед. Один из них, поднатужившись, даже изобразил вполне добротное сальто. Впрочем, в эти первые минуты на сцену я практически не смотрел, посвятив все внимание своей новой знакомой. Часто поглядывая на нее сбоку, я продолжал свое продвижение в сумеречном тоннеле, на ощупь пытаясь выявить оставшиеся ловушки и сюрпризы. На этот раз мое волнение было особенным. Удивительно, но минувшие сутки дни так и не смогли превратить меня в индифферентного чурбана. Я не просто волновался, — я почти дрожал. Даже пришлось сцепить руки на коленях, чтобы скрыть предательскую вибрацию. Такое у меня было лишь раз в жизни — за минуту до выброса из самолета с парашютом. Но то был первый прыжок с моего первого километра, сейчас же я решительно терялся в догадках. В самом деле, легче было поверить в покушение и телохранителей, нежели в эту явившуюся неведомо откуда девушку. Я не знал ее, и это было правдой, но что-то в ее голосе, мимике и телодвижениях казалось мне до головокружения знакомым. Да, она напоминала мою давнюю пациентку, но и пациенткой она быть не могла, поскольку в чертах ее с каждой секундой все явственнее проявлялся иной, более близкий мне облик. Я убеждал себя, что это невозможно, что это всего лишь элемент моего затянувшегося бреда, однако перебороть себя никак не мог. Фигура, голос даже манера говорить и двигаться — все в этой девушке напоминало Наталью, а проще говоря — Натку. И самое жуткое, что, украдкой поглядывая в ее сторону, я вдруг преисполнился мистической уверенности, что Натальей она окончательно станет именно в процессе этого сеанса. С украденного ключа окончательно сделают слепок, а с апельсина сдерут ноздреватую горькую кожицу…

Мысль показалась мне столь пугающей, что, как и при первом посещении сеанса Павловского, я ощутил позыв тотчас встать и уйти. Я даже начал было подниматься, когда некто бесцеремонно дернул меня за рукав. Повернув голову, я с ужасом обнаружил, что справа от меня сидит тот самый носатый субъект, которого я видел в парке. Правда, там он был удивительно маленький, здесь же ростом тянул на вполне зрелого мужичка — все в той же замурзанной железнодорожной шинельке, с глазками, в которых пенилось хмельное веселье.

— Сиди, браток, чего дергаешься? — шикнул он. — Как раз начинается самая изюмина.

— Какая еще изюмина? — пролепетал я, плюхаясь на сиденье.

— Та самая, что с червячком!

Непонятно какой именно «червячок» имелся в виду, но хозяин шинели оказался прав. Спектакль, о котором поминал Дмитрий, действительно успел начаться, и стоило пожалеть, что момент перехода к игре я легкомысленно проморгал.

Кульминация стремительно приближалась, и это ощущалось по напрягшимся фигурам зрителей. Да и вся атмосфера в зале стала сладковато-вязкой, подернувшись едва заметной розовой дымкой. Об этом не очень хотелось думать, но, судя по всему, Димка Павловский и в этом мире беззастенчиво баловался психотропными средствами. Во всяком случае, обычный гипноз я бы давно раскусил. Но здесь было нечто иное — более сильное и бесцеремонное. Уже через минуту я успел ощутить некую заторможенность во всех своих членах. Со зрением тоже творилось неладное, — я начинал видеть лица людей, сидящих в первом ряду, люстру на высоком потолке, а в один из моментов вдруг ясно разглядел собственный затылок. А еще немного погодя, моя очаровательная соседка совершенно необъяснимо переместилась на ряд вперед. И почти тотчас носатый мужичок панибратски ткнул меня локтем в бок.

— Хороша краля, а? Сдается мне, ты тоже на нее косяка давишь. Или нет?

Я ошеломленно сморгнул и ничего не ответил. Кому другому я мог бы засветить в глаз за подобную фамильярность, но этот плюгавый сморчок также был тайной за семью печатями. Одно то, что он умел так легко и просто ужиматься в размерах, само по себе внушало если не уважение, то, по крайней мере, определенный трепет.

Между тем, сумбурно переговариваясь и громко топоча, актеры хлынули со сцены в зал. То и дело толкая зрителей, они задавали какие-то вопросы, со смехом указывали друг на друга пальцами, трепали на головах людей волосы. Залихватски присвистнув, один из них умело растянул меха гармони, мастерски выдав замысловатый перебор, пошел пританцовывать.

— Вовлекают, суки!.. — удовлетворенно хмыкнул мужичок. — В прошлый раз еще хуже было. Они, слышь-ка, огонь развели, а зрителей тушить заставили. Дымина была — закачаешься! Зато все натурально — огонь, крики, паника.

— Это что же, все Дмитрий наколдовал? — процедил я.

— Причем тут Дмитрий? — хозяин шинелишки удивился. — Мы, понятно. Все вместе…

Ему было понятно, а мне нет.

Артисты, тем временем, все больше наглели. Окончательно перемешавшись с публикой, они явно действовали по какому-то заранее оговоренному плану. Кто-то из них продолжал навзрыд декламировать стихи, кто-то читал молитвы, а в темном углу какой-то шустрый артистик уже вовсю задирал коренастого мужичка. Работала явно не система Станиславского, — в роль вынуждены были вживаться не артисты, а сами зрители.

— Тут, глянь-ка, балконы опасно расположены. — Снова зашептал мужичок. — Бабешка одна в прошлый раз так хохотала, что шлепнулась вниз. Так артист, на которого она сверзилась, не растерялся, вежливо так поднял ее с пола и отвел на пустующее место. Что характерно, даже монолог, сука, не прервал!

— Зомби, — я кивнул своим мыслям. — Программная версия.

Между тем, чудная постановка продолжала идти своим ходом. Я мало что понимал, однако следил за кипящими страстями с нарастающим вниманием. Разумеется, во главе всего стояло преступление, центральная роль отводилась деньгам, и где-то пока еще на далеком горизонте маячило законное наказание. В общем, мой самый нелюбимый репертуар — его величество «дюдюктив».

К слову сказать, сколько же я вынес в свое время из-за господина Достоевского! Я обожал его «Карамазовых», без конца перечитывал «Идиота», но терпеть не мог его детективы, среди коих высочайшим айсбергом являлось, безусловно, «Преступление и наказание». Как ни грустно, но в этой плоскости я также кардинально расходился с миром. Мир обожал детективы, я же их практически не переваривал. При этом меня отпугивала даже не агрессия, а сама убогость мотивации. Тысячи и тысячи детективных сюжетов раскручивались, в сущности, вокруг одних и тех же вещей — мести и денег. Это было любопытно один раз, это можно было прочитать сто раз, однако на сто первый люди должны было, по моему разумению, ощущать явственную тошноту.