Николай Романецкий - Искатели жребия Страница 3

В ее словах был свой резон, и Калинов предложил:

— А почему бы тогда вам не летать на Марс по очереди?

— О, сэр! Вэл просто не сможет без меня там работать: ведь он такой рассеянный.

Им принесли заказанный кофе. Фейбия помахала рукой какой-то дамочке, та с любопытством посмотрела на Калинова. Когда официантка удалилась, миссис Салливан произнесла, виновато глядя на собеседника:

— Я понимаю, сэр, я совершила ошибку, родив Флой. Наша с Вэлом жизнь — это наука, наука и еще раз наука… На этом поприще можно чего-либо добиться, лишь отдавая всего себя работе. Нам не стоило заводить ребенка… Но ведь я женщина, так хотелось испытать радость материнства. И потом, мы никогда дочке ни в чем не отказывали. А мои отец с матерью и родители Вэла во внучке и вовсе души не чают… Так что ей не в чем нас упрекнуть, она получила прекрасное воспитание. Образование тоже получит по полной программе… А не захочет заниматься наукой, пусть занимается чем-нибудь другим, образование в любом случае не помешает.

Не помешает, подумал Калинов. Вот только если бы образованность гарантировала счастье и если бы образование заменяло материнскую любовь.

— А в чем, собственно, дело? — спохватилась вдруг миссис Салливан. — Моя дочь что-нибудь натворила? Флой — очень воспитанная девочка…

— Нет, все в порядке. — Калинов окрасил реплику маленькой толикой равнодушия — так, чтобы не было нарочитости. — Просто я интересуюсь этим индексом… В джамп-связи были кое-какие неполадки — ничего опасного, но на всякий случай мы проверяем.

Его тон сыграл свою роль: Фейбия тут же успокоилась.

— Я пыталась тогда воспользоваться этим индексом, но никуда не попала. Загоралось предупреждение о неправильном наборе, и все. Я обратилась в местное бюро Транспортной комиссии. Они заявили, что такого индекса не существует. На этом все и закончилось.

Калинов решил не продолжать дальнейших расспросов, рассыпался в благодарностях и попрощался. Все равно эта горе-мамаша больше ничего не знает. Во всяком случае, такое складывается впечатление. Можно, конечно, попытаться побеседовать с самой Флоренс Салливан… Но если Флоренс не дура, беседа вряд ли принесет ему дополнительные сведения. Ясно пока вот что: двое подростков из тех семей, которые называют дисгармоничными, имеют отношение к одному и тому же индексу джамп-связи. Под этот индекс и нужно копать.

А вот портрет Флоренс надо будет в ГИБе запросить. Чем черт не шутит, вдруг пригодится?

Честно говоря, нынешнее поколение молодых Калинову нравилось не очень. Какие-то они были ненормальные, равнодушные, словно и не жили в этом мире, а наблюдали за ним со стороны.

Он попытался вспомнить, каков сам был в их годы. Внешность того Калинова он, слава богу, помнил, да и на кристаллах она увековечена. А вот внутреннее, так сказать, содержание… Нельзя утверждать, что это для него темный лес, нет, события, происходившие с ним в те годы, он помнил хорошо, но вот настроение, с которым он тогда переживал эти события, состояние души Калинова-подростка, этакий аромат жизни, как его называл Калинов-сегодняшний, были давно уже заслонены более поздними страницами биографии. Хотя нет, аромат одного события — встречи с Наташкой — он помнил и сейчас, как будто и не прошло с тех пор восемь десятков лет. Наташка-то была бой-девка, и ему немало сил пришлось затратить, чтобы привлечь к себе ее внимание, тем более что сам он в те годы был мальчик нежный, кудрявый, наедине с девчонками чувствовал себя, как в открытом космосе без скафандра, и поведение его в таких случаях соответствовало принципу и хочется, и колется… Но вот в отношения с Наташкой он нашел в себе силы нырнуть, как в ледяную воду — зажмурившись и не раздумывая. И не проиграл… Впрочем, ладно, зачем бередить душу? Прошлого не вернешь!

Он побродил немного по полуторатысячелетнему городу и вернулся в Питер.

Сделав шаг вперед, Калинов зажмурился. После серого тумана, только что плотной пеленой висевшего вокруг, солнечный свет был резок и неприятен. Когда глаза привыкли, Калинов огляделся.

Он стоял посреди огромного луга, усыпанного яркими цветами. Цветы были незнакомые. Мимо прошелестела большущая стрекоза. Калинов не был специалистом по энтомологии, но готов был биться об заклад, что на Земле он таких стрекоз не встречал.

На лугу группами расположились молодые люди. Одни сидели и разговаривали друг с другом, другие лежали, третьи танцевали. Головы танцующих украшали обручи с разноцветными пятачками фонов.

