У каждого свои тараканы, или – Шаги к дому - Юлиана Лебединская Страница 26

– Что пишут-то? – раздалось из-за спины, но Ефиму Гастоновичу показалось, что голос донёсся издалека, он едва его услышал, взволнованно скользя глазами по строчкам.

«Отец, с нами всё в порядке. Попали в небольшую неприятность – зашли на местный антикварный рынок и так увлеклись предметами старины, что не уследили за вещами. Утянули барсетки, где были почти все деньги, карточки, телефоны и, самое обидное, документы. Со студенческих лет со мной такого не случалось. А без документов в чужой стране – сам понимаешь. Пришлось идти в полицию, в консульство… Но теперь уже всё улажено, Арсеньич только что нам билеты оплатил – вечером самолёт, завтра дома будем.

Прости, что не писали и не звонили – ни тебе, ни Арсеньичу. Во-первых, особо, не откуда было, во-вторых, не хотели беспокоить, пока всё не уладим.

И да, одну древнюю статуэтку я всё же успел прикупить…»

– Чего пишут-то? – повторила соседка.

Ефим Гастонович не смог ответить.

Резкая боль в груди – и в глазах потемнело. Бросило в пот. Он медленно оседал на пол, откуда-то совсем уж издалека доносился голос Маргариты Сергеевны.

– Гастоныч? Гастоныч, да что с тобой? Ой, горечко… Алё, скорая?… …Гастоныч, да что ж ты? Давай на кровать…

Кажется, соседка доволокла до кровати его на себе, потом был врач, вопросы, стетоскоп, давление и носилки. Уже у самой «скорой» Ефим Гастонович вспомнил о важном.

– Сергеевна, – позвал он, но соседка и без того крутилась рядом. – Возьми ключи. Покорми Подушку, пока меня не будет.

– Чего?

– Ну, кошку. Она же тебя знает. И туалет там убрать надо. А я тебе чего-нибудь… когда вернусь…

– Ой, Гастоныч, нашёл из-за чего переживать! Ты лечись, главное, и ни о чём не думай. Велика беда – кошка. Говорю же, выпустить её – сама себе еду найдёт.

– Если кошки не окажется дома, когда я вернусь, – Ефим Гастонович из последних сил приподнялся на носилках, – вовек с тобой не заговорю, слышишь? А помру – вурдалаком к тебе вернусь, слышишь?

– Да что ты… – отшатнулась соседка.

Носилки погрузили в «скорую».

* * *

Сознание владетеля погрузилось во мрак.

– Уходи, спасайся! – раздалось над ухом у Грегори.

– Чего это? Он же жив.

– В любую секунду это может измениться, – грустно проговорил Горе Опекун. – Владетель – старый человек. Испереживался весь. А умрёт он – умрут и все его тараканы. Так что – уходи.

– А ты чего вдруг за меня волноваться вздумал?

– Я же Опекун. Я за всех волнуюсь. Беги! – и с неожиданной прытью изо всех сил толкнул Грегори.

Тот выставил руколапы, ожидая встретить стену, но наткнулся на пустоту, кувыркнулся в воздухе и понял, что летит прочь из сознания Ефима Гастоновича. Он лихорадочно искал, за что бы уцепиться, и в последний миг увидел тоненькую блестящую мысле-нить. Он вцепился в неё, повис и плавно уплыл на краешек сознания.

«Подушка. Подушка. Только бы не выгнала Подушку. Если не вернусь – что же будет с Подушкой»

Владетелю плохо, он сейчас наполовину спит, наполовину бредит, но не забывает про подобранную кошку. И замечательно. Есть тонкая нить – за неё и держись. Ты должен вернуться – тебя ждут, без тебя пропадут.

Грегори сидел и сидел, весь вечер и ночь – сторожил мысле-нить. Следил, чтобы не погасла, не ускользнула куда-нибудь.

И утром в сознании начало светлеть.

* * *

Первое, что увидел Ефим Гастонович, когда на следующий день открыл глаза – лицо сына, сидевшего у постели. За спиной у него маячил внук Никита.

– Ну, ты даёшь, отец, – выдохнул Гриша. – Звоним тебе, звоним, а в итоге отвечает твоя соседка. Говорит, ты кошку завёл, а потом у тебя приступ случился. Напугал ты нас.

– Это я-то напугал? – проворчал старик. – А сами-то… волновать они меня боялись рассказом об ограблении, а то, что я от молчания вашего чуть с ума не сошёл, в голову не пришло?

Григорий с Никитой опустили головы.

– Ладно, что уже, – махнул рукой отец и дед. – Главное, все живы. За кошкой присмотрите, а то не доверяю я этой Маргарите.

– И чего ж это ты мне не доверяешь, Гастоныч? – раздался голос от порога палаты. – Я тут его проведать пришла, гостинцев принесла, а он – не доверяет!

Маргарита Сергеевна подкатилась к кровати, потрясла перед собой пакетом, из которого что-то булькнуло и подозрительно запахло кислой капустой.

Григорий заглянул в пакет.

– Надо бы выяснить у врача, что из этого отцу можно.

После чего удалился из палаты, Никита зашагал за ним.

– Ой, – всплеснула руками Маргарита Сергеевна, – подозрительные какие! Сами хоть что-нибудь принесли? Там же у меня просто голубцы и компот домашний. Наварила опять, а этот негодяй, как всегда, не приехал. Все дети одинаково неблагодарные! – веско закончила она.

Бабуля с соседней койки энергично закивала, мужчина с другой стороны лишь дёрнул бровью. А Ефим Гастонович понял, что сыт уже соседкиной философией по горло.

– Прекрати, Сергеевна. У тебя отличный сын. И я на своего не жалуюсь. С Подушкой всё в порядке?

– Да что ей сделается? А вот ты, Гастоныч, мне не очень нравишься. Ведёшь себя, как неродной. А ведь мы с тобой в одной лодке. Оба переживаем за своих детей.

– Переживаем, да только по-разному. Я боюсь, как бы они не пострадали, а ты – как бы не выросли.

– Что-то я тебя не понимаю, Гастоныч, – соседка зачем-то поправила бюст и скрестила руки на груди.

– Да что тут понимать… – махнул рукой Ефим Гастонович, и в этот миг вернулись Гриша с Никитой.

– Голубцы нельзя, – заявил сын. – Компот можно.

Маргарита Сергеевна обиженно взяла пакет с голубцами, быстро попрощалась и вышла прочь, бормоча что-то о том, как накормит дома Гордончика.

* * *

Грегори прожил с Ефимом Гастоновичем до лета.

Старик, в отличие от его сына, не смог сразу отказаться от любимой вредной привычки, а потому перешёл на электронные сигареты. У Грегори же волшебным образом исчез из кисета весь табак, а сама трубка стала «зажигаться» с помощью специальной кнопки.

Но, по крайней мере, зажигалась.

Горе-Опекун исчез. А владетель вернул себе вкус к жизни. Он затягивался электронной сигаретой и постоянно возился с Подушкой. Грегори новая жизнь в целом устраивала, но всё же он скучал по вкусу натурального табака. А ещё – периодами накатывала тоска по первому дому, сознанию Григория Ефимовича, а уж туда возвращаться нельзя. Даже в гости не зайдёшь – велик риск остаться и навредить