Вдали, у самого горизонта, виднелись темно-зеленые купы каких-то деревьев. Слева, метрах в двухстах от Калинова, раскинулось слепящее зеркало небольшого озерца. Легкий ветерок доносил оттуда веселый девчачий смех и визг. Видимо, там купались. Над озером висело синее солнце.

— Ты кто?.. Новьёк?

Калинов стремительно обернулся. Сзади стояла юная девушка. Худенькая — кожа да кости. Но хорошенькая… На лице никаких следов макияжа. И правильно — макияж только отвлекал бы внимание от ее глаз. А глаза были замечательные — большие и редкого, изумрудного цвета. Длинные вьющиеся рыжеватые волосы — похоже, натуральные. Открытое зеленое платье, без прозрачных вставок, облегает чуть намеченную грудь.

— Ты новьёк? — повторила незнакомка. — Что-то я тебя здесь раньше не видела.

— Верно, — согласился Калинов. — Я тут в первый раз.

— А как тебя зовут? Меня Вита.

— А меня Саша. — Калинов церемонно поклонился.

Зеленые глаза смотрели не мигая. И присутствовало в них нечто такое, от чего у Калинова возникло острое желание погладить девушку по голове.

— Зачем ты к нам джампанулся?

Калинов слегка опешил, настолько в лоб был задан вопрос. И что-то нужно было отвечать.

— А зачем к вам джампуются? — спросил он. Вита вздохнула:

— Кто за чем. — Она печально улыбнулась. — Одни приходят потрясти костями, другие — искупаться. Или просто поспикерить…

— А разве потрясти костями нельзя дома?

— Конечно, можно… Только здесь гораздо прикольнее!

— Почему?

Девушка снова улыбнулась, на этот раз без печали.

— По кочану, — сказала она. — Скоро узнаешь… Пойдем протряхнемся по лесу?

Прямо вот так, сразу, подумал Калинов и с сомнением посмотрел на далекие купы деревьев. Синее солнышко палило нещадно, и тащиться под его лучами по открытому пространству совершенно не хотелось.

— Жарко, — сказал он. — Пока дойдем, расплавимся.

Вита расхохоталась. Словно колокольчики зазвенели.

— Новьёк! Ты же ничего не рубишь… Давай парой.

Она взяла его за руку теплой ладошкой, и Калинов содрогнулся. Оказалось, все, что он помнил, он помнил неправильно. Нечто давным-давно забытое, потерянное в череде прожитых лет пронзило его сердце, и оно вдруг споткнулось, заныло от тихой боли, переполнилось сладкой тоской, и внезапно захотелось заплакать, заплакать так, чтобы мир захлебнулся в его слезах. И чтобы из этого соленого безбрежного моря родилось что-то новое, до жути юное, кристально-чистое…

На Калинова обрушился ураганный ветер, промелькнули неясные серые тени, и обнаружил себя стоящим в лесу среди огромных — ствол в три обхвата — деревьев. Вита была рядом и по-прежнему держала его за руку. Изумрудные глазищи ее сияли.

— Труханулся?

— Что произошло? — спросил Калинов.

— Ни фига… Ведь мы с тобой хотели в лес. Смотри, какой хоррорный лес вокруг! Ты в такой хотел?

— Разве он… хоррорный? — удивился Калинов, и его удивление скорее относилось к той легкости, с какой он воспользовался словом из Витиного жаргона. Продолжил он на нормальном языке: — Вполне ухоженный, я бы даже сказал, домашний лес. Как парк…

Вита выпустила его руку из своей.

— Как фуфлово ты спикеришь! — сказала она с отвращением. — Моя матушка таким тоном спикерит, когда мне плешь проедает… Ой! Смотри, какое прикольное дерево! Как дракон, йес?

Калинов оглянулся. Там, где мгновение назад стоял великолепный, рвущийся в небо кедр, извивалось зеленое, непонятное, покрытое странной стеклообразной чешуей. Среди зелени сверкнула ярко-красная пасть и послышалось змеиное шипение.

Вокруг все изменилось. Не было больше привычных глазу кедров, сосен и елей. Повсюду кривыми стрелами лезли из земли незнакомые черные деревья с серой листвой. Словно скелеты доисторических ящеров на раскопанном кладбище под Минусинском… Они окружили Калинова со всех сторон, над ними нависло чернильное небо, и было совершенно непонятно, откуда же берется в лесу этот сумрачный, тоскливо-серый, но все-таки дневной свет.

Мир наполнился оглушительным рычанием и грохотом. В этом невероятном шуме сквозило нечто явно знакомое, и Калинов вдруг понял, что это пропущенный через гигантский усилитель стрекот рекордера, вделанного в пуговицу его рубашки, и испугался, что Вита сейчас тоже поймет это. И тут же грохот исчез. Наступила пронзительная, бьющая по ушам тишина; в тишине этой весело зазвенели хрустальные колокольчики и девичий голос пропел